Страница 6 из 22
Коул, бывший военный, когда-то преподавал психологию и философию, потом стал военным корреспондентом, затем – писателем-документалистом, описывающим приключения. А еще литературным адреналиновым наркоманом, жившим на лезвии бритвы под названием смерть и старавшимся объяснить с точки зрения психологии поведение тех, кто жил так же. Это было главной темой всех его произведений: почему мужчины и женщины совершали экстремальные поступки, почему одни люди выживали вопреки всему, а другие погибали. Оливия изучила заголовки его книг, стоявших на полках в библиотеке Майрона.
Коул стал жертвой стремления к самолюбованию. Оливия пришла к такому выводу некоторое время назад. Ей была неприятна сама мысль о нем, возможно, потому, что она завидовала его свободе, его способности проживать жизнь на предельной скорости и с такой жаждой.
Майрон следом за Оливией тоже посмотрел на портрет. Его рука, державшая ложку, замерла.
– В чем дело? – спросил он.
Оливия откашлялась.
– Где он сейчас?
– Коул?
– Да. И Джейн. Она все еще в Лондоне со своей семьей?
Старик медленно положил ложку, потянулся за стаканом с виски, сделал большой глоток и закрыл глаза.
– Ты говорила с Холлидеем?
– Да.
Майрон промолчал. В камине громко треснуло полено. Эйс перевернулся на спину, расслабленный, словно щенок, его язык свисал набок.
– Он мне сказал, – продолжала Оливия.
Старик открыл глаза.
– Что именно?
– Что вам придется принимать решение относительно сиделки или хосписа. Док сказал, что кому-то следует позвонить Коулу и Джейн и сообщить им о том, что происходит.
Кустистые седые брови Майрона опустились, глаза превратились в щелочки. Очень спокойно он ответил:
– Только через мой труп.
– Что через ваш труп, Майрон? – так же спокойно ответила Оливия. – Пригласить сиделку? Отправиться в хоспис? И позвонить вашим детям?
– Все вместе. – Он допил остаток виски, взял бутылку и налил еще на три пальца в хрустальный стакан. Оливия знала, что он принимает много лекарств. Пожалуй, ему не стоило столько пить. С другой стороны, почему нет, если человек все равно умирает?
– Я не дам и ломаного гроша за то, что говорит наш замечательный доктор. Если мне предстоит умереть, то я сделаю это здесь. На своих условиях. На своем ранчо, в своем собственном чертовом доме. Где я прожил всю свою чертову жизнь. Куда я привел свою жену. Где у нас родились дети…
Его голос прервался, оставив невысказанные слова висеть в пустоте.
«Где погибла моя жена. Где погиб мой младший сын… Где моя семья развалилась…»
Пламя камина отразилось в его повлажневших глазах.
Оливия поставила свой стакан на столик и нагнулась вперед, положив руки на колени.
– Майрон, если вы не переедете в такое место, где за вами будут ухаживать, вам потребуется медсестра, живущая в доме…
Он резко вскинул руку.
– Прекрати. Даже не думай об этом. Тот день, когда мне потребуется сиделка, чтобы вытирать задницу, чистить зубы и выносить горшок, станет днем моей смерти. Достоинство. Чертово достоинство. Или я прошу о слишком многом?
– Вашим детям следует знать. У них есть право…
– Хватит! – Майрон с грохотом поставил стакан, его щеки покраснели. – Ни за что на свете. Я не хочу, чтобы эти двое ссорились из-за наследства, пытаясь продать это ранчо еще при моей жизни. А они попытаются сделать это, попомни мои слова.
– Вы не можете быть уверены в том, что они…
– Разумеется, могу. Коулу глубоко плевать на то, что произойдет с Броукен-Бар или с его отцом. И он мне здесь не нужен, чтобы постоянно напоминать об этом. Когда я умру, когда мой пепел развеют, когда моя мемориальная пирамида из камней появится на вершине горы рядом с пирамидами Грейс и Джимми, тогда они получат ранчо. И мой призрак будет пугать их. – Старик помолчал. Он выглядел очень уставшим, но от этого не менее решительным. – Ты сделаешь это для меня. Развеешь пепел, сложишь из камней пирамиду.
Оливия потерла лоб, еще раз украдкой посмотрела на снимок над камином.
