Страница 6 из 14
Павел Михайлович Третьяков (1832–1898)
В том же 1853 году в Санкт-Петербурге Федор Иванович Прянишников (министр почт, тайный советник, дворянин в каком-то поколении) открыл первую в России частную галерею, куда свободно допускались лица высшего сословия. Купцам, таким образом, был брошен вызов, ибо в галерею пускали далеко не всех из них. Павел Михайлович в галерее побывал и остался ею в основном доволен. Особенно понравились ему картины П. И. Федотова, передающие, что называется, правду жизни. У собрания Прянишникова перед коллекцией Третьякова имелось явное преимущество: то была живопись, а не литография. Тогда Павел Михайлович дал себе слово, что больше с литографией не будет связываться. В 1854 году он купил несколько голландских картин, написанных маслом, развесил их на месте литографских оттисков, но ожидавшегося фурора даже в среде московского купечества они не произвели. Скорее, наоборот: многие уже искушенные в живописи знакомые, узнав, сколько старший Третьяков заплатил за полотна, говорили, что его надули и он сильно переплатил. Слышать это Павлу Михайловичу было обидно, тем более что купленные картины ему не нравились. Он твердо решил впредь не обращать внимания на моду и покупать только то, к чему душа ляжет. Кто бы мог тогда подумать, что именно с этого решения начнется история известной на весь мир Третьяковки.
В 1856 году Павел Михайлович Третьяков приобрел две картины. Первую он купил у молодого, малоизвестного художника Василия Худякова. Картину Худяков написал три года назад и совсем уже отчаялся ее продать. Она называлась «Стычка с финляндскими контрабандистами». Вторая картина, купленная Третьяковым, – «Искушение» Николая Шильдера. На обеих картинах была отображена самая что ни на есть правда жизни. Покупкой этих картин было положено начало крупнейшему собранию русского искусства. С этого времени Павел Михайлович покупал произведения соотечественников. Тому было три причины. Во-первых, их работы оказались более созвучны внутреннему миру молодого и богатого российского купца. Во-вторых, наши художники просили за свои картины гораздо меньше, чем их западные коллеги. В-третьих, собирая коллекцию именно русских живописцев, Павел Михайлович выделялся из общей массы знатных россиян, не веривших в то, что в России могут творить настоящие художники.
Собирательством Павел Михайлович так увлекся, что уже к 1860 году дом Третьяковых в Лаврушинском переулке был увешан почти сотней картин. Среди художников о старшем Третьякове ходили легенды. Говорили, что он приезжает в фаэтоне и покупает сразу несколько картин, причем обычно те, на которые никто раньше не обращал внимания. Что он покупает не только картины, но и этюды к ним, а ведь прежде ни у кого из художников даже в мыслях не было продавать этюды. Все наброски считались чем-то вроде производственных отходов. Первые полтора-два года художники подшучивали над Павлом Михайловичем, обвиняли его в отсутствии вкуса, но очень быстро поняли, что смеяться над человеком, оплачивающим их труд, по меньшей мере неразумно. Скоро насмешки сменились обожанием. Подружиться с меценатом в кругу живописцев считалось большой удачей. У своих друзей Третьяков иногда покупал даже еще не написанные картины, то есть заранее платил за работу. Будучи самым активным из московских покупателей живописи, Павел Михайлович превратился в человека, который уже мог диктовать свои вкусы. И он диктовал их со все большей смелостью.
Портрет П. М. Третьякова работы И. Е. Репина. 1901 год
Идея создания своей галереи впервые была высказана в «Завещательном письме», написанном 28-летним Павлом Михайловичем перед поездкой в Англию: «Для меня, истинно и пламенно любящего живопись, не может быть лучшего желания, как положить начало общественного, всем доступного хранилища изящных искусств, приносящего многим пользу, всем удовольствие».
