Страница 19 из 124
А разве она могла доверять Валету, ведь он сам не верил ей, он сам поступал так неразумно со своей жизнью, с ее жизнью? Да, ночами ее стали тревожить сны, в которых у них с Валетом было все как у взрослых, они даже целовались. Но, кроме кружившейся в тумане головы, у Катьки была привычка читать. Она даже кушать не могла, не вооружившись какой-нибудь книгой. Любой, пусть даже папиным учебником по физике. Только в книжках она находила теперь опору, только с ними она могла говорить, только они могли ответить ей пожелтевшими ломкими языками на мучительный вопрос, который Катя никому не могла произнести вслух: "Как она могла пасть так низко, чтобы полюбить Валета, даже не став пионеркой?" И стихи из учебника литературы для десятого класса, который, вместе с другими учебниками остался у папы от тех времен, когда его заставили учиться, утешали и успокаивали ее. Они шептали, что все не так уж и страшно, что это даже хорошо, но вот только однажды всем приходится расставаться... И, окончательно убедившись, что она влюбилась, Катька с новыми силами бросилась спасать Валерку.
Теперь он уже не смеялся, когда она, прихватив для смелости Тереха, подходила к нему и прямо при ребятах не просила, нет, требовала, чтобы он немедленно прекратил свои походы в подвал к Кролику. Валерий злился, кричал на них, но что-то в ее фиалковых глазах лишало его уверенности в собственной правоте. Он так боялся, что ребята за его спиной станут смеяться за эту странную парочку морализирующих сопляков, которые подгребают к ним каждый вечер, когда они ждут прихода Кролика. Но те почему-то не смеялись. Они раздраженно шипели, завидев Тереха и Катю, направлявшихся к ним, они что-то говорили ему, как бы сочувствуя, но Валерий почему-то чувствовал их тоску и зависть в том, что его, а не их уговаривает не пить водку в подвале голубоглазая девочка.
Катя всегда почему-то очень боялась осени. И не зря боялась. С осени Валеру она уже по утрам не видела, утром он уходил на работу, а вечером - в другую школу на окраине. По утрам теперь уже не бежал, а понуро брел рядом Терех. И если они и говорили, то только о том, как бы отвадить Валеру от подвала. Но чем больше Валерку тянула Катя от Кролика, чем настойчивее таскался за ним молчаливый Терех, тем чаще Валера уходил от них в подвал...
Там же почти все парни с их двора обмывали осенью повестки из военкомата. Валерию стукнуло только шестнадцать, но среди обритых наголо ребят он чувствовал себя не просто взрослым, а членом вечного мужского братства. О том, что случилось потом, Катя знала только по разговору с Валеркой. В одно прекрасное утро не она, а он встретил ее у двери перед школой. Вернее, ей тогда только показалось это осеннее утро прекрасным, сердце ее забилось, когда Валера вместо обычного приветствия вдруг срывающимся голосом позвал ее: "Катя! Катенька!", зная, что больше и позвать-то ему теперь некого.
Сердце тот час опустилось, когда он сказал ей, что его, наверно, заберут в тюрьму. Несколько парней, пьяными выйдя от Кролика, на остановке затеяли драку с мужчиной, добивали его уже ногами. Валерка был среди них, водка действовала на него так, что он ничего не помнил, что делал, но, протрезвев, в кармане своего пальто он обнаружил какой-то нож и, самое страшное, часы этого мужчины...
Слушая сбивчивый Валеркин рассказ, Катя все ловила себя на мысли, что уже знала все заранее, все уже слышала в том кошмарном сне, что мучил ее все ночь. И весь тот день, когда сбывался этот кошмар, она старалась и не могла проснуться. Она всегда могла проснуться, но в тот день... Как бы она хотела повернуть время!
Валерка взял ее за руку и повел в фотоателье на углу их улицы. Усталый фотограф с вывернутыми детским параличом пальцами принял у него смятый рубль, долго смотрел на них сквозь камеру, а потом подошел и бесцеремонно наклонил Валеркину голову к Катиному плечу, чтобы два их серых лица с наполненными страхом глазами поместились в кадр. Квитанцию у мастера взяла Катя, а Валерка, шмыгнув носом, отвернулся. Оба они понимали, что ему эта квитанция уже не к чему. Потом они шли по городу, пламеневшему рябиновыми листьями, клены уже облетели, и их путь пролегал по яркому желто-красному ковру. Последним теплом светило мягкое осеннее солнце, и сквозь слезы казалось, что тротуары закиданы роскошными мещанскими георгинами.
Валера даже не подумал, что Катя, шаркающая ногами рядом по прелым листьям, так и не пошла сегодня в школу, чтобы весь последний день быть рядом с ним. Возвращаться домой Валерке было страшно, без Кати он бы и не смог, но, из последних сил держась перед ней, он повернул к их дому. Они молча разошлись у подъезда, и Валерка пошел к себе ждать милицию.
За ним приехали в семь вечера, садясь в машину с зарешеченной задней дверцей, он прощальным взглядом окинул их дом. В окне рыдала мать, к стеклу прилипли носами бледные Саша и Ваня. У самого подъезда стояли только Терех и зареванная Катька, а из окна на втором этаже ее мать истерически орала: "Катька, домой! Домой сейчас же, дрянь такая!".
* * *
Тетя Галя ходила по квартирам и собирала подписи на какой-то бумаге, где Валерий характеризовался в целом положительно. Из-за нее выглядывали близнецы и жалко улыбались Катьке. Мама совала тете Гале какие-то деньги и горячо говорила, что вот кого бы давно следовало посадить, так это они с Галей знают, но чтобы Валерку... Горе-то какое. Общественным защитником на суде был сам Лев Абрамович. Ничего не помогло. Валерку посадили. И выходя утром в школу, Катя даже не могла смотреть на его окна.
После того, как Валета посадили на шесть лет, их компания распалась, а вечерние посиделки сами собой закончились. Терех с головой погрузился в свои аквариумы. Иногда по воскресеньям он водил Катю в кино в деревянный клуб. Деньги у него были свои от продажи мальков. И она, забывая обