Сюртук

Как раз в этот момент дверь распахнулась, и вошла запыхавшаяся Груня, которая в отличие от Федора бодрствовала уже давно.

– Куда же вы, Федор Федорович, собрались идти на пустой желудок? Это вредно. С утра надо плотно поесть, чтобы на весь день хватило.

Она водрузила на стол большое блюдо, на котором красовалось нечто вроде омлета из взбитых с молоком яиц и с запекшейся сверху аппетитной корочкой. Рядом возникла крынка с топленым молоком, широкое горло которой было затянуто толстой, пожелтевшей от жара пенкой.

– Я, Груня, решил в район поехать. Вот хочу как следует в этих немецких рецептах разобраться, – он кивнул в сторону сложенных книг. – Там, на самой окраине, друг моего отца Отто Карлович Метц с женой живут. И мать, и отец мне всегда говорили: «Чуть что, иди за советом к Отто. Он обязательно поможет». Не могу я разобраться, что же в книгах написано. Не хватает знаний по немецкому языку. И в школе учил, и в техникуме учил, дома отец со мной разговаривал, а все равно – пока не достаточно.

– Очень верно делаете, Федор Федорович. Отто Карлович с женой у нас в училище преподают, очень добрые люди и дело свое знают. Раньше у нас на уроках немецкого все или спали, или хулиганили. А они так интересно про Германию рассказывают, что мы все, открыв рты, слушаем. Так что обязательно езжайте к ним, они люди добрые. И мудростью поделятся, и с языком помогут.

– Вот и я так думаю.

– Прямо сейчас езжайте, – повторила Груня, – но только в дорогу надо как следует поесть и тепло одеться, а то на дворе мороз и вьюжить начинает. И не волнуйтесь, я за жеребчиком присмотрю.

Груня села за стол напротив Федора и с большим любопытством наблюдала, как он ест.

– А ты что же не присоединяешься?

– Я пока готовила, напробовалась, так что вы ешьте спокойно. Я ведь здесь остаюсь. Проголодаюсь – приготовлю себе, а вам длинная и тяжелая дорога предстоит, так что запасайтесь энергией. И возвращайтесь поскорее.

Федор взял в руки книги, завернутые в полотенце и перевязанные веревкой, подсунул туда немецкий нож, с которым он не расставался, и подошел к жеребенку. Груня за ним не последовала.

Жеребенок лежал все в той же позе. Когда Федор попал в поле его зрения, он поначалу попытался поднять голову, но, почувствовав, что это не в его силах, лишь от беспомощности выкатил глаза, полные отчаяния и благодарности. Федор присел и потрепал, как всегда, его по шее.

– Потерпи, дорогой мой, еще немножко. Я вот в город съезжу к немцу. Мы с ним книги почитаем, лекарство нужное подберем. Немцы в делах медицины – мастера. Это мне еще отец рассказывал, а он их хорошо знал. Так что я в них верю, а ты мне доверять должен. Вот мы все вместе тебя и вылечим.

Больной слушал молча, не возражал. Федор осторожно потрепал жеребенка по шее и, не оглядываясь, пошел в конюшню, где лениво жевала сено колхозная кобыла, приписанная к ветеринару. Еще в бытность отца правление колхоза целиком проголосовало за то, чтобы закрепить лошадь за ветеринаром. Против выступил лишь один дед Архип. Человек он был не столько работящий, сколько пьющий. Аргументация его сводилась к тому, что он не может смотреть, как богатые опять ездят на лошадях, а он, бедный, должен ходить пешком. Мудрый председатель колхоза Альтман, сам член партии, легко опроверг довод несогласного товарища.

– Если ты, Архип, хоть одну больную лошадь на ноги поставишь и при этом сам на ногах устоишь, то колхозники тут же проголосуют за то, чтобы закрепить лошадь за тобой.

Архип впал в размышления, а собравшиеся бурно прореагировали на шутку председателя.

– Да Архип – специалист самогон пить, а не скот лечить, – раздались ехидные голоса, после чего вопрос был решен окончательно. И к Федору-младшему право пользоваться колхозной лошадью перешло по наследству.

Отношение домашних животных к ветеринарам всегда уважительное. Завидев Федора, лошадь перестала жевать, он накинул на нее седло, затянул потуже ремнем и вывел на улицу.

