Страница 20 из 34
Два обстоятельства спасли нашу страну. Первое – военная промышленность, в сложнейших условиях перебазировавшись в Сибирь и на Урал, дала надежный меч армии. Второе, главное, – в час выбора между жизнью и спасением Родины наш солдат бестрепетно жертвовал жизнью.
В конце августа 1941 г. к Гитлеру в Вольфшанце прибыл Муссолини. Он нашел Гитлера уверенным в себе, но фюрер признал, что «плохая работа разведки дала ему полностью неверные данные о численности и качестве русских войск, а также о решимости, с которой они идут в бой». До Москвы оставалась одна треть уже проделанного пути, на юге завершалось окружение миллионной русской армии под Киевом, впереди – у Вязьмы – в клещи попадает еще один миллион наших солдат. Но реальность уже бросила свою тень на безумные планы тех, кто хотел сделать нас послушными рабами.
Немецкие генералы – возможно, лучшие профессионалы в мире – начали осознавать особый характер борьбы, особый характер противостоящего им противника. Генерал Блюментрит, наступавший на Минск, отметил: «Поведение русских войск даже в этой первой битве являло собой поразительный контраст с поведением поляков и западных союзников, когда те терпели поражение. Даже будучи окруженными, русские дрались за свои позиции и сражались».
Германия не сумела верно оценить противника. Его вооружение было гораздо лучше, чем полагали немецкие военные специалисты. И численность советских войск едва ли не вдвое превосходила ожидаемую. Генерал Гальдер занес в свой дневник 11 августа: «Мы недооценили силу русского колосса не только в экономической и транспортной областях, но прежде всего в военной. Вначале мы рассчитывали встретить 200 дивизий противника, но теперь мы идентифицировали уже 360 дивизий». Командующий группировкой «Юг» фельдмаршал Рунштедт уже после войны сказал: «Я понял вскоре после нападения, что все, что было написано о России, является глупостью»[51].
У берегов Ньюфаундленда Черчилль и Рузвельт подписывали в эти часы «Атлантическую хартию». Но судьба Запада зависела от того солдата, который решил на этот раз не отступать на восток. Он обрекал себя на смерть, но его не нужно было ни в чем убеждать. В самый страшный час, когда над страной нависла смертельная угроза, ее сыновья выполняли свой долг.
В трагический день, когда фашистские войска напали на Советский Союз, 22 июня 1941 г. Уинстон Черчилль сказал на весь мир слова, обращенные к Москве, которые заложили основу великой коалиции: «Отныне у нас одна цель, одна-единственная – уничтожение нацистского режима. Мы никогда не будем вести переговоры с Гитлером. Мы окажем любую помощь России и русскому народу». Через два дня президент США Ф. Рузвельт пообещал помощь Советскому Союзу. Со стороны Советского правительства не последовало никаких комментариев, но газета «Правда» опубликовала выдержки из речи Черчилля. Это был первый шаг отхода от абсолютной враждебности России к Западу. За ним последовали новые шаги. Во второй раз на протяжении полстолетия, под угрозой доминирования Германии, начал складываться союз России с Западом.
Необходимо отметить, что содружество складывалось медленно по нескольким причинам. Сталин органически не доверял Западу, который ненавидел его режим. Запад не доверял режиму, который считал искусственным и в устойчивости которого сомневался. Ведущие английские и американские эксперты разделяли германскую точку зрения, что сопротивление России в 1941 г. не будет долгим. В середине июня 1941 г. британские официальные лица дали прогноз, что германские армии достигнут Кавказа в конце августа или, в крайнем случае, в начале сентября 1941 г.
