Ночной нарушитель (сборник)

Пирацетам осуществлял так называемое психологическое давление: Удачливого Ли хотели запугать. Ли это понял… Хоть и хотел он, чтобы лицо у него оставалось невозмутимым, каменным, но сейчас это ему не удалось – уголки рта задрожали, задергались суматошно, обиженно. Хорошо, Пирацетам этого не заметил. Ли поспешно отвернулся в сторону.

– Не затяну, не боись, – сказал он. – Я свое слово сдержу.

Пирацетам неожиданно потеплел лицом.

– А ты молоток, кореец, – заявил он. – Люблю таких людей.

– Чего-о? – тихим голосом спросил Ли.

– Форс держишь, носа не опускаешь… Молоток, говорю! – Пирцетам обрезал улыбку, «выключил тепло», лицо у него сделалось узким, хищным, он что-то прохрюкал на прощание и вышел из комнаты.

1 января. Участок заставы № 12. 00 час. 12 мин.

Сзади послышался лай собаки – собака залаяла жалобно, слабо, виновато, словно бы извинялась перед человеком за то, что не могла помочь. С недалекого хребта принесся порыв ветра, приподнял снег, лежавший на дороге, сгреб его в тугой холодный сугроб и накрыл людей. Коряков на мгновение остановился, присел, словно бы хотел кого-то засечь на темном фоне неба, но никого не увидел, пружинисто распрямился.

Все тело его, весь он сам, каждая мышца, каждая клеточка мозга, каждая жилка и нерв были нацелены на одно – на поиск. На поиск того человека, который нарушил границу. И ничто иное, никакие другие дела для Корякова сейчас не существовали. Их просто не было, они исчезли – и Коряков и Лебеденко вырубили их из себя.

– Петя, приглядывай за спиной, за тылом, за инженерной полосой, – предупредил лейтенант напарника, – а я буду прощупывать низ, берег реки. Этот гад не должен уйти далеко. Снег не даст ему далеко уйти… Слишком много снега.

Прошли метров десять и остановились вновь. С небес, из черного невидимого прорана принесся хрипучий ветер, шлепнулся на землю так, что она дрогнула, срезал с сугробов отвердевшие стеклистые макушки, вывернул наружу хрустящую холодную мякоть. Сделалось холодно. Очень холодно.

Лебеденко хрупнул ногами – снег у него под подошвами оказался голосистым, как под «шишигой», и лейтенант, поморщившись, поднял руку:

– Тихо!

Лебеденко похлопал глазами, вытянул шею.

– Ну? – спросил он шепотом. – Есть что-нибудь, товарищ лейтенант?

– Тихо! – вновь шикнул на него Коряков.

Хрипел ветер, в небе, над самыми головами людей, что-то гулко хлопало, будто с невидимой крыши снесло лист железа, он повис на одном гвозде и теперь пытался сорваться и улететь на землю. Гвоздь оказался упрямым, лист железа держал прочно, металл бесполезно, хотя и гневно, погромыхивал, рвался, устремляясь к надежной тверди, хлопал свободным краем, но ничего поделать не мог.

– Слышите, товарищ лейтенант? – Лебеденко вновь нетерпеливо захрумкал снегом.

– Тихо! – лейтенант поморщился. – Ты чего, Петро, своего слуха не имеешь?

– Имею, только он не такой острый, как у вас.

– Петро, не зарывайся. Я очень не люблю подхалимажа.

– А я и не подхалимничаю. Напрасно вы, товарищ лейтенант… – в голосе контратника не было ни заискивания, ни веселья, ни уныния, никакой игривости, с которой солдаты часто уходят на задания, ни нервности – ничего, в общем, не было, – ровный голос, в котором даже досада отсутствовала. А досада должна быть. Ведь Новый-то год, сам праздник, сорван.

Ни одного постороннего звука в пространстве не было – только хрип ветра, переворачивающего тяжелые пласты снега, скрип ледяной крошки под ногами, тявканье каких-то зверюшек у излучины реки – может быть, даже собак, прибежавших сюда из китайского города, либо лисиц, выгнанных голодом из нор, – все остальное исчезло. Напряженное лицо лейтенанта приняло недоуменное выражение.

– Пропал, – проговорил он удивленно, – будто сквозь землю провалился. Куда же он подевался? Я же слышал его… слышал!

