Vigilance

- Понимаю, тут не очень-то уютно, - со вздохом согласился Сурана, оглядывая плесневеющие деревянные стены. – Только и радости, что крыша над головой да немного личного пространства…

- Мне понравился венадаль. Взглянув на него, чувствуешь надежду на то, что элвен еще сильны духом.

- А что он вообще означает?

Долийка воззрилась на него в изумлении:

- Вы и этого не знаете?

- За всех городских эльфов я не отвечаю, - буркнул Адвен. – Но я лично… не знаю.

Девушка приоткрыла дверь и жестом подозвала эльфа к себе. Сурана тоскливо воззрился на освещенный первыми лучами восходящего солнца венадаль.

- «Венадаль» означает «народное древо», - тихо произнесла долийка. – С древних времен наш народ был связан с природой, и мы привыкли относиться к ней бережно, с благодарностью принимать ее дары и быть с ней единым целым. К деревьям у нас особое отношение. Когда кто-то из нашего народа умирает, мы хороним его и сажаем на его могиле молодое деревце: одна жизнь прекращается, но на ее место приходит другая. Хранительница Дешанна рассказывала, что из таких деревьев на могилах в Долах поднялись целые леса – после того, как шемлены захватили нашу землю… Плоск… то есть городские эльфы тоже обещали хранить наши традиции, даже живя среди людей, и потому они сажали в каждом эльфинаже венадаль – народное древо, выраставшее большим и могучим, как сам Арлатан. Потом, правда, кое-где традиции забывались. Я слышала, иногда венадаль спиливали на дрова… Но здесь он все еще стоит, за ним ухаживают – значит, здешние эльфы продолжают почитать наших предков и их наследие. Даже если они делают это по привычке – это лучше, чем ничего…

То ли у нее был удивительно приятный голос, то ли Адвен уже пребывал в сладкой полудреме, но впервые истории долийцев показались ему не таким уж бредом. А, может, просто солнечные лучи, кое-как проникавшие в эльфинаж, очень красиво освещали венадаль и пробуждали в душе ненужную сентиментальность.

- Значит, это символ на…рода эльфов?

- Да.

- Интересная метафора.

- Хранительница Дешанна рассказывает ее лучше, чем я, - вздохнула Эллана. Очевидно, слово «метафора» показалось ей синонимом «истории». – Иногда мне снова хочется услышать ее голос, ее дивные рассказы…

- Может, вы еще когда-нибудь увидитесь, - предположил эльф.

- Вряд ли. Найти свой клан просто разве что во время Арлатвена. В остальное время мы скитаемся, и все, на что может надеяться брошенный эльф, – что сможет прибиться хоть к какому-нибудь клану. Найти свой почти невозможно. Мы вынуждены все время переходить на новое место – шем… люди могут прогнать нас в любой момент.

Сурана мягко обнял ее за плечи.

- Больше тебя никто не прогонит, - тихо сказал он. – Обещаю.

Долийка обернулась к нему и улыбнулась.

- Я тебе верю.

И нежно, почти неощутимо прикоснулась губами к щеке эльфа. Это был не первый поцелуй в его жизни – но, пожалуй, первый, после которого ему захотелось чего-то большего. Адвен прижал девушку к себе и поцеловал ее в губы, слегка потянувшись вверх – сейчас он с некоторым неудовольствием отметил, что Эллана чуть выше его ростом – и обнаружив, что отрываться от этого занятия ему совершенно не хочется, хотя стоило бы немного поспать перед тем, как отправляться на работу. Долийка, к счастью, первой прислушалась к голосу рассудка.

- Тебе, наверное, стоило бы поспать, - произнесла она, нехотя снимая руки с шеи Сураны.

- Да, - пробормотал он, силясь отвести взгляд от девушки. «Вовремя остановились. Долийцы же не спят друг с другом до брака, кажется. Зря они так строго к этому относятся, конечно… но ладно. Вовремя остановились».

- Я зайду к тебе вечером, - пообещал эльф. – Ты пока… устраивайся тут. Если хочешь, познакомься с соседями. Только… от Мерриль лучше держись подальше.

- Почему? Она враждебно относится к эльфам из ее бывшего клана?

- Да нет… Просто она может заболтать до смерти. Так что… лучше не надо.

- Хорошо.

- Ну… я пойду. Если что, ты знаешь, где я живу…

Придя домой, Адвен силился взять себя в руки и подумать о чем-то более насущном. Не выходило. «Давай, Сур, приди в себя… ну хотя бы постарайся. Тебе еще есть чем заняться, кроме Ланы… вот хотя бы тот дневник прочесть… Создатель, когда я обращался к тебе с просьбой взбодрить меня, я не это имел в виду! Нужно заняться расследованием. Ближе к делу, как говорила Сигрун…»

Стоило Суране вспомнить о гномке, как его обожгло чувство горького стыда. Он и думать забыл о ней, хотя еще недавно был убит горем… Эльф подошел к ящику возле стены и достал оттуда коричневый кожаный пояс. Смотреть на него оказалось по-прежнему больно.