Льняная мануфактура
В 1859 году Александра Даниловна полностью передала управление фирмой в руки Павла и Сергея. К чести братьев следует сказать, что они не разругались, как это часто бывало при дележе отцовского наследства, а, напротив, до конца своих дней жили душа в душу и управляли делами компании сообща. Хотя больше в этом преуспел все-таки младший из братьев – Сергей. Он вообще был более напорист, чем скромный и стеснительный Павел. Он даже женился на девять лет раньше старшего Третьякова – в 22 года (в то время в таком возрасте еще не женились).
Приняв у матери дела, братья уже год спустя образовали фирму с предельно ясным, но длинным названием «Магазин полотняных, бумажных, шерстяных товаров, русских и заграничных Торгового дома П. и С. братьев Третьяковых и В. Коншина в Москве, на Ильинке, против Биржи, д[ом] Иосифского монастыря». Как видно из названия, в компаньоны братья взяли своего бывшего приказчика, а теперь родственника, мужа сестры Елизаветы.
В начале 1860-х годов старший брат был поглощен своей галереей, а младший с головой ушел в дела фирмы и московского купечества. К этому времени он уже был потомственным почетным гражданином Москвы, старшиной и выборным московского купечества. А в 1866 году в Костроме заработало главное промышленное предприятие братьев Третьяковых, основа их будущего финансового могущества – «Товарищество Большой Костромской льняной мануфактуры». Фабрика, где 748 человек работали на 4809 веретенах, со временем превратилась в крупнейшее в мире предприятие по переработке льна. К концу века она давала столько льняной ткани, сколько выпускалось во всей Западной Европе.
Картинная галерея
Слава о Третьякове как о великом знатоке российской живописи между тем росла. Его, человека, практически не умевшего рисовать, даже приняли в члены Академии художеств, сначала в почетные, а спустя несколько лет – и в действительные. Коллекция росла. Жена Павла Михайловича, Вера Николаевна, урожденная Мамонтова, никак не могла этому помешать. Павел Михайлович, крайне непритязательный в быту, на картины тратил неимоверные суммы. При этом всех домашних он держал «в черном теле»: требовал отчетов за каждую потраченную копейку, не позволял покупать импортные вещи, если можно было купить более дешевые отечественные. В своем письме дочери Александре он так объяснял свою скупость: «Нехорошая вещь деньги, вызывающая ненормальные отношения. Для родителей обязательно дать детям воспитание и образование и вовсе не обязательно обеспечение… Моя идея была с самых юных лет наживать для того, чтобы нажитое от общества вернулось также обществу (народу) в каких-либо полезных учреждениях; мысль эта не покидала меня всю жизнь…»
К началу 1870-х годов картин в доме было уже так много, что их стало некуда вешать. В 1872 году дом в Толмачах получил свою первую пристройку, созданную специально для размещения галереи. Всего же до конца века таких пристроек было сделано четыре.
Однако при всем авторитете, которым Павел Михайлович Третьяков пользовался среди живописцев, особенно у передвижников (это объединение художников своим существованием было во многом обязано именно ему, на их первой выставке он был единственным покупателем), общественное мнение все еще отказывалось признать его художественный вкус. А между тем, если бы не он, мы бы сейчас, наверное, не знали таких художников, как Серов или Левитан. Или близкого к передвижникам Верещагина.
С картинами Василия Верещагина у Третьякова были проблемы. В 1872 году он впервые увидел Туркестанскую серию этого художника и тут же ее купил. Серия была большая, и дома не хватило бы места для всех картин, поэтому Павел Михайлович попытался подарить эту серию Московскому училищу живописи, ваяния и зодчества. Однако совет училища от подарка отказался, сославшись на отсутствие помещения для размещения картин. Тогда он подарил ее Московскому обществу любителей художеств. Любители долго упирались, но не выдержали напора мецената и приняли дар. Несколько лет картины пролежали на складе, пока возмущенный даритель не потребовал вернуть их ему обратно на том основании, что полотна «не выставляются». Общество с легким сердцем пошло навстречу Павлу Михайловичу и без всяких препирательств вернуло ему все полсотни картин, правда, немного отсыревшими.