Страница 2 из 4
– Был я однажды свидетелем ее разговора с нашим капитаном, – начал он свой рассказ. – Стояли мы в порту, набивали трюм грузом под завязку. Я вышел на палубу, выкурить законную вечернюю трубочку. Уже смеркалось. Все вокруг суетятся, мельтешат, явись сам святой Петр, покровитель моряков – никто и не обратил бы внимания. Но ее я еще издали приметил. Ни под какой шляпкой такую красоту не спрячешь, как ни пытайся. Длинные черные волосы блестят как вороново крыло, высокая, гибкая, резкая, что твоя танцовщица фламенко. Встречал я таких в Испании, в дни своей молодости. Не приведи бог встать на ее пути, а того хуже – полюбить…
Кок замолчал, задумавшись, и даже забыв о своей трубке. Моряки не торопили его, понимая, что ненароком человек затронул какие-то потаенные струны в своей душе, пробудил забытые, казалось, воспоминания, и прерви их – будешь наказан тем, что никогда не услышишь продолжение рассказа. Но немного терпения – и все вернется на круги своя. Так оно и случилось. Вскоре Александр Петрович выпустил душистое облачко дыма, а потом заговорил.
– Так вот, подкралась она к нашему кораблю, выждала момент и как кошка скользнула по трапу, а там прямиком – в каюту капитана. Ждал он ее или нет – не знаю, врать не буду. Но сразу не прогнал, а значит, что-то такое промеж них было, к морской ведьме не ходи. Уж я-то нашего капитана знаю лучше, чем любой из вас, сосунки. Не потерпел бы он женщину на корабле ни единой минуты. А с этой добрых полчаса о чем-то говорил. Видел я, что свет настольной лампы в иллюминаторе его каюты мелькает – стало быть, ходит он из угла в угол и что-то ей объясняет. А она прижалась к переборке и молча слушает, не перебивает. А это верный признак, что женщина любит без памяти. Слушала она его, слушала, потом молча развернулась и вышла из каюты. Бледная, несчастная, дрожит вся, того и гляди, чувств лишится. Я к ней было кинулся, поддержать, чтобы не упала, не дай бог, на палубе, и не осрамила наш корабль на все побережье. Но она меня оттолкнула, да так, что я едва сам на ногах удержался, сбежала с трапа и сгинула в темноте, словно и не женщина была, а дух, дуэнде.
Старый моряк смолк и сосредоточенно запыхтел трубкой.
– А капитан наш? – не выдержав, спросил боцман Миша. – С ним что случилось?
– Наутро утопился, – невозмутимо произнес Александр Петрович, выпустив облачко дыма. – Или ты забыл?
Вокруг раздались смешки. Однако боцман не унимался.
– Не знаешь, так и скажи, – презрительно усмехаясь, подначил он кока.
Уловка удалась. Александр Петрович пренебрежительно фыркнул, но удовлетворил его любопытство.
– С того вечера наш капитан в «Приют моряка» ни ногой. Раньше был завсегдатай, а сейчас обходит этот кабачок за милю. Да только я-то вижу, чего это ему стоит. С лица спал, ни разу не улыбнулся. Однако держится. Уж такой он уродился. Настоящий моряк. Для него корабль – дом родной, а море – жена. И по-другому никогда не будет. Потому он и капитан Удача. А изменит морю с земной женщиной – все, кончилась его удача, в первый же шторм пойдет корабль на дно или что хуже случится. Море – оно ревнивое, измен не прощает. Недаром в испанском языке слово «море» – женского рода…
Кок помолчал и с убеждением, которое заставило дрогнуть в томительном предчувствии очерствевшие сердца столпившихся вокруг него моряков, проговорил:
– Так что не забывайте, ребята, молиться о том, чтобы наш капитан не сошелся с той красавицей. Остальные-то ему не страшны, не такой он человек, чтобы размениваться.
Моряки взволнованно загудели, осмысливая сказанное.
– О чем это они говорят, не догадываетесь? – спросил старший помощник, кивнув на беседующих моряков.
Капитан опустил подзорную трубу и пожал плечами.
– Наверное, решают, в какой портовый кабачок пойдут, когда сойдут на берег, – высказал догадку сам старпом. – А что бы вы посоветовали, Антон Иванович?
– «Приют моряка», – сухо обронил капитан. Снова начал рассматривать берег в подзорную трубу. И когда старпом, сочтя разговор исчерпанным, уже собирался уйти, желая присоединиться к команде, Платов неожиданно добавил: – Я и сам думаю зайти в этот кабачок. Может быть, даже сегодня вечером.
