Страница 50 из 70
Он сгорбился, плечи у него дергались, как будто он поднимал большую тяжесть. Стоявший ближе всех Солтык схватил его и потащил, но, споткнувшись, оказался в черной бурлящей каше почти по пояс. У него вырвался сдавленный крик.
Я обеими руками изо всех сил потянул за веревку. Райнер ухватился ниже. В свете фонарика я увидел лицо Солтыка – оно было искажено судорогой. Черная река широким фронтом надвигалась на берег, но мы действовали быстрее. Я схватил Солтыка за руку, другой рукой ухватил Арсеньева, а Райнер помог мне выбраться на склон. Оба спасенных почти не двигали ногами и опирались на меня всей тяжестью своего тела. Один из них прерывисто дышал.
– Вы ранены? – спросил я, испуганный их молчанием.
– Скорее, скорее наверх! – кричал Райнер.
Я двинулся дальше, таща обоих товарищей. Они едва переступали, словно их ноги превратились в деревянные чурки. Наконец Арсеньев заговорил.
– Удар… электрический, – пробормотал он, словно борясь с судорогой, сдавившей ему горло.
Мы поднялись еще на несколько метров. Арсеньев потерял фонарик. Я достал свой, направил отверстие металлического цилиндра вниз и нажал кнопку.
Это было похоже на грязевое извержение, но в черной массе не было спокойного движения, послушного силе тяготения. Она вздувалась огромными пузырями, взбухала, а из глубины вздымались все новые волны, заливая берег.
– Все назад! – раздался вдруг громкий голос.
Я и сейчас вижу эту сцену. Арсеньев оторвался от моего плеча. Широко расставив ноги, он передал сумку Солтыку, схватил лучемет и выстрелил.
Белая молния с ядовитым шипением ринулась вниз. Грудь обдало страшным жаром. Арсеньев снова нажал спуск, и вторая молния, словно осколок солнца, вонзилась прямо в центр черной набухшей массы. Потом настала тьма. Я знал, что нельзя смотреть на дуло ружья при выстреле, но не мог справиться с собой, и теперь перед глазами у меня плясали черные и золотые круги. Я долго ничего не видел, хотя судорожно нажимал кнопку фонаря. Наконец это прошло.
Каменное русло было пусто. Насколько хватал луч света, догорали вздрагивающие остатки массы, груды побелевшего шлака, кучки липкой золы. Клубы бурого дыма смешивались с туманом. С камней стекала грязная, как бы помутневшая от ила вода. Кое-где еще отвратительно шипели недогоревшие остатки массы. Мы спустились и, войдя в русло, направили свет фонарей в обе стороны. Черная масса исчезла. Мы поднялись на противоположный склон. Арсеньев осмотрел свои ноги: на штанинах комбинезона блестели какие-то слизистые пятна, а сапоги стали пепельно-черными.
– Профессор, вы упомянули об электрическом ударе? – накинулся я с вопросами. – С вами случился удар? И с вами, инженер? Как это могло произойти?
– Вперед, вперед, – ответил астроном, счищая со скафандра остатки липкого вещества. – Нам надо торопиться, разговаривать будем потом.
Другая стенка черного ущелья была менее крутая, и мы, одолев ее за полчаса, очутились на равнине, затянутой беспокойно волнующимся туманом. Теперь на ходу можно было разговаривать.
– Счастье, что наши скафандры обладают изолирующими свойствами, – сказал Арсеньев, – а то бы мне плохо пришлось, да и вам, Солтык, не лучше!
– У меня началась судорога, и я не мог открыть рта, – признался инженер. – А потом получился такой удар, что меня совсем парализовало. Думал, задохнусь! Все мускулы сделались какими-то деревянными.
– К счастью, эти существа не имели дела с хорошим синтетическим волокном, – вставил Райнер.
– Какие существа? Неужели вы считаете, что эта черная каша – живая? – удивился я.
– Я думаю, что это река живой протоплазмы. Вы видели, как она двигалась, как реагировала на прикосновение, стараясь поглотить то, что ее раздражало? И это ей чуть было не удалось!
– Значит, вы думаете, что он… что оно… – Я не мог подобрать местоимения. – Что это какое-то животное? Вроде угря или ската?
– Скаты живут на Земле, а мы на Венере. Это не животное и не растение, а просто живая протоплазма.