Глотнув первые порции холодного воздуха, лошадь в знак удивления расширила ноздри и безо всякого на то понукания весело побежала по засыпанной скрипучим снегом дороге. Не поднимавшееся высоко над горизонтом зимнее солнце по всем законам природы ярко светило и вовсе не собиралось согревать землю. Его лучи не падали как летом по вертикали сверху вниз, а лукаво стелились по отраженной от неба голубизне снежных сугробов. В лесу лошадь бежала резво, дорогу от снежных заносов защищали деревья.

Как только выехали из леса, лошадь начала тонуть в снегу, и движение резко замедлилось. Федор заметил, что пока ехали лесом и лошадь резво бежала, мысли старались придерживаться того же темпа. Как только лошадь снижала темп, замедлялся и ход рассуждений, порой они налезали одно на другое, образуя какие-то завалы наподобие сугробов, вытянувшихся острыми языками поперек дороги и затруднявших движение путников.

Что касается мыслей, то Федор был полон надежд на то, что результатом встречи с Отто Карловичем станет выздоровление жеребенка, которого он воспринимал теперь, как посланца откуда-то свыше. Ему ясно рисовалась картина, как они вместе с Отто Карловичем раскрывают немецкую книгу, и, конечно же, сразу находят нужные рекомендации. Отец называл Германию аптекой мира, а врачей и ветеринаров – в еликими исцелителями. Именно из этих назиданий отца из года в год формировалась у Федора вера в особый немецкий интеллект, способный решить все проблемы человечества, тем более ветеринарно-медицинские.

А еще он понял, что очень скучает по Груне. Проехав полдороги до города, Федор почувствовал, что удаляется от чего-то доброго, теплого. С ней его уже связывали какие-то невидимые нити, тянувшие обратно домой. Ему не хватало ее голоса. Всплывали и ее милые черты: улыбающееся лицо с ямочками на щеках, аккуратный носик, посаженный там, где ему и следовало быть, с обеих сторон два больших глаза, скошенные немного к вискам.

Особенно Федора волновали миниатюрные ушные раковинки, за которые Груня постоянно пыталась спрятать густые пряди волос. А они словно две составные части театрального занавеса стремились сомкнуться, чтобы скрыть от посторонних необыкновенно красивого цвета глаза с изумрудным оттенком, погружаясь в которые он видел себя лежащим на зеленой некошеной траве.

Красотой Груня была обязана своей бабке – чистокровной польке, переселившейся в раннем детстве вместе с семьей на Украину, где она впоследствии вышла замуж за казачьего атамана.

Позже из-за каких-то неурядиц, возникших между казаками, они бежали с Дона и колесили по стране, пока не обосновались на месте. У них были кое-какие средства, на которые они построили дом, воспитали и дали образование дочери, которая подросла и стала уважаемой местной учительницей. Выйдя замуж, она произвела на свет дочь, о чем никогда не пожалела.

Груня росла внимательной и старательной девушкой. Отца она помнила хорошо. Он вернулся с империалистической войны без единой царапины, но был убит хулиганами в городе, когда средь бела дня вступился за женщину. Времена были суровые, банду вскоре поймали, судили и расстреляли, а неожиданно овдовевшая учительница вместе с дочерью удалилась в родительский дом, где Груня и выросла в соблазнительную для всех парней сельскую красавицу.

Сочетание красоты и ума в женщине редко и обычно излишне. Мужчины – существа, как известно, незамысловатые, и подобно пчелам, реагируют в первую очередь на яркость красок цветка, а уже потом на все остальное. Познав это, Груня крайне сдержанно относилась к ранним ухаживаниям многочисленных поклонников. Федор знал об этом и поэтому не давал воли охватывавшим его эмоциям. В отношениях с ней он чувствовал себя каким-то громадным слоном, который любым неуклюжим движением мог разбить полюбившийся ему хрупкий, необыкновенно изящный сосуд тонкого, почти прозрачного фарфора.

Ровный поток приятных размышлений был неожиданно нарушен заячьей парой, которая, вывернувшись из-под придорожной елки, вдруг бросилась бежать прямо перед лошадью, которая, сначала испугавшись, шарахнулась в сторону, но затем, спохватившись и осознав свое физическое превосходство, бросилась догонять любимых героев детских сказок. Первой неравенство весовых категорий осознала зайчиха. Она тут же свернула с дороги, легко преодолела придорожный кювет и помчалась по заснеженному лесу. Зайцу, который превосходил свою спутницу минимум на размер и уступал ей вдвое по интеллекту, понадобилось еще время для осознания бессмысленности соревнования с лошадью. Поэтому, пробежав дополнительно пятьдесят метров по дороге, он также легко преодолел канаву и помчался вдогонку за своей спутницей.