Страница 4 из 19
– Тебе нравится? – одновременно спросили мы.
Тела дернулись от синхронно задавленного смешка. Вода колыхнулась, и взбитой волной обожгло пару сантиметров кожи на пояснице – ниже все давно привыкло и не замечало холода.
– Я все-таки первая спросила! – настояла царевна.
Наши глаза встретились. Я смотрел на нее так, как ни на кого в жизни. Просто не было таких моментов. И таких глаз. И ответа не требовалось. Мое лицо рассказало все. Больше, чем хотелось.
– Да, тебе нравится. Вижу. – Ее лицо заострилось. Темные глаза не мигали. Зрачки стали больше небосвода и глубже Вселенной. – И чувствую.
– А тебе? – глупо выхрипела моя гортань.
– И мне нравится, – с гипнотизирующей серьезностью констатировала Марианна. – Что теперь с этим делать?
Вопрос, к которому я оказался не готов. Вместо ответа руки напряглись в попытке прижать к себе сообщницу по сумасшествию, как недавно Антонину.
Марианна не позволила. Соскользнув, она встала ногами на дно.
– Теперь я тебя, – объявила царевна.
Что меня? Погладит? Покатает? Потрогает? Выгнанное с места жительства здравомыслие отказывалось подниматься в мозг.
– Помою.
– Кхм, – кашлянул я. – Уверена?
– А ты?
Я отчаянно выдохнул:
– Давай рискнем.
– Ты замерз. Отойди к берегу, где мелко.
У меня даже мысли не возникло ослушаться. Я выполнил указание с покорностью, с какой она подчинялась мне.
Пронесся перед глазами весь фильм моей жизни. До сих пор зов плоти звучал в нем лишь фоном, как музыка за кадром, пока герои мутузят друг дружку. Беспокоящий, но второстепенный фактор, придаток… нет, скорее слабенький конкурент сознания, он знал свое место. Вдруг все изменилось. Животный зов вырвался из-под присмотра и загрохотал, раскалывая царь-колокол разума. В ушах звенело так, что барабанные перепонки отказывались выполнять прямые обязанности, лишь барабаня и истошно перепоня. Иногда в мозг залетали смыслы слов, которые, оказывается, произносил рот – в ответ на другие слова, трехмерные, кривлявшиеся и разбегавшиеся при сосредоточении на них.
– …Можно?.. – спрашивало меня бездонное мироздание напрягшимся грудным голосом.
Звуки бессмысленно витали, порхали, колыхались и переплетались, на глазах перерождаясь из левого в зимнее, а из вертикального в фиолетовое. Поверженное подсознание отвечало безо всякого моего участия:
– …Да…
– …Не больно?.. – продолжало оно через много веков-мгновений, оставшихся в памяти лишь вспышками длиною в жизнь: чарующими, ослепительными, выкручивающими. Острее иглы. Жарче пламени. Волшебнее чуда.
– …Приятно…
Что со мной делали, как, зачем – не знаю. Если это называется помыть, то я на небесах. А я на небесах.
– …А так?.. – звучало настолько ласково, заботливо и пушисто, словно котик, мурлыча, терся о ногу.
– …Тоже…
Касания были более, чем касаниями. Ночь – более, чем ночью. Чужие пальцы – вообще всем, что было, есть и будет.
Не сразу отметилось, что все кончилось, и мы с минуту стоим друг напротив друга в полной тишине и растерянности.
– Спасибо, – слетело с уст Марианны.
Мне?! Я словно очнулся:
– Мне-то за что? Тебе спасибо.
– Скоро вы там наспасибкаетесь? – Над берегом появился силуэт Варвары.
Марианну как подменили – съежилась, напряглась, но пронзительный взгляд не оторвался от моего лица. Заподозрилось, что на языке у нее вертится что-то насчет возможного невесторства…
Она промолчала.
– Иди первым. – Замерзшая царевна прикрылась руками. – Я стесняюсь.
Варвара ревниво проследила, чтоб Марианна отправилась в дозор, а я в койку.
Заснуть получилось не сразу. Бурливший организм взбрыкивал, отказываясь принимать реальность.