Но дело совместной борьбы не терпело отлагательства. 19 июля 1941 г. Сталин послал первое личное письмо У. Черчиллю. Оценивая в целом последующую обширную переписку со Сталиным, Черчилль заметил, что отношения с советским руководством складывались далеко не просто. В переписке «было слишком много упреков». Разница в политических и культурных взглядах была слишком велика. Тем не менее Черчилль воздал должное своему союзнику: «Сила Советского правительства, твердость русского народа, неисчерпаемые запасы русской мощи, огромные возможности страны, жесткость русской зимы были теми факторами, которые в конечном счете сокрушили гитлеровские армии». Уже в декабре 1941 г. Черчилль сообщал министру иностранных дел Идену в Москве: «Никто не может предсказать, каким сложится баланс сил и где будут стоять победоносные армии в конце войны. Вероятно, однако, что Соединенные Штаты и Британия, не истощив своих сил, будут наиболее вооруженными и экономически самым мощным блоком, который когда-либо видел мир, а Советский
Союз будет нуждаться в нашей помощи значительно больше, чем мы в его». Такова была оптимистическая для Запада картина. Известие о том, что в 1942 г. не будет открыт настоящий второй фронт в Европе, по мнению британского премьера, был подлинным «шоком» для Сталина. Но Черчилль полагал, что две крупнейшие континентальные державы, борясь и ослабляя друг друга, действуют в «нужном направлении». Именно узнав об отсрочке открытия второго фронта, Сталин в ярости ответил Черчиллю, что войны без потерь не ведутся, что Советский Союз несет неизмеримо большие потери.
Не открыв фронта на европейском Западе, союзники нарушили свое слово в критический для СССР момент, когда немцы захватили Севастополь, вошли в Ростов, вышли к порогам Кавказа и подошли к Сталинграду.
Телеграмма Сталина Черчиллю от 23 июля 1942 г. завершалась суровым упреком: «вопрос о создании второго фронта в Европе не был воспринят с той серьезностью, которой он заслуживает. Полностью принимая во внимание нынешнее состояние дел на советско-германском фронте, я должен указать наиболее серьезным образом, что Советское правительство не может согласиться с откладыванием второго фронта». Налицо было очевидное нарушение союзнических договоренностей, серьезно повлиявшее на советско-западные отношения.
Стратегическая бездарность и невежество в оперативных вопросах в сочетании с безграничной властью Сталина срабатывали еще не раз. Наиболее, пожалуй, показательным примером этого является харьковская катастрофа 1942 г. После своего просчета в начале войны, когда Сталин сосредоточил основную массу войск на юго-западе, а главный удар немцы нанесли в центре, он решил, что западное направление останется важнейшим и в 1942 г.
И несмотря на явные признаки подготовки немцев к наступлению в общем направлении Харьков – Ростов, основные силы советских войск оставались в центре стратегическою фронта. Более того, Сталин санкционировал губительное решение Тимошенко начать наступление в мае 1942 г. с Изюмского выступа на Харьков. Тем самым советские войска еще более втянулись в оперативный «мешок», подготовленный немцами, крупные силы которых уже были развернуты для наступления.
Воспользовавшись этим, они быстро прорвали фронт не ожидавших удара советских войск и уже вскоре замкнули кольцо окружения западнее Изюма. В результате двадцать стрелковых, семь кавалерийских дивизий и четырнадцать танковых бригад оказались либо уничтоженными, либо плененными. Путь на Сталинград и Ростов для гитлеровцев был открыт. И все это, как и последующий их прорыв к Волге, – тоже следствие вопиющей нищеты оперативного мышления Верховного главнокомандующего.
Руководитель такого масштаба в военное время обязан, по крайней мере, владеть искусством прогноза не только ближайших, но и более отдаленных событий. Но Сталин был закоснелым догматиком. И мог себе позволить, в силу абсолютной безответственности за принимаемые решения, добиваться их беспрекословного выполнения, несмотря на явно гибельные последствия. Не обладая знаниями военной науки, не имея опыта руководства боевыми действиями, Сталин подчас демонстрировал вопиющее невежество не только в оперативных вопросах, но и в решениях, требовавших элементарной осведомленности. К примеру, в начале войны он не знал о существовании такой должности, как начальник инженерных войск, и приказал поручить руководство строительством оборонительных сооружений артиллерийскому генералу.
51
Freidin S., Richardson W. (eds.) The Fatal Decision. – N. Y., 1948. P. 57.