«Я так легко забыл о Сигрун? Неужели она для меня ничего и не значила? Быть такого не может… Пусть даже у нас с ней ничего не было – да, наверное, и не могло быть – но почему я даже не вспоминал о ней? Мертвым-то, конечно, все равно, но это же не значит, что живые не должны о них скорбеть…»

Положив пояс обратно, Адвен сел на пол и запустил пальцы в отросшие волосы. Мозг лихорадочно перескакивал с одной мысли на другую – и каждая оказывалась еще хуже предыдущей.

«А если… а если, не приведи Создатель, что-то случится с Ланой, я тоже о ней забуду?» От этой мысли Сурана вздрогнул. Ни того, ни другого никак нельзя было допустить. Никогда. Потому что…

«Создатель. Я ее люблю. Не просто привязался, не просто испытываю влечение, а действительно люблю. Страшное чувство. Никогда раньше такого не испытывал – никогда и ни к кому…»

Наверное, Амелл бы сейчас долго смеялся, покровительственно хлопал его по плечу и говорил что-то вроде: «Ничего, это дело наживное». Хотя вряд ли. Судя по рассказам Натаниэля и последнему разговору с Феликсом, он вообще утратил чувство юмора. Вместе с чувством меры.

«Все пошло совсем не так, как я планировал. Вообще не так. Я всего-то и должен был, что найти Андерса и доставить его обратно – а вместо этого начал расследование, чуть не умер, упустил возможность спасти двух лучших друзей, потратил все деньги и влюбился. Я не только Сигрун забыл, я и свой долг Серого Стража умудрился забыть. Дух хоть и зануден, а все-таки прав. Дурак я. Безответственный и безвольный дурак».

Заснуть Суране, конечно, не удалось. Мысли об Эллане приутихли, зато другие, куда как менее радостные, заполонили его мозг.

Оставалось надеяться, что Лелиана не врала и что круги под глазами действительно придают эльфу особый шарм.

========== Тайное становится явным ==========

Читая найденный дневник, Сурана мысленно благодарил его бывшую обладательницу. Довольно скоро он выяснил, кому принадлежит дневник – из многочисленных намеков следовало, что это преподобная мать Петрис. Записи она, конечно, вела не с целью помочь неизвестной ищейке: изложенные факты изрядно дополнялись подозрениями и самооправданиями. Впрочем, чтиво оказалось довольно захватывающим: Петрис могла бы составить серьезную конкуренцию какому-нибудь орлесианскому автору, дающему разного рода советы по проникновению в высшее общество или преступный мир – что, по сути, для Орлея не так уж сильно различалось.

Покойная церковница была родом из именитой дворянской семьи Киркволла, что многократно упоминалось и намеками, и прямым текстом. Некоторые обороты и выражения до боли напоминали речь Амелла, такого же незадачливого отпрыска знатного рода, которому так и не довелось самому побыть знатным человеком. Петрис еще на первых страницах дневника признавалась, что хотела найти в Церкви утешение – но киркволльская Церковь была для этого неподходящим местом. Зато молодой церковнице, обладавшей холодным и цепким умом, подвернулась возможность «проявить себя». Владычица Церкви Эльтина посвятила ее в кое-какие свои дела, которые никак нельзя было назвать благочестивыми: женщина, подмявшая под себя весь юг Вольной Марки, ничем не брезговала ради получения лишнего дохода, имела (анонимно, разумеется) связи с гномьей Хартией и помогала поставлять на черный рынок некоторые запрещенные товары, в том числе лириум. На «своих» храмовниках и магах Эльтина экономила, снабжая их куда меньшим количеством волшебного минерала, чем следовало бы, и вынуждая обитателей Казематов покупать полагающийся им лириум, да еще и по завышенной цене. Петрис быстро освоилась в этих делах, став едва ли не правой рукой Владычицы Церкви, но ее не мог не интересовать вопрос, зачем Эльтине нужны такие деньги. Ее Преподобие никогда не говорила об этом, да и каких-то особенно дорогих покупок вроде поместий или, чем демоны не шутят, тевинтерских рабов Петрис за ней не припоминала. Молодая церковница подозревала, что Эльтина подкупает наместника, но, опять же, все деньги на это уходить не могли. Мередит и Орсино и без того были подчинены Церкви и ее Владычице лично: вспоминая о них, Эльтина недобро усмехалась и говорила: «У каждого из них есть кое-что, о чем они были бы рады умолчать». Наместник Думар лишь номинально стоял во главе вольного города: подлинная власть принадлежала Церкви – и в некоторой степени ордену храмовников, ее цепному псу. Петрис, с одной стороны, была рада участвовать в этих интригах, наслаждалась ими и не без удовольствия выполняла скользкие поручения Владычицы, но ее не мог не беспокоить вопрос: чего ради все это затевается, если деньги, по-видимому, остаются в руках Эльтины?