Страница 4 из 9
Ход «Любавы» мягкий, каретка ходит почти беззвучно, не мешает оживающим картинам. Я помню эту большую застеклённую раму, как и старый чёрный чемодан на крыше древней избы набитый фотографиями. Чемодан, весь вымазавшись в пыли и паутине, достал Ильич.
С фотографий смотрел громадный грузин в папахе и черкеске с газырями, а рядом с ним – простоволосая русская девушка в сарафане. Потом грузин стал уменьшаться, а на фотографиях двадцатого века он и вовсе превратился в русского. Черкеска исчезла вместе с кинжалом. Остался только поясок. Но возникло много русских парней и девушек в косоворотках и сапогах. А девушка стала дородной русской женщиной в окружении внучат.
Эволюция исчезновения грузина на фотографиях прослеживалась чётко: от черкески с газырями и кинжалом, до того момента, когда остался только поясок. За это время девушка стала дородной русской женщиной в окружении внучат. Появилось много русских парней и девушек в косоворотках и сапогах.
Смена трёх-четырёх поколений. Ильич потом выяснил появление грузин на Нерчинской каторге, двое из них остались здесь на поселении, женились и условно обрусели. То есть смешались с поляками, евреями, литовцами, русскими, некоторые женились на бурятках. В общем, стали частью Нерчинской каторги, по которой можно изучать судьбу или удел России, которые собраны здесь. Школы в бывших тюрьмах устроены, ничего другого не построили.
Чего и кого только тут не намешано.
Хотя бы в том же Орлове, который спит пьяный в грязной одежде на чистой кровати. Когда я впервые начал тему Орлова, то Мельниченко сказал мне, что в Кольке должны быть зыряне, коми, пермяки, новгородцы. Уж больно все они выпирают из этого Орлове вместе со всем населением Пелымского княжества.
– С чего взял? – спросил я тогда Ильича.
– Ну, нет в нём Европы, и славянства нет, Кавказ тоже не прослеживается. Ну, рыжий, белый. И что с того. Север Руси и вся Пермь в конопушках. А в Сибирь шли по Северам. Какой Ермак! Он только на виду и для вида. Тут без него ушлые люди до всего дошли.
Оказывается, довел всех нас до этой жизни юркий зверёк, за которым шли по многим направлениям. Соболь – валюта позднего Средневековья. На Западе кончили, ринулись на Восток. Валюта для шубохранилищ воевод и пропитания населения.
Вот и вся история!
Теперь я, сбежавший от наставников на остров из Острожского края, стучу и стучу короткими и длинными очередями на «Любаве», прослеживая историю Орлова из весёлой деревни Сосновка, которая образовалась на Нерчинской каторге через двести лет после взятия Новгорода и Пелымского княжества московскими князьями, служившими Орде.
«Женщина тяжело дышит, откидывает со лба мокрую прядь светлых волос и снова склоняется над ванной, в которой стирает мужнину одежду.
– Угомонился твой ирод?
К невестке подошла Известия.
– Спит, – успела сказать Светланка и тут же, не выдержав, всхлипнула, а потом и вовсе зашлась в беззвучном плаче, комкая в руках грязную рубашку мужа. – Сил моих больше нет… Мне же в школе каждый день… ребятишки… Уеду я от него…
– Намедни на картах ему дорога дальняя выпала. И дом, – тут старуха наклонилась к молодой и выдохнула, – казённый дом-то!
– Ой, не надо, тётя! – подняла заплаканное лицо женщина.
– Разум у него мутится с винища. Бабы говорили, в Павловке одна своему мужику куриного помёта намешала с водкой. Тот неделю рыгал, посинел весь. Думали – помрёт, а он ожил и бросил пить. Может быть, попробовать, а?…
В один из дней Орлов был трезв. С утра заявил, что бросает пить. Вот и не пил уже полдня.
– Серёжку Журавлёва в Афганистане убили. Как же так? – Светланка вопросительно смотрела на мужа.
– Не выдержат старики. У них и старший там, наверное, уже капитан, ротой командует. Жалко Серёжку и стариков жалко, – выдавил Колька.
