НепрОстые (сборник)

16. Сам Лоци всю жизнь рисовал одно и то же – деревянные стойла – для каждой коровы отдельные – в долине Шеса, дощатые улочки между ними и гигантские заросли щавеля, постепенно поедавшие свое пристанище.

А поскольку был галерейщиком-профессионалом, то никогда не выставлял своих работ. Зато в чужие часто влюблялся. Картины-любовницы он на некоторое время брал домой и жил в их присутствии, перенося с собой из спальни в кухню, из кухни в кабинет, из кабинета на галерею, из галереи в ванную.

И сама жизнь Лоци в значительной степени зависела от картины, которая тогда жила у него.

17. В галерее многое делалось необычно. Ежедневно Лоци перевешивал картины, полностью меняя их диалоги. Часто покупатели, выбрав какую-то картину в один день, не могли узнать ее на следующее утро. Потолком галереи служил стеклянный резервуар с дождевой водой. Освещение зала Лоци менял, накрывая ту или иную часть резервуара смерековыми ветвями. Но самое важное – картины можно было брать напрокат, как книги в библиотеке. Заказы самого дорогого отеля Лоци комплектовал сам, согласно запросу и текущим возможностям.

18. Лоци был единственным в Яливце, у кого созревал сортовой виноград. Виноградник шел вдоль тропы между домом и галереей. Проходя по тропинке, Лоци обязательно срывал хотя бы одну гроздь винограда. Так продолжалось с момента, когда появлялась завязь, до окончательного созревания. В сентябре кистей оставалось всего несколько, зато они становились зрелыми, как в Токае, полностью используя виноградные силы, которых уже не требовали уничтоженные грозди.

Хотя Франциск дружил с галерейщиком, даже он не догадывался, что Лоци работает на Непростых.

19. Однажды французский инженер пересказал Францу, что слышал от Лоци.

Тот рассказал, как в галерею пришел один помещик из Тересвы и попросил нарисовать ему картину, на которой было бы видно, что происходит слева за рамой в сцене битвы под Хотином, которую он приобрел здесь год тому назад. Помещик подозревал, что оттуда может ударить пушка просто по арьергарду уланов, и это не давало ему покоя.

Это как раз то, чем анимация лучше живописи, сказал французский инженер.

20. Франциск придумал более точную методику. Он снимал значительно увеличенную репродукцию какой-то известной картины – что становилось второй частью каждого фильма. Для первой и третьей он дорисовывал кадры на пятнадцать секунд перед изображенным на картине, и на столько же – после. Для пробы служил свежий пейзаж Труша «Днепр под Киевом», хотя думал Франц преимущественно о Рембрандтовом «Ночном дозоре». Затем он оживил несколько натюрмортов старых голландцев (хотя тут же уничтожил все, кроме работы Яна ван де Велде – той, где колода карт, трубка на длинном чубуке и лесные орехи) и знаменитую «Драку» Адриана ван Остаде (какая-то корчма, пьяные крестьяне, бабы держат двух мужиков с безумными взглядами, которые размахивают ножами, все перевернуто вверх дном, кто-то убегает, а остальные попадали на землю).

После того взялся за Мамаев.

Живая живопись имела такой сумасшедший успех, что на каждую премьеру в Яливец съезжались десятки зрителей со всей Центральной Европы, о них писали столичные журналы, а Франц уже не успевал делать серьезные фильмы.

21. Еще перед тем, как Непростые обнаружили чрезвычайные особенности снов Анны, Франциск мечтал о фильме, в котором все происходило бы на сонном ландшафте.

Он заметил, что механизм снов заключается не в чем ином, как в сочетании хорошо известного по принципам неизвестной логики – так, как не могло бы быть на одном ландшафте. Это означает, что ключом к данной логике является сочетание ландшафтов. Причем последовательность сочетания является определяющей. Если скомбинировать такой ландшафт, то заселится он самовольно. А тогда уже и все персонажи проявят не свойственные им черты. И – что самое главное – персонажи будут занимать пространство очень плотно. Безответственная последовательность плотная.

