Страница 2 из 14
О зависть бледная с когтистыми руками...
Г р а ф. Помилосердствуй, помилосердствуй, друг мой! Неужели и ты сочиняешь стихи? Я видел, как ты, стоя на коленях, что-то царапал и ни свет ни заря распевал. Ф и г а р о. В этом-то вся моя и беда, ваше сиятельство. Когда министру донесли, что я сочиняю любовные стишки, и, смею думать, довольно изящные, что я посылал загадки в газеты, что мои мадригалы ходят по рукам, словом когда министр узнал, что мои сочинения с пылу с жару попадают в печать, он взглянул на дело серьезно и распорядился отрешить меня от должности под тем предлогом, что любовь к изящной словесности несовместима с усердием к делам службы. Г р а ф. Здраво рассудил! И ты не возразил ему на это... Ф и г а р о. Я был счастлив тем, что обо мне забыли: по моему разумению, если начальник не делает нам зла, то это уже немалое благо. Г р а ф. Ты чего-то не договариваешь. Помнится, когда ты служил у меня, ты был изрядным сорванцом... Ф и г а р о. Ах, боже мой, ваше сиятельство, у бедняка не должно быть ни единого недостатка -- это общее мнение! Г р а ф. Шалопаем, сумасбродом... Ф и г а р о. Ежели принять в рассуждение все добродетели, которых требуют от слуги, то много ли, ваше сиятельство, найдется господ, достойных быть слугами? Г р а ф (со смехом). Неглупо сказано. Так ты переехал сюда? Ф и г а р о. Не сразу... Г р а ф (прерывает его). Одну секунду... Мне показалось, что это она... Продолжай, я тебя слушаю. Ф и г а р о. Я вернулся в Мадрид и решил еще раз блеснуть своими литературными способностями. Театр показался мне достойным поприщем... Г р а ф. Боже милосердный! (Во время следующей реплики Фигаро граф не сводит глаз с окна.) Ф и г а р о. Откровенно говоря, мне непонятно, почему я не имел большого успеха: ведь я наводнил партер прекрасными работниками, -- руки у них... как вальки. Я запретил перчатки, трости, все, что мешает рукоплесканиям. И даю вам честное слово, перед началом представления я проникся уверенностью, что завсегдатаи кофейной относятся ко мне в высшей степени благожелательно. Однакож происки завистников... Г р а ф. Ага, завистники! Значит, автор провалился. Ф и г а р о. Как и всякий другой. Что же в этом особенного? Они меня освистали. Но если бы мне еще раз удалось заставить их собраться в зрительном зале... Г р а ф. То скука бы им за тебя как следует отомстила? Ф и г а р о. О черт, как же я их ненавижу! Г р a ф. Ты все еще бранишься! А знаешь ли ты, что в суде предоставляют не более двадцати четырех часов для того, чтобы ругать судей? Ф и г а р о. А в театре -- двадцать четыре года. Всей жизни не хватит, чтобы излить мою досаду. Г р а ф. Мне нравится твоя забавная ярость. Но ты мне так и не сказал, что побудило тебя расстаться с Мадридом. Ф и г а р о. Мой ангел-хранитель, ваше сиятельство: я счастлив, что свиделся с прежним моим господином. В Мадриде я убедился, что республика литераторов -- это республика волков, всегда готовых перегрызть друг другу горло, и что, заслужив всеобщее презрение смехотворным своим неистовством, все букашки, мошки, комары, критики, москиты, завистники, борзописцы, книготорговцы, цензоры, все, что присасывается к коже несчастных литераторов, -- все это раздирает их на части и вытягивает из них последние соки. Мне опротивело сочинительство, я надоел самому себе, все окружающие мне опостылели, я запутался в долгах, а в карманах у меня гулял ветер. Наконец, рассудив, что ощутительный доход от бритвы лучше суетной славы пера, я оставил Мадрид. Котомку за плечи, и вот, как заправский философ, стал я обходить обе Кастилии, Ламанчу, Эстремадуру, Сьерру-Морену, Андалусию; в одном городе меня встречали радушно, в другом сажали в тюрьму, я же ко всему относился спокойно. Одни меня хвалили, другие порицали, я радовался хорошей погоде, не сетовал на дурную, издевался над глупцами, не клонил головы перед злыми, смеялся над своей бедностью, брил всех подряд и в конце концов поселился в Севилье, а теперь я снова готов к услугам вашего сиятельства, -- приказывайте все, что вам заблагорассудится. Г р а ф. Кто тебя научил такой веселой философии? Ф и г а р о. Привычка к несчастью. Я тороплюсь смеяться, потому что боюсь, как бы мне не пришлось заплакать. Что это вы все поглядываете в ту сторону? Г р а ф. Спрячемся. Ф и г а р о. Зачем? Г р а ф. Да иди же ты, несносный! Ты меня погубишь!
Прячутся.
ЯВЛЕНИЕ III
Б а р т о л о, Р о з и н а. Жалюзи в первом этаже открывается, и в окне показываются Б а р т о л о и Р о з и н а
Р о з и н а. Как приятно дышать свежим воздухом!.. Жалюзи так редко открывается... Б а р т о л о. Что это у вас за бумага? Р о з и н а. Это куплеты из "Тщетной предосторожности", -- мне их дал вчера учитель пения. Б а р т о л о. Что это еще за "Тщетная предосторожность"? Р о з и н а. Это новая комедия. Б а р т о л о. Опять какая-нибудь пьеса! Какая-нибудь глупость в новом вкусе! Р о з и н а. Не знаю. Б а р т о л о. Ну, ничего, ничего, газеты и правительство избавят нас от всего этого. Век варварства! Р о з и н а. Вечно вы браните наш бедный век. Б а р т о л о. Прошу простить мою дерзость, но что он дал нам такого, за что мы могли бы его восхвалять? Всякого рода глупости: вольномыслие, всемирное тяготение, электричество, веротерпимость, оспопрививание, хину, энциклопедию и драматические произведения... Р о з и н а (лист бумаги выскальзывает у нее из рук и падает на улицу). Ах, моя песенка! Я вас заслушалась и уронила песенку. Бегите, бегите же, сударь, а то моя песенка потеряется! Б а р т о л о. А, черт, держали бы как следует! (Отходит от окна.) Р о з и н а (смотрит ему вслед и подает знак на улицу). Пст, пст!
Появляется граф.
Скорей поднимите и -- бегом!
Граф мгновенно поднимает с земли лист бумаги и скрывается.
Б а р т о л о (выходит из дома и начинает искать). Где она? Я не вижу. Р о з и н а. Под окном, у самой стены. Б а р т о л о. Нечего сказать, приятное поручение! Наверно, здесь кто-нибудь проходил? Р о з и н а. Я никого не видела. Б а р т о л о (сам с собой). А я-то стараюсь, ищу! Бартоло, мой друг, вы болван, и больше ничего. Вот вам урок: в другой раз не станете открывать окон, которые выходят на улицу.(Входит в дом.) Р о з и н а (у окна). Оправданием служит мне моя горькая доля: я одинока, сижу взаперти, меня преследует постылый человек, так разве же это преступление -- попытаться выйти на волю? Б а р т о л о (появляется у окна). Отойдите от окна, сеньора. Это моя оплошность, что вы потеряли песенку, но подобное несчастье больше с вами не повторится, ручаюсь вам. (Запирает жалюзи на ключ.)