Но сказано это было очень тихо, словно капитан разговаривал сам с собой. Поэтому старпом не расслышал и переспросил:
– Что вы сказали, капитан?
Капитан не ответил. Задумавшись о чем-то, он даже не слышал вопроса. И старпом ушел.
Волны мерно бились о борт корабля, слегка покачивая его, словно детскую колыбель. Сытые чайки лениво взлетали с поверхности моря и сразу же опускались, равнодушные ко всему на свете. Солнце сияло, предвещая погожий теплый вечер.
К кораблю подошла шлюпка с лоцманом. Свободные от вахты моряки радостно предвкушали, как они сойдут на берег и разойдутся по портовым кабачкам в поисках развлечений и любви. Они много и охотно говорили о том, что произойдет с ними в этот вечер, и как это отразится на их дальнейшей жизни.
А с небес на них взирал Господь Бог и смеялся.
ПРОЛИВ СМЕРТИ
– Море, море, – недовольно пробурчал старик. – А что ты знаешь о нем, о море-то, мальчишка? Про настоящее, я говорю, когда берегов и в самую дальнюю трубу не увидишь, ветер в сто узлов и волны до небес…
«Мальчишке», которого отчитывал старый моряк, было на вид никак не меньше тридцати пяти. И уж совсем нельзя было о нем сказать, что он не видел моря – слишком явный след оно оставило на его лице и руках, основательно продубив кожу морской солью и шквалами. Но даже тени обиды не мелькнуло в его синих, как море в ясную погоду, глазах.
Они расположились на открытой террасе крохотного деревянного одноэтажного дома, в котором жил старик, и откуда открывался замечательный вид на порт и прилегающую к нему акваторию. С утра упорно дул прохладный бриз, приятно освежающий летом, но мало кому доставляющий удовольствие на исходе осени. Старик, закутанный в теплое одеяло, почти утонул в массивном вольтеровском кресле, однако, опираясь головой о его высокую спинку, он мог бы дотянуться рукой до грубо сколоченного из не струганных досок стола, на котором стояла бутылка мадеры. Но ему не приходилось делать лишних усилий. Его гость, который некогда и подарил ему огромное глубокое кресло, а сейчас принес бутылку, периодически наполнял и, привстав со старого плетеного стула, на котором удобно сидел, подавал старику стакан с густым темно-вишневым напитком. Чем ниже был уровень жидкости в бутылке, тем словоохотливее становился хозяин дома.
– Я тебе говорю, Антон, – продолжал старик, – что ты никогда не поймешь, что такое моря, пока не переживешь десятка ураганов – тех, когда мачты клонятся к самой поверхности воды, и, по крайней мере, одного кораблекрушения. И чтобы тебя не сразу вытащили из воды, как намокшую собачонку, а дали бы помокнуть денек-другой в этой адской купели. Вот тогда и рассуждай, что такое море, и сколько в нем соли на квадратную милю.
Сам старый морской волк на своем долгом веку пережил не меньше десятка катастроф, а на берегу ему за всю свою жизнь никогда не удавалось провести более месяца кряду. Этим обстоятельством он очень гордился и часто вспоминал в разговоре.
Впрочем, слово «разговор» применительно к дяде Егору – под этим именем он был известен по всему побережью, – употреблять можно было с большой натяжкой. Потому что слушать других он не любил, и любая беседа с его участием длилась лишь до той поры, пока слушали его. В противном случае старик замолкал, начинал зевать или просто отворачивался к стене и издавал громкий храп, показывая всем своим видом полное пренебрежение собеседником. Дядя Егор рассуждал так: ему ли мог кто-то рассказать что-либо новое и интересное о море и морских делах! А других тем для разговора он не признавал. Ничего другого в его жизни просто никогда не было.
– Ты помнишь, как старая скорлупка «Фортуна» раскололась надвое, словно орех под щипцами, возле Мыса надежды? – увлекшись, старик попытался переменить позу в кресле, чтобы иметь возможность жестикулировать, и Антон помог ему, подложив под спину подушку. Дядя Егор нетерпеливо оттолкнул заботливые руки и продолжал. – Она была вся из дерева и легкая, как пушинка, и обе ее половинки долго еще торчали из воды, не хотели идти на дно, на вечный покой. А на них, словно куры на шестке, примостилась вся команда «Фортуны», от юнги до боцмана, включая, конечно, и самого капитана. Вот смеху-то было!