– Где Коул теперь?
Молчание.
Она повернулась, чтобы посмотреть на Майрона. На его лице появилось странное выражение. Плечи ушли вперед, вжимая его в кресло. В глазах старика Оливия увидела сожаление.
Ее переполняли эмоции.
«Если бы это был мой отец, я хотела бы знать. Я бы хотела, чтобы у меня была возможность попрощаться…»
Можно ли исправить то, что пошло не так? Или это чистой воды безумие – пытаться помириться, когда гнев, сожаления, горечь, обвинения настолько глубоко укоренились в душе человека и так крепко переплелись друг с другом, что если вы попытаетесь извлечь один корень, то погибнет все дерево?
– Он в Гаване, – наконец ответил Майрон. – Топит свои печали в спиртном.
Оливию охватило удивление.
– В Гаване? На Кубе? Откуда вы знаете?
Майрон равнодушно пожал плечами и отвернулся, уставившись на пламя. Его руки с проступившими венами безвольно лежали на подлокотниках кресла. Тот факт, что он знал, где находится Коул, подсказал Оливии, что ему не все равно. Не совсем все равно. У нее появилось ощущение, что Майрону необходимо это сделать – помириться с сыном. И с дочерью тоже.
Или это чувство подстегивала подспудная вина самой Оливии за то, что ее семья стала ей чужой? Оливия сглотнула, заставляя себя оставаться в настоящем. Когда она позволяла своим мыслям возвращаться в прошлое, ей становилось плохо.
– Какие печали? – негромко спросила она.
По-прежнему отказываясь смотреть Оливии в глаза, старик сказал:
– У Коула, кажется, застой в работе после того, как от него ушла жена и забрала с собой ребенка.
– Я… не знала, что у него семья. Он был женат?
– Незарегистрированный брак. Ее зовут Холли. У нее сын от предыдущего брака, Тай. Она вернулась к своему бывшему после того, как Коул попал в передрягу в Судане и подверг опасности жизнь ее сына. Она забрала мальчика и вернулась к его отцу. Сейчас парнишке должно быть восемь лет.
– Откуда вы все это знаете?
– Прочел в том журнале, для которого он пишет. Ты же знаешь, у него склонность такая – проживать жизнь по максимуму, гоняться за штормом в ущерб тем, кто рядом с ним. Коул никогда не привозил домой Холли или Тая, я с ними не был знаком. – Майрон резко хохотнул. – Впрочем, Коул давным-давно перестал называть Броукен-Бар домом.
– А что случилось в Судане?
Майрон махнул рукой, отметая тему, словно дурной запах.
– Не хочу говорить об этом. – Он откашлялся и добавил: – Джимми тоже было восемь, когда Коул утопил его в реке.
Оливия похолодела. Ее охватило внушающее смутный ужас ощущение, что время скручивается, сплетается и повторяется, как двойная спираль молекулы ДНК.
Майрон замолчал, его мысли явно уплыли куда-то в море скрытой печали с бакенами из алкоголя и болеутоляющих таблеток.
Оливия еще раз украдкой посмотрела на снимок Коула над камином.
– Всему свое время, Лив, – наконец сказал Майрон. Теперь он произносил слова с трудом и немного невнятно. – Каждая жизнь – это цикл. Человек делает выбор и несет свое наказание. Даже это ранчо… Возможно, его время вышло. Конец эпохи. Конец наследия.
Старик потянулся за стаканом и дрожащей рукой повращал в нем виски, наблюдая, как жидкость отражает языки пламени.
– Глупо ждать, что мои потомки будут продолжать мое дело.
Он снова откашлялся и продолжал:
– Даже если кто-то захочет снова начать разводить коров, финансовые издержки будут огромными. Но туристический бизнес может работать круглый год. Хозяйский дом снова мог бы наполниться гостями. Домики можно было бы отремонтировать, сделать их дороже, увеличить доход с каждого гостя. Сейчас спрос на услуги такого рода. Туристы из Германии. Азиаты. Британцы. Дикая природа дает им что-то такое, чего они просто не могут найти дома.
Оливия посмотрела на старика. Вместо него говорили болеутоляющие, виски, усталость, но она сумела разглядеть окошко в его мыслях, о котором даже не подозревала.