Корона Подземья

«Нужно еще уговорить папу, чтобы он позволил мне поехать».

Я не хочу озвучивать свои сомнения. Джеб и так чувствует себя виноватым, что между ним и папой возникло некоторое напряжение. Конечно, Джеб сделал ошибку, когда втайне от родителей отвел меня в тату-салон. Но он же поступил так не для того, чтобы их позлить. Он сделал это вопреки собственному убеждению, только потому, что я настояла. Потому что я хотела выглядеть такой же опытной и дерзкой, как те люди, с которыми он теперь общается.

Джеб тогда же сделал себе татуировку – на внутренней стороне правого запястья (этой рукой он рисует). Ему накололи латинские слова Vivat Musa, что означает «Да здравствует муза». А у меня на левой лодыжке маленькие крылышки, которые скрывают родимое пятно – метку подземца. Еще я попросила мастера сделать надпись Alia Volat Propriis, что переводится как «Она летает на собственных крыльях». Эти слова служат напоминанием о том, что я держу темную часть своей души под контролем, а не наоборот.

Джеб убирает телефон богатой наследницы в карман джинсов. Кажется, его мысли витают где-то далеко.

– Держу пари, старушке захотелось свеженького мясца, – говорю я шутливо, надеясь вернуть своего парня с небес на землю.

Не сводя с меня глаз, Джеб натягивает фланелевую рубашку, которая висит на руле «Хонды».

– Розе еще нет тридцати.

– Ну, спасибо, утешил.

Знакомая лукавая улыбка успокаивает меня.

– Если тебе от этого станет легче, можешь присутствовать при нашей встрече.

– Договорились, – отвечаю я.

Джеб садится впереди. И мне плевать, что кто-то нас видит. Я прижимаюсь как можно теснее, обхватив Джеба руками и коленками и уткнувшись лицом ему в шею чуть ниже шлема. Его мягкие волосы щекочут мой нос.

Как я соскучилась по этому ощущению.

Джеб надевает солнечные очки и наклоняет голову набок. Мне слышно, как он говорит, заводя мотор:

– Давай где-нибудь побудем вдвоем, а потом я отвезу тебя домой, чтобы ты приготовилась к свиданию.

От радостного предвкушения у меня закипает кровь.

– Что ты имеешь в виду?

– Предлагаю вспомнить старые добрые времена, – отвечает Джеб.

И, прежде чем я успеваю понять, к чему он клонит, мотоцикл срывается с места.

Глава 2

Труба

Я рада, что у «Гоблина» спустило колесо, потому что ехать с Джебом на мотоцикле – это ни с чем не сравнимое ощущение.

Мы покачиваемся туда-сюда, преодолевая повороты. Дорога скользкая, и Джеб ведет осторожно; он медленно лавирует среди машин, чтобы успеть затормозить, не вылетев на перекресток. Но, как только мы добираемся до исторической части города, где транспорта мало, а светофоры стоят далеко друг от друга, он жмет на газ, и мы набираем скорость.

Дождь тоже усиливается. Куртка Джеба защищает мою юбку и корсаж. Случайные капли бьют по лицу. Прижавшись левой щекой к спине Джеба и крепче обвив его руками, я закрываю глаза и наслаждаюсь ощущениями: как перекатываются мускулы Джеба, когда мотоцикл входит в поворот, как пахнет мокрый асфальт, как урчит мотоцикл (этот звук заглушен шлемом).

Мои волосы треплются вокруг нас, потому что ветер дует со всех сторон. Максимум приближения к полету в мире людей. Бугорки над лопатками чешутся, как будто крылья при одной мысли об этом готовы прорваться.

– Ты там не заснула? – спрашивает Джеб, и я замечаю, что мы замедляем ход.

Я открываю глаза и опираюсь подбородком о его плечо, так что голова и шея Джеба заслоняют меня с одной стороны от мелкой мороси.

Становится ясно, что значит «вспомнить старые добрые времена»: я узнаю кинотеатр, в который мы часто ходили, когда я училась в шестом классе.

Я не бывала здесь с тех пор, как три года назад его закрыли. Окна заколочены, в углах, как будто пытаясь скрыться от непогоды, валяется мусор. Техасские ветра сорвали овальную оранжево-синюю неоновую вывеску над входом; теперь она висит боком, напоминая треснутое пасхальное яйцо. Больше она не гласит «Кинотеатр «Восток». Можно разобрать только «…сток». И это грустно.