– Как же матери-то дальше жить? – заговорила тётка, чистившая на ужин картошку. Глаза у неё увлажнились, и голос неожиданно задрожал. – А бабы говорят – пять тыщ Журавлёвым военный министр отвалит. Да деньги разве заменят сына?
– Ты, тётка, наслушаешься бредней и носишься с ними. Подумай, старая, что говоришь-то? – Колька вскочил с табурета и, пнув дверь, вышел вон из дома.
Поднимая сапогами пыль, Орлов, злой и ожесточённый, шёл в совхозные мастерские, где ремонтировал трактор, но его окликнули мужики, стоявшие у магазина.
Он остановился, задумал на минуту и подошёл к ним…»
За окном уже светало. Привычно валил снег. Пора заканчивать с литературой. Надо срочно умываться, приводить себя в порядок. Скоро появятся в редакции люди. На работу придут… А мне надо ещё в командировку съездить, пару материалов набросать. Скоро один буду газету заполнять. Вот тогда-то и заговорят о моём увольнении. Надо бы заранее новое место подыскивать…
Глава четвёртая
Все в редакции привыкли, что на всех четырёх страницах – мои материалы, да и район, чувствую, привыкает. Скоро один буду газету заполнять. Вот тогда-то и заговорят сотрудники о моём увольнении. Почему такие маленькие газеты на столь большие коллективы? Ведь любую «Правду» – района, области, края может делать один-два человека. Ильич эти газетки называет носовыми платками.
Надо бы заранее новое место подыскивать…
Как же я тогда напишу роман о том, как умирает Советский Союз? Хотя, прежде, надо изобразить, как он появился. Возможна ли такая панорама? Ведь там вся история 1/6 суши, названной от варяжского слова Русь. Вот двинулся с места какой-то норманн и, пожалуйста, – спорь, не спорь, но империя случилась и втянула в свою орбиту всех, кто был на расстоянии досягаемости центробежной силы.
Вот тебе и роль личности в истории. Колька Орлов и варяг.
Редактор, догадавшись, что механизм работы организации совершенно не требует его вмешательства, подался вместе со своей супругой, числившейся в одном из наших отделов, на материк, навестить своих стариков. Теперь хозяин редакции – Барабаш. И он отпустил меня в прибрежный город, где мается в ожидании меня одержимый перестройкой Анатолий Ильич Мельниченко.
Народ называет этот японский дизель-поезд, который ходит по японской же колее вдоль побережья Татарского пролива, «Серая лошадка». Кстати, очень приличный транспорт. «Лошадь» бывает утренней и вечерней. Одно неудобство – сделан дизель для японцев и под японцев. Нашему человеку надо приспосабливаться под свои параметры.
А какие параметры у нашего человека? Если в нём больше европейского, то есть славянского, он растёт ввысь, а если больше азиатского, то есть окраинного, то – вширь. Представьте, что эти показатели балансируют? Но дизель-поезд не меняется ни ввысь, ни вширь. А сами японцы меняются?
Не знаю, из кого состоят японцы, но знаю, что мы состоим из множества, которое чаще всего растёт во все стороны одновременно. Множество, которое всегда и всём недовольно, на все вопросы отвечает вопросом. Множество себе на уме…
Насколько я спрогнозировал начавшиеся социальные изменения, почему-то названные «перестройкой», жрецы человечества собираются нас расчеловечить до основания и дальше. Выпотрошить всё содержание и оставить только формы. Согласно их замыслу должны остаться одни инстинкты. Тем более, всё руководство, начиная от простых бригадиров и заканчивая членами Политбюро, давно готовы хапнуть державу по кускам. Они и без этого чувствуют себя настоящими хозяевами всех закромов Родины. А если закрома растащить по домам?
Но без замены содержимого в человеке инстинктами это невозможно сделать. Значит, такая замена должна произойти обязательно. Писал, писал этот летописец Нестор о том, как славяне, устав от бардака, просили варягов. «…и они взяли с собой всю русь и прибыли сюда…» И брали с каждого очага по беличьей шкурке. Всего-то за порядок? А без варягов снова будет бардак? Маргарет Тэтчер надо звать. Жаль Улофа Пальме убили. Какой норманн был!