– В голове у меня не укладывается, чтобы это могло быть живым, – сказал я. – Ведь и вода в реке движется, а ее никто не называет живой.
– Тут уж дело в словах, – заметил Арсеньев. – У этой черной массы есть некоторые черты живой субстанции, но мне не кажется, чтобы у нее был… Погодите, что это за свист?
Сумерки сгущались все быстрее. Становилось темно. Мне уже давно казалось, что вокруг творится что-то странное, но только после слов Арсеньева я услышал свист, источник которого должен был находиться поблизости.
На левой руке у меня был магнитный компас, которым я не пользовался, так как гирокомпас Сперри был гораздо надежнее. Теперь я взглянул на свое запястье, и у меня перехватило дыхание: я увидел, что светящаяся, словно натертая фосфором стрелка моего магнитного компаса превратилась в туманный светлый кружок. Она вращалась с невероятной скоростью, издавая тихое, но отчетливое звяканье.
– Профессор, посмотрите…
В тучах появились летучие отсветы. Серебристые облака висели во тьме тяжело и неподвижно. Зловещий, без теней, отблеск лежал на всем вокруг. Вся окрестность как бы плавилась и растворялась. Атмосфера приняла какой-то странный вид: наверху появились складчатые драпировки, зыбкие столбы, испускавшие мутно-серебристый свет. Все вокруг нас поочередно светилось: то верхние, то нижние слои пара беззвучно вспыхивали, и в этом трепете искр, серых теней и перламутровых вспышек то здесь, то там порхали огненные бабочки и шарики, очень медленно опускаясь в блеске фиолетовых огоньков. Мы невольно замедлили шаг. Я слышал, как Арсеньев объяснял Райнеру, что это разновидность электромагнитной бури.
– Обратите внимание на ритмическое угасание света.
Да, это было так. Обороты компасной стрелки ускорились еще больше, но каждую минуту или две изменяли направление, и каждый раз при этом зловещий свет на время тускнел. Высоко в небе плыли облака, видимые даже сквозь туман – так ярко они блестели. Мне было тревожно от царившей вокруг полной тишины: казалось, она предвещает что-то недоброе. Арсеньев перестал разговаривать с Райнером об ионизации, фотонах и электронных орбитах. Мы остановились. Рассеянный свет медленно угасал, иногда вдруг опускался, как бы падая на землю, а тем временем в высоких слоях атмосферы сгущалась черная мгла.
Окружающий нас воздух еще сохранял полную неподвижность, но оттуда, с огромной высоты, начал доноситься очень отдаленный, глухой шум, переходивший в завывание.
– Боюсь, что нам придется вернуться в ущелье, – сказал Арсеньев.
Мы стояли в нерешимости, не зная, что делать. И вдруг воздух разорвал вой, похожий на вой пикирующего самолета. Туман заколыхался и поплыл. Последние разбросанные источники электрического блеска угасли. Из мрака несся могучий вихрь. Мы едва устояли на ногах, схватившись за руки. Кто-то зажег фонарь; туман в луче света уже не клубился, а быстро мчался, как струи мутной воды, выпущенной из шлюзов.
Никто из нас не произнес ни слова. Мы повернули и, подталкиваемые страшным ветром, побежали, спотыкаясь и шатаясь, обратно к ущелью. Вихрь пронзительно свистел в антеннах шлемов, воздух, набухший и твердый, как надутый парус, бил в спину, хлопая складками комбинезонов. Не знаю, долго ли мы мчались так, но вот в темноте замаячило как бы неподвижное облако, вращавшееся на месте с головокружительной быстротой. Это был вихрь сгустившегося тумана, образовавшийся между краями ущелья. По мере того как мы спускались, давление ветра ослабевало. Порывы ветра вызывали здесь, у краев обрыва, эхо, как от паруса, ловящего ветер. Двигаясь ощупью, мы собрались под нависшей скалой. В белом столбе света фонаря, зажженного одним из товарищей, туман бурлил, словно кипяток. Над нами, на погруженной во мрак равнине, раздавались пронзительные завывания, визг, писк и хохот. Казалось, там сражаются целые стада гиен и шакалов. Потом тьма на миг озарилась, словно туман наполнился пылающей ртутью. Загремело. Гром накрыл нас, как крышей, и вдруг что-то стало часто ударять меня по плечам и рукам, а в луче света заблестели косо летящие капли.