Здесь – конечная точка нашего пути. Мы с Джебом и Дженарой часто просили родителей свозить нас сюда, но, кроме того, кинотеатр играл роль убежища для подростков, которые хотели на несколько часов вырваться из-под родительского надзора. Мы собирались в огромной сливной трубе на дальнем конце парковки, где бетонный спуск переходил в площадку со стенками. Она тянулась метров на двадцать и представляла собой идеальную рампу для катания на скейте.

Никто никогда не волновался, что нас затопит. Этот сток сделали, чтобы сливать излишки воды из озера на другой стороне – озера, которое постепенно, год от года, пересыхало.

Поскольку внутри сток совершенно сухой, он служил укрытием для влюбленных и граффитчиков. Мы с Дженарой бывали здесь не так уж часто: за этим следил Джеб. Он говорил, мы слишком невинны, чтобы наблюдать то, что творится в глубине.

Но сегодня он привез меня именно сюда.

Джеб едет через замусоренную парковку и пустое поле, преодолевает спуск на мотоцикле. Когда мы катимся под уклон, я крепче сжимаю колени, снимаю руки с талии Джеба и вскидываю их в воздух. Бугорки на лопатках зудят, я хохочу и взвизгиваю, как на американских горках. Смех Джеба присоединяется к моему хихиканью. Но мы слишком быстро оказываемся внизу, и я снова хватаюсь за него: колеса скользят в лужах, пока мы зигзагом движемся к трубе.

Мы останавливаемся у входа. Туннель заброшен, как и кинотеатр. Подростки перестали тусоваться здесь, когда «Подземелье» – ультрафиолетовый парк развлечений и спорта, который принадлежит родителям Таэлор Тремонт, – стал самым популярным местом сборищ в западной части города. Дождь усиливается, и Джеб придерживает мотоцикл, чтобы я могла слезть. Я поскальзываюсь на мокром бетоне.

Он обхватывает одной рукой мою талию и, не сказав ни слова, притягивает меня к себе, чтобы поцеловать. Я беру Джеба за подборок и заново вспоминаю, как перекатываются под пальцами его мускулы, как его жесткое тело идеально прилегает к моему, более мягкому.

Капли дождя скользят по нашей коже и просачиваются между губами. Я забываю, что мы по-прежнему в шлемах, что лосины стали холодными и мокрыми, а туфли отяжелели от влаги. Наконец-то он со мной, и точки соприкосновения наших тел кажутся раскаленными добела – это единственное, что я сейчас сознаю.

Наконец мы отстраняемся – оба мокрые, раскрасневшиеся и запыхавшиеся.

– Мне до смерти хотелось это сделать, – хрипло говорит Джеб и пристально смотрит на меня своими пронизывающими зелеными глазами. – Каждый раз, когда я слышал по телефону твой голос, я только и мечтал к тебе прикоснуться.

Наши сердца бьются в такт, и от слов Джеба в моем животе всё скручивается. Я облизываю губы – это негласное признание, что я думала то же самое.

Вместе мы заводим мотоцикл в туннель и прислоняем к изогнутой стенке. Потом стаскиваем шлемы и встряхиваем головами.

Я снимаю куртку и рюкзак.

Не помню, чтобы раньше здесь было так темно. И вдобавок небо затянуто облаками. Я делаю осторожный шаг в глубину, и меня оглушает тревожный шепот пауков, сверчков и прочих насекомых, которые таятся во мраке.

«Подожди… не наступи на нас… скажи ему, чтобы убрал свои огромные ноги».

Я испуганно останавливаюсь и спрашиваю:

– У тебя есть фонарик?

Джеб подходит сзади и обвивает мою талию руками.

– Есть кое-что получше, – шепчет он, оставляя теплый отпечаток чуть пониже моего уха.

Что-то щелкает, и на стене туннеля загораются огоньки. Гирлянда висит на стенке, как виноградная лоза. Лампочки светят не так уж ярко, но я вижу, что здесь больше не валяются чужие скейты. Раньше ребята оставляли в туннеле старые доски, чтобы другие тоже могли покататься после кино. Мы тогда жили по неписаным правилам. Скейты редко крали, потому что все хотели, чтобы свобода длилась вечно.

Мы были так наивны и думали, что в мире людей есть хоть что-то вечное.