Глаза закрылись, уставившись на внутренний экран. Там прокручивался последний ролик, поставленный на бесконечное повторение. Чудесный ролик. Волшебный ролик. Прямо-таки колдовской…
Назвал же папа Ваня сына Васей, вот и стал я для всех Чапаевым, Василь Иванычем из анекдотов. Потом – Чапаем. Потом одноклассники, как водится, вовсе укоротили. Но лучше уж Чапой быть, иначе – Муха, все-таки Мухин я по классному журналу и прочим документам прежнего мира. Средний ученик выпускного класса весьма средней школы. И выглядел до некоторых пор весьма средне: нечто усредненно-невзрачное и нескладное. И мозги работали также. И вообще. И жизнь – средняя до оскомины. Была. Пока не произошло Это.
Нечто бултыхнуло меня в другую реальность, как пельмень в кастрюлю. Местная школа, куда определили по ошибке, со знакомыми мне учебными заведениями не имела ничего общего. Учеба там напоминала смесь службы в армии с занятиями в институте благородных девиц. Затем, после отправки в Крепость и связанных с этим приключений, долгое время пришлось жить в стае человолков – полулюдей-полузверей, стечением обстоятельств принявших меня за своего. Потом воевать на разных сторонах, но каждый раз за справедливость, как я ее понимал. Об этом подробно расписано в других историях, повторяться не буду. Да и речь не о том. Сегодня рассказ пойдет о единственном дне, только о нем, и для понимания произошедшего совершенно неважно, каким образом попала сюда наша четверка, и что один находится в плену, второй подался в разбойники, а третья делает карьеру, часто наступая на горло собственной песне.
Меня судьбе угодно было окунуть в аристократический инфантильный террариум – в наказание за что-то (несомненно, мелкое, поскольку крупных грешков за мной, насколько знал, не водилось) или в порядке назидания, чтобы понял, что почем в этой жизни. Не знаю, что задумала судьба или те, кто в ее роли спланировал цепочку событий, но разыгранная, как по нотам, комбинация прокатила меня по всем ступенькам моральной лестницы – от подкрепленного принципами жесткого отказа до согласия бесхребетного слизняка. И даже – стыдно сказать – до проявления инициативы.
Царевны-тинейджерки, которых сопровождал из плена домой, вели себя, как положено в этом возрасте: озорничали, дерзили, смущались и старались понравиться – то есть ничем не отличались от ровесниц в моем мире. Не имевшие ни интернета, ни телевизора, ни даже книг, они большей частью отличались невероятной наивностью, а об отношении полов судили исключительно по слухам и религиозным предписаниям. Закон не позволял бравировать собственными похождениями, ибо «обличи ближнюю свою, и не понесешь греха». Семейный кодекс отличался оригинальностью, но был строг. Не пошалишь. Но возраст, как я уже сказал, брал свое. В ситуациях опасных и бескомпромиссных царевны казались больше девчонками, чем состоявшимися мадмуазелями – невзирая на то, на что взирать можно было долго и с удовольствием.
Сейчас кажется странным, что меня принимали за одну из них. Впрочем, ныне я уже не тот хлипкий подросток, внешне походивший на девочку. Худое тело стало поджарым и жилистым, огрубело, плечи раздались, взор посерьезнел. Наросли мышцы. Четко прорисовался кадык. Голос сломался, и пришлось заново научиться им пользоваться. Однако выяснилось, что рост, голос и мышцы – вещи второстепенные, главное – то, что внутри.
Оно, которое внутри, тоже росло и развивалось. И, что самое обидное, им оказалось легко манипулировать. И неважно, что нравы и порядки здесь другие. Люди везде одинаковы.
А мир, куда забросило, действительно другой, во всех смыслах. Тут бронзовый век, правят женщины, мужчины – люди второго сорта, если вообще люди. Помню дискуссию с одной цариссой, чей титул в нашем мире равнялся бы княжескому в неком царстве. Или, лучше сказать, королевскому, если страна такого монарха входила в состав империи, ведь больших королевств в истории были единицы, а мелких – пруд пруди. Царисса – это королева именно такого микрогосударства.
– Почему принято брать именно трех мужей? – спрашивал я. – Не одного, не двух?
– А зачем нужно ограничивать? – недоумевала она.
– Разве не правильнее дать людям возможность строить любовь самостоятельно, без предварительно навязанных условий? Если двое влюбятся и захотят построить семью, зачем им еще двое?