– Может, почудилось?

– Почудиться девочке мальчик может, Лебеденко, а тут – дело совсем иное, серьезное.

– Понял, товарищ лейтенант!

– За мной!

– Есть «за мной!» – автоматически повторил Лебеденко, кашлянул в кулак – вышло, как ему показалось, очень остроумно.

Коряков бежал и отмечал все мелочи, которые темнота позволяла ему засечь – перевернутую горбушку снега, выломанную ветром из недалекого сугроба, выдавлину в разровненной, хорошо обработанной контрольно-следовой полосе (на заставе имелся небольшой старый тракторишко, который с прикрепленным «профилем» – тяжелой железной платформой, – утюжил эту полосу каждый день, иногда даже по нескольку раз в день), камышовую ветку, которой совсем недавно тут явно не было, каждой такой детали находил объяснение и, не останавливаясь, бежал дальше: все это было вторичное, третичное, не главное, главное было найти след нарушителя и сделать это как можно скорее.

Принесшийся ветер хлестнул лейтенанта жесткой крошкой по лицу, запечатал рот, вышиб из глаз сеево электрических брызг. Коряков на бегу помотал головой, но преследования не прекратил, наоборот – прибавил ход.

1 января. Контрольно-следовая полоса. 00 час. 15 мин.

Когда-то на их заставе трепал нервы разным белокитайцам, японцам, родным соотечественникам, удравшим за рубеж, легендарный Карацупа. Вот это был следопыт! Милостью Божьей следопыт.

Когда его призвали учиться в пограничную школу, то Карацупа к началу занятий опоздал, и ему не досталось ни коня, ни собаки… Хоть домой возвращайся. Насчет коня Карацупа решил так: он – не барин, в конце концов может и на своих двоих побегать, а конь пусть отдохнет, – придет время и ему какого-нибудь полухромого одера дадут, а вот насчет собаки…

Тут Карацупа поступил просто: нашел немощного слепого щенка и решил его выходить – сделать так, чтобы и глазенки у него прорезались, и слабые кривые лапки выпрямились… И выходил его – щенок обрел и зрение, и редкостное чутье, и бегуном стал таким, что за ним невозможно было угнаться даже на коне.

Всего Карацупа задержал, когда служил, триста тридцать восемь нарушителей. Эта цифра вызывала у Корякова не только уважение, но и трепет. Интересная в ту пору была жизнь на границе – опасная, но интересная, такая, что у нынешних лейтенантов, сверстников Корякова, даже дух захватывает.

Коряков остановился вновь, присел. Скинул с руки меховую перчатку, приложил голую ладонь к снегу, словно бы не доверял своему слуху и рассчитывал ладонью почувствовать, засечь, может быть, даже услышать далекий скрип снега, запаренное дыхание нарушителя, понять, в каком именно месте он попытается скатиться на лед реки и уйти на ту сторону…

Но нет, эксперимент лейтенанту ничего не принес. Ничего он не услышал, ничего не почувствовал, нарушитель словно бы растворился в воющем ночном пространстве.

– Погода что-то совсем расшаталась, – прокричал Кориков и не услышал собственного крика. – Тьфу! – Погода ухудшилась буквально в несколько минут, в Приморье такое случается часто: тут ведь с одной стороны океан, с другой – горы, когда они борются друг с другом, бывает полный порядок, равновесие, но когда дуют в одну общую дуду – тогда, люди, держитесь!

Сегодня имело место второе…

1 января. Участок заставы № 12. 00 час. 18 мин.

В конце концов Удачливый Ли добрался до этих мест: во Владивосток он приехал на электричке, – никто на помешал ему это сделать, – правда, сошел Ли с поезда не на главном железнодорожном вокзале, расположенном рядом с морским, а раньше – на промежуточной станции, название которой он даже не прочитал, его, похоже, не было вообще… Потом, изучив карту, он понял, что это была Океанская.

Ли выпрыгнул из вагона на платформу, быстро соскочил вниз, перебежал на противоположную сторону железнодорожных путей и очутился в густых, заляпанных чем-то маслянистым и грязным кустах. Огляделся – ему важно было засечь, не повторил ли кто его маневра? Если повторил, то Удачливому Ли надо было спешно уходить от этого человека.