Страница 51 из 56
– Наша с ним вражда крепче любой дружбы. – Она едва заметно улыбнулась. – Это началось с тех самых пор, как он впервые взял меня на руки, а я как раз тогда испачкала пеленки.
Деян против воли рассмеялся.
– Побеспокойся лучше о себе и о Петере, – добавила Арина. – Надумаете вернуться – двери моего дома всегда открыты: и для него, и для тебя, Деян. Пусть мы с тобой и ладили… не всегда хорошо. Но я помню, как ты отыскал на улице моего бедного отца, как сидел с ним и со мной; и все остальное… У тебя в последнее время нехороший вид. Береги себя, ладно?
– Спасибо тебе за все; и твоему брату; и отцу. – Деян напряженно уставился в камин; ему хотелось думать, что глаза сейчас слезятся только от жара и красно-рыжих переливов разгоревшихся углей. – Я тоже помню. И буду помнить.
– Пусть дорога будет доброй, – прошептала Арина, протягивая ему платок.
«Пусть дорога будет доброй», – сказал комендант города полковник Румнер Барвев, подписывая им увольнительные.
«Пусть дорога будет доброй», – сказал на прощание капитан Алек Броджеб.
А потом они уехали.
– X II –
Броджеб правдами и неправдами нашел им место в большом торговом караване, шедшем через множество маленьких городков; за дополнительную плату и охрану караванщики охотно брались перевозить военные грузы и пассажиров. Совместный путь с двумя десятками тяжелых фургонов, то вязнувших в грязи, то ломавшихся, был долог, труден и скучен, – но, насколько возможно, безопасен. Самым существенным происшествием за все тридцать дней пути оказались дважды подбиравшиеся к костру волки, которых солдаты из охраны оба раза легко отогнали выстрелами.
Около городка Кайрак караван направился дальше на юг, к переправе, а Деян и Петер, выкупив пару лошадей, свернули на дорогу поменьше: от Кайрака до поворота на Спокоище оставалось всего-то без малого пятьдесят верст пути.
Когда поворот показался впереди – оба они узнали прогалину старой дороги сразу, хоть и видели ее нечасто, – уже начинало смеркаться, но еще возможно было разглядеть на земле комья лошадиного навоза и отпечатки сапог и колес, уходящие в лес по расчищенной тропе.
Петер спешился, тронул землю ладонью: следы в сумерках казались призрачными – но были, без сомнения, самыми настоящими. Они вели по большей части только в одном направлении и оставлены были много дней назад: сильных дождей давно не шло – глинозем схватился крепко.
– Что это значит? – резко спросил Петер, выпрямившись. – Ты можешь объяснить? Деян?
Не в силах выдавить из себя ни звука, Деян мотнул головой. Он вспомнил, как уходил из дома в «большой мир» по похожей цепочке следов, – и от подступившей к горлу дурноты едва не свалился с седла; пришлось обеими руками вцепиться в лошадиную гриву.
– Поехали дальше, и все увидим сами, – сказал он, когда самообладание вновь вернулось к нему. – Чем раньше узнаем – тем лучше.
Они углубились в лес; расчищенная дорога тянулась через него, как уродливый шрам, но путь все равно оставался непрост. Поблизости выли волки.
– Если твой конь поломает на корнях ноги или издохнет от усталости, мы окажемся в незавидном положении, – заметил Петер.
– Мы и так в незавидном положении, – мрачно сказал Деян. Наездником он за время жизни в Ханруме и пути к Кайраку сделался сносным, но, даже снова сменив трость на удобный костыль, ходоком мог считаться хорошим разве что среди одноногих. Осторожность требовала остановиться и развести огонь. Когда совсем стемнело, так и пришлось сделать.
Они расседлали лошадей; разбили лагерь.
– А помнишь, как мы… – немного обогревшись у костра, начал Петер – и замолчал с выражением беспомощности и отчаяния на лице.
– Я тоже помню, – мягко сказал Деян. – Не начинай.
Быть может, когда-то они – и Эльма, и Петерова Малуха с ними – жгли костер на этом самом месте. Но то пламя навсегда погасло: сколько ни вороши уголь воспоминаний – тепла и света было не вернуть.
