Страница 8 из 124
- Ой, я этот дом знаю, это же Первомайский исполком, который теперь папка подметает! Мы оттуда с их цехом на демонстрацию ходим! - радостно чирикал возле бабки Терех.
- Да-а, исполком... Без крепкого слова и не скажешь. Дом этот папаши моего был, частная собственность, между прочим. Он восемь лет его строил, извозом промышлял. Наверху он генералу Ивакину квартиру шести комнатную сдавал, но строго предупредил, что как только я замуж пойду, так генерал оттуда съедет. А внизу у нас лавка была "Восточные сладости". Рахат-лукум, шербет... Пряничков - шестнадцать сортов было, мне особенно розовые нравились. Вот скажи, Терех, пролетарский ты сын, чем этим вашим бородатым коммунистам с универмага розовые прянички помешали? И цвет вроде такой, полупролетарский... Каждую весну папаша самолично выходил и камешки на парапете в разные цвета разрисовывал. Издалека казалось, что на фасаде лавки рассыпаны самоцветы! А теперь замазали все в желтый цвет и демонстрации устраивают, нищеброды!
- Вы, Макаровна, прянички кушали, а бедные люди лебеду ели! Вот вам всем за это и произошло. Так у Таньки в книжке написано, а Танька скоро станет пионеркой! Она уже даже газ умеет включать!
- А у нас, а у нас на квартире нынче газ! Не-е, до вас, уважаемый пионеркин брат, никто в здешних краях лебеду не употреблял, брезговали! Это поветрие с пролетариев всех стран пошло! Ты бы видел, какие куличи у нас приказчики на Пасху в загаженном теперь Крестике святили! С марципанами, жареным миндалем и цветным сахаром, без лебеды вовсе! Ты хоть знаешь, что в наших краях самая дешевая колбаса была - рябчиковая! А остальных видов и сортов до вечера не припомнить! А теперь ваши мамки после работы за такой колбасой в цехе в очередях давятся! У нас бы такую колбасу и собаки не скушали. Да чо там! Ты на фото погляди, да с зависти помри! Во как жили! А вот наша гимназия, нас там трем языкам учили! А Таньку твою чему щас там учат, а? Думаешь, я забыла, как она у меня на полу под столом сикалась? А теперь ходит гордая, пионерка! Здоровкаться перестала! Да ваши Тереховы в деревне-то тоже ведь не последними людьми были, а то чо бы вас там два раза бы раскулачивали? Ай, да чо ты поймешь, сопляк!
- Да понимаю я, я ж все ж не Катька! Вас в революцию обобрали, а вы жлобитесь!
Макаровна с силой захлопывала альбом и шла пить капли, а Терех вбирался на подоконник. А Катя тоже тогда уже тоже кое-что понимала. От этих альбомов к ней приходила одна тяжелая мысль, что все взрослые и даже Макаровна, оказывается, были когда-то молодыми, а, может быть, даже маленькими. Значит и ей когда-нибудь придется стать взрослой и все-таки пойти, как Терех, в садик. Но, самое главное, иногда все становятся покойными и остаются только на фотографиях. И когда Катя уставала ждать маму, то ей вдруг начинало казаться, что мама больше никогда не придет, потому что от нее останется у Катьки одна фотография. Тогда она начинала орать так, что соседи стукали Макаровне в стенку.
* * *
Лето - это совсем другой коленкор, это вам не зима. Как усидеть летом под столом, если в окно плещет радостное солнце и тянет, манит на улицу. А в комнате парит тополиный пух, и из полисадника пахнет так, что кружится голова.
Макаровна, зараза, все тянула с отъездом к Ленке. А так бы они опять переехали дневать к Тереховым, пока их родители ударно вкалывали за залеты его папки, и уж точно сбежали бы ловить рыбу. Льдин на реке летом не бывает, поэтому никакой опасности в голубоватой, искрившейся на солнце воде Терех не усматривал.
А потом им стало совсем невмоготу, и они все-таки сбежали, как только Макаровна в очередной раз поперлась звонить Ленке.
Без мамы Катя еще никогда со двора не уходила, и хотя без мамы ей было немножко страшно, но она уже начинала понимать, что самое интересное начинается в жизни без мамы. Удочки Терех старший хранил прямо под лестницей в подъезде, рядом с метлой дворничихи тети Маши. С удочками они захватили какой-то пакетик, наверно, с червячками. Сзади оглушительно засигналила им огромная машина, и близнецы чуть опять не усикались. Но Терех упрямо вел свою команду к лодочному причалу. День был рабочий, заводу, к которому лепились их дома, выдали опять какое-то ответственное задание, поэтому на берегу не было ни души. Зато возле причала торчали из воды, привязанные толстыми веревками к столбикам ограждения, лодки. Терех сказал, что хотя мотыль у него самый лучший, а червей он только с утра накопал, надо все равно плыть на лодке на середину реки для улучшения поклевки.
Терех прошелся по причалу, приглядываясь к лодкам на предмет, какую из них лучше спереть. Взгляд его остановился на голубой лодке, короткую веревку с самым легким узлом ему сразу же удалось развязать. Пока близнецы держали в руках веревку, он аккуратно спустил туда Катьку. Но все же от ее веса лодка резко качнулась, близнецы выпустили веревку и тут же с ревом обсикались. Катька не заревела. Она только ухватилась побелевшими пальчиками за скамейку и расширенными от страха глазами смотрела на удалявшийся от нее причал. Терех заорал: "Катька! Стой! Катька!", он бегал по доскам причала туда-сюда, дергал за веревки, но все лодки были прикручены намертво, а Катька тихо уплывала, и течение медленно выводило ее на середину реки. Она опустила голову и теперь уже даже не смотрела на Тереха, и до него только теперь стало доходить, почему именно эту лодку ему так легко удалось спереть. Лодка неловко качалась на воде, неуклюже заваливаясь носом, и когда Катька подняла на скамейку намокшие ножки, он вдруг дико завыл и бросился в воду, хотя почти не умел плавать.
Ярость и течение рывком вынесли его почти к самой лодке, но она уплывала от него все дальше, а Терех уже начал тонуть. Ничего не видя и не понимая, из последних сил он каким-то образом все-таки ухватился за ее скользкий борт, и лодка тут же стала тяжело переворачиваться в его сторону. Прямо на него хлынула вода, и заскользила по скамейке царапавшая мокрое дерево Катька...
Последнее, что он почувствовал, как кто-то за волосы очень больно тянет его к свету из холодной могильной влаги. Потом он лежал совершенно голый на засаленном бушлате, над его головой вместо неба был дощатый потолок, изъеденный древоточцем, и он навсегда запомнил это внутреннее сопротивление жизни, нежелание жить без Катьки.