22. А еще, – размышлял Франц, – удачные сны похожи на хорошую прозу со сравнениями, почерпнутыми из различных систем координат, избранными выделениями некоторых деталей в потоке панорамы, прозрачной вседозволенностью, незабываемым ощущением присутствия, одновременностью всех тропизмов, стремительностью неожиданного и бережливой риторикой сдерживания. И на хорошую траву, которая не приносит ничего своего, но обрывает то, что держит, и переводит решетку пропорций времени и расстояния из кристаллического состояния в газообразное.

23. Однако решиться на такой фильм было труднее, чем на «Ночной дозор». Поэтому со временем он даже перестал беречь сны на потом, лишь наслаждаясь ими полностью по ночам.

24. В июле 1904 года Анна рассказала один сон.

Я стою на ровной крыше двухэтажного длинного дома. Дом стоит в воде. Вода доходит до верха первого этажа. До конца его высоких арок. В воде плавают три головы, и стоит цапля. Одна голова заплывает под арку. Другая хочет выплыть оттуда. По лестнице из окна второго этажа идет к воде голый пузатый мужчина. Сухая рука из-за угла пытается его остановить. Я тоже голая. Стою на краю. Руки подняты вверх. Сложенные вместе. Я собираюсь прыгнуть с высоты в воду. Сразу за мной стоит круглый стол. А за ним – бочка с кувшином. За столом сидят монах и монашка и что-то пьют. Над столом, бочкой и монахами натянут на сухой ветке тент. Сбоку к дому пристроено полушарие купола с часовенкой наверху. Из трубы часовенки вырывается пламя, а из окна выглядывает старуха. Она смотрит на меня. Далеко за куполом – широкая река, зеленый лес и высокие синие горы, как наши. С другой стороны дома пристроена круглая башня. На ее стенах нарисованы человечки. Человечки танцуют, скачут и кувыркаются. Один достает с неба какую-то книгу. Двое несут на плечах огромную малину на палке. Верх башни разрушенный и щербатый. Между обломками растут маленькие деревца и пасется коза. Вода перед домом заканчивается длинным островом. Остров голый, из красной глины. В конце острова стоит ветряная мельница. За островом снова вода. За той водой город. К самой воде подступают две башни. Между ними каменный мост. На мосту огромная толпа людей с поднятыми вверх с копьями. Некоторые стоят у перил и смотрят через воду и остров в мою сторону. На одной башне горят ветки. Под башнями плавают какие-то звери. Мужчина с мечом и щитом сражается с кем-то из них. Дальше за башнями пустое песчаное место.

Посередине стоит двухколесный воз. Еще дальше сам город. Дома с острыми крышами, высокий костел, стена. А вдали – высокие холмы или низкие зеленые безлесые горы. На самом горизонте – большой ветряк. Справа от меня, за водой и островом, стоят на берегу какие-то фигуры. Ко мне спинами. Некоторые сидят на лошадях и каких-то непонятных животных. Один в латах и шлеме, а у другого на голове пустой пень. Между ними растет сухое дерево. Половина дерева накрыта красной завесой. В огромной трещине в стволе стоит голая женщина.

На верхней ветке сидит дятел, но очень большой. Какой-то мужчина приставляет к дереву лестницу. Довольно далеко за ними сидит на камне бородатый человек в монашеской рясе с посохом в руке и рассматривает книгу. Он похож на моего святого Антония.

Через окошко в круглой башне, о которой я уже говорила, я вижу, что за башней происходит что-то важное. Но ничего не могу различить, и это очень угнетает. Но все равно очень хорошо, что я среди этого движения. На секунду смотрю через плечо и вижу далекий пожар. От него становится горячее коже спины и ногам сзади. Как-то становится понятно, что от этого надо убегать в воду. Уже собираюсь прыгнуть, но смотрю вниз и вижу натянутую колючую цепь. Не сомневаюсь, что могу перелететь через нее. Но продолжаю стоять. Руки уже слегка затекли, так как все время подняты. Вдруг на спину надвигается тень, и становится холоднее. Смотрю вверх. Как раз надо мной проплывает в воздухе парусник, обитый латами. Я вижу его дно. Это летучий корабль. Он пролетает. Тень исчезает. Снова начинает печь. Уже сильнее. Хочу сделать шаг. Но вижу человека с фотоаппаратом.