Деян отхлебнул из купленного в Кайраке бурдюка крепкого яблочного сидра и привалился спиной к ели.
Он не заметил, как его сморил сон, и очнулся только от предостерегающего окрика Петера. Не разлепив толком глаз, схватился за ружье – но было уже поздно: костер окружили солдаты в потрепанной дарвенской форме.
К костру вышло пятеро, и еще кто-то наверняка скрывался в лесу. Верховодил отрядом молоденький сержант с обритой головой и круглым лицом, приземистый и широкоплечий, с огромными ручищами: ружье в них казалось тростинкой.
Петер выругался и выставил пустые руки на свет. Деян, тоже выпустив оружие, замер на месте: солдаты безотрывно смотрели на него, что не позволяло использовать чары – но возможность могла представиться позже.
– Вы кто такие? Что здесь делаете? Куда идете? По договору это нейтральная земля! – слова сыпались изо рта сержанта, как горох из дырявого мешка; силы у него явно было больше, чем ума.
– Мы… – Петер замялся, опустив взгляд на свою синюю бергичевскую униформу; от нелепости ситуации на него, человека не робкого десятка, вновь напала растерянность. – Мы местные. Были в плену. Но нас отпустили…
– У толстозадого барона столько денег, что он переводит сукно на всякий сброд? – с насмешкой перебил сержант.
– Погодите-ка! – вмешался Деян, наконец, разглядев в свете затухающего костра на рукавах дарвенцев черные повязки. – Вы сами-то кто и зачем здесь? Кому служите: гроссмейстеру ен’Гарбдаду?
Сержант взглянул на него презрительно, но все же удостоил ответом:
– Мы служим Кругу и делу мира! – выпалил он с нескрываемым бахвальством. – И Его Превосходительству Венжару ен’Гарбдаду, конечно. По его высочайшему распоряжению мы взяли эти земли под свою защиту.
– Тогда мы вам не враги, – сказал Деян. – И мы не бандиты. Нет нужды применять силу.
– Так я тебе и поверил на слово, шавка баронская, – сержант красноречиво сплюнул и ткнул в его сторону ружьем. Вряд ли оно было заряжено; но с его силищей стрелять и не требовалось. – Вяжите их!
– Мы пойдем сами, – заверил его Деян; но сержант был слишком взвинчен, чтобы с ним можно было договориться.
– Вяжите! – прикрикнул он на своих людей. – А будут ерепениться если – кинем концы через сук: нам же меньше мороки.
Неизвестно, чем кончилось бы дело, но в следующее мгновение кусты раздвинулись, и к костровищу выскочил мальчишка в распахнутом овечьем полушубке не по росту и съехавшей на лоб шапке.
– Не надо, дядь Жолыч! – выкрикнул он. – Свои! Убери ружо.
Сержант, нахмурясь, уставился на него.
– Вот те слово: нашенские это. – Мальчишка ударил себя кулаком в быстро вздымавшуюся грудь. – Здравствуй, дядь Деян! Дядь Петер…
Мальчишка стащил шапку, и потрясенный Деян узнал в нем одного из близнецов Солши Свирки.
Глава девятая. Дом
– I –
Потом они сидели все вместе у костра.
– Да я услыхал, шо чужаков выследили, ну и побег глянуть, – оправдывался мальчишка перед сержантом. – Шо тебе не так?
– А нечего под ружья суваться! – ворчал «дядь Жолыч», прикладываясь к бурдюку с сидром, который ему отдал Деян. – Вот все мамке расскажу – пущай выдерет.
– Не выдерет, – нахально заулыбался мальчишка. – Не догонит.
– А я ей подмогну! – рявкнул сержант.
Деян молча сидел на прежнем месте у ели и разглядывал мальчишку, думая о том, который же это из детей Солши. Весть о том, что и смертоубийства, и мор обошли Спокоище стороной и, кроме самых хворых, почти все орыжцы – даже бабка Шалфана – пережили зиму, совершенно оглушила его и повергла в какое-то странное оцепенение. Он хотел обрадоваться до конца, всем сердцем – но почему-то не мог. Услышанное было слишком хорошо, чтобы быть правдой; слишком невероятно. Слишком глубока и широка была черная пропасть у него внутри, чтобы заполниться вот так, разом.