Русская пятерка

– Мы с Сергеем и еще парой моих друзей решили поехать на курорт на несколько недель. Планировали заселиться в гостиницу «Интурист» недалеко от Сочи – одного из лучших городов побережья, – рассказывает Матвеев. – На стойке регистрации нужно было показывать паспорта. Но в паспорте Федорова не оказалось прописки. В России у всех должна быть прописка – ее печатают прямо в паспорте, – объясняет Матвеев. – Если ее нет, то вы фактически бездомный. Можно сказать, бродяга. Так что Сергея отказывались заселять в гостиницу. Мы пытались объяснить им, что Федоров – очень известный хоккеист. Что он родился в Пскове, но теперь живет в Москве у меня, а ЦСКА в скором времени обещает подыскать ему квартиру. Просто армейский клуб хотел, чтобы Сергей сначала подписал контракт.

Сотрудники гостиницы отправили Федорова в милицию.

– Молодой милиционер в приемной даже разговаривать с нами не захотел, – сетует Матвеев. – Он отобрал у Сергея паспорт и сказал, что ему лучше переночевать в камере отделения. Сергей очень разозлился, мы пытались его успокоить. Пошли в магазин и купили пива. Взяли «Хайнекен» и блок сигарет «Мальборо». Потом вернулись в отделение и подарили пиво с сигаретами все тому же милиционеру. Тогда он выдал Сергею все необходимые документы. Отпуск мы провели хорошо, но именно тогда Сергей и начал говорить: «Заберите меня отсюда».

Тем временем в Детройте генеральный менеджер «Ред Уингз» Джим Дэвеллано случайно встретился в тренажерном зале клуба с Айзерманом. Капитан команды яростно накачивал ноги на велотренажере, хотя до начала сезона было еще несколько месяцев. Айзерман играл на чемпионате мира, выступал за сборную Канады, поэтому Дэвеллано из любопытства решил задать ему пару вопросов.

– Ну, видел в Берне на льду советского парня, которого мы выбрали? – спросил Джим. – Что думаешь?

– Ты про Сергея Федорова? О, это отличный игрок, – ответил Айзерман.

– А если сравнить с тобой?

– Он лучше меня.

– Не понял.

– Я говорю, он лучше меня.

– Стивен, не неси чушь! Ты же это просто из вежливости говоришь?

– Вовсе нет. Он больше и катается чище. Он лучше меня.

Мало кто играл с той же смелостью и достоинством, пользуясь при этом безмерным уважением со стороны коллег, как Стив Айзерман, чья карьера длилась более двух десятилетий. Он знал свое место в хоккее и никогда не лез за словом в карман. В своих ответах он избегал клише и лживой похвалы. После того, что Айзерман сказал Дэвеллано про Сергея Федорова, генеральный менеджер «Детройта» начал грезить наяву советским хоккеистом.

– Этим Стив сказал все, – уверяет Дэвеллано, которому было свойственно излишне драматизировать, когда он чему-то радовался. – Господи ты боже мой! Мне хотелось, чтобы парень как можно скорее к нам приехал. Если Сергей Федоров не хуже Стива Айзермана – это уже здорово. А он вообще лучше! Даже если он просто не хуже Айзермана, то центр нападения у нас будет сильным, очень сильным!

Однако как бы Федоров ни хотел выбраться из лап советского режима и играть в НХЛ, как бы ни ждали его «Ред Уингз», ему все равно не давали покоя мысли о том, что надо будет покинуть семью. Это началось еще весной 1989 года – более чем за месяц до того, как «Детройт» выбрал Федорова на драфте. Когда сборная СССР в двадцать первый раз завоевала в Стокгольме золото чемпионата мира, игрокам дали в награду два дня на шопинг перед вылетом на родину. В один из этих дней Федоров пошел прогуляться со своим близким другом и партнером по тройке Александром Могильным.

Несмотря на то что «Детройт» часто называют основоположником Русской революции в НХЛ, на самом деле все началось с того, что в 1988 году «Баффало» выбрал Могильного в пятом раунде драфта. Ему было двадцать лет, Федорову – девятнадцать, а вместе с восемнадцатилетним Павлом Буре они составляли самую грозную молодежную тройку мира.

Виктор Тихонов рассчитывал, что его подопечные принесут в будущем много золотых медалей на чемпионатах мира и олимпиадах. Вот только у Могильного были иные соображения на этот счет. Сидя на скамейке в одном из парков шведской столицы, он признался, что хочет бежать в НХЛ и выступать за «Сэйбрз».

– Поехали со мной, – умолял Могильный Федорова.

– Нет-нет, я не могу. Да как?! Что будет с моими мамой, отцом, младшим братом?

Могильный бежал несколько дней спустя – солнечным утром 4 мая.

– Я не знал, чего ждать. Но чувствовал ответственность перед семьей. Я бы ни за что так с ними не поступил. Никогда бы не сбежал в одиночку, не продумав все наперед, – рассказывал Федоров в обширном интервью, которое он давал в офисе Центрального спортивного клуба армии в декабре 2015 года. На тот момент он уже четвертый сезон занимал пост генерального менеджера команды, из которой сбежал четверть века назад.

– Для моего неокрепшего ума все выглядело здорово, – продолжал Федоров. – Тебе девятнадцать лет. Тебя хочет видеть «Детройт». Тебе показывают каталоги, дают деньги. Но я все равно понимал, что о семье забывать нельзя.

Федоров отправился на ту рождественскую встречу с Лайтсом в Чикаго, по его собственным словам, «взволнованным, но радостно взволнованным… Я все время об этом думал. Ни на секунду это не давало мне покоя. Отпускало только на хоккее. В игре можно было немного расслабиться».

Как он сам говорил, ситуацию усложняло то, что ему не с кем было поделиться этими неописуемыми и запутанными чувствами. Никто не мог помочь ему в них разобраться. Даже родители. К ним и вовсе обращаться не стоило, потому что меньше всего он хотел ставить их под угрозу во времена, когда в Советском Союзе все еще опасно было быть диссидентом – неважно, политическим или спортивным.

Федорову тогда только исполнилось двадцать лет. Это средний возраст студента второго курса. Ему надо было посоветоваться. Очень надо. Но он не знал, к кому обратиться.

– Я рассказал об этом одному – ну, может, двум друзьям, – вспоминает Федоров. – Мне не хотелось никого подставлять. В Советском Союзе у людей могли возникнуть проблемы, даже если они ничего не делали, а просто находились рядом. Я был очень осторожен.

Федоров не понимал, что произойдет с его родителями, которые жили в Мурманской области – почти в 1500 км к северу от Москвы. Он успокаивал себя географией. Быть может, его семья живет слишком далеко для того, чтобы власти начали мстить им за сына.

– Я надеялся, что ничего не будет, – продолжает Федоров. – Ни мама, ни папа в общем-то никогда не говорили об этом, хоть я и спрашивал их раза три-четыре. Я так понял, им не очень приятно разговаривать на эту тему. Мне хотелось с ними посоветоваться, но у меня у самого толком не было информации.

Вспоминая события тех дней, Сергей пришел к выводу, что его родители находились под пристальным наблюдением. Он рассказывает, что иногда им казалось, будто в квартиру кто-то заходил, пока их не было дома. Временами они четко слышали щелчки в трубке домашнего телефона, особенно когда сын звонил с соревнований в Северной Америке. Такова была жизнь в Советском Союзе, и молодого Сергея Федорова начинало уже от нее тошнить.

Вместе со своими партнерами по ЦСКА он жил в поместье, напоминавшем о царской России, – Архангельском. «Без пробок туда можно доехать от Москвы за двадцать минут. С пробками – за два часа, – рассказывает Сергей. – Там было действительно красиво. Очень уединенно. Там хорошо кормили и вообще жилось удобно».

Главная проблема для игроков, включая ветеранов, у которых уже были жены и дети, – то, что одиннадцать месяцев в году они проводили в упорных тренировках.

– В конечном счете это стало клеткой на необитаемом острове, – говорит Федоров. – Было все тяжелее и тяжелее психологически это переносить.

В разговоре с журналистами Федоров сказал, что начинает понимать перемены в стране, но переживает за будущее России после развала Советского Союза. Он понимал, что при новом режиме, которому предстояло восстановить политическую и экономическую инфраструктуру государства, хоккей может лишиться прежней поддержки. Он также осознавал, что успех, которым самый мощный хоккейный клуб в мире наслаждался вот уже много лет, практически никак не сказывался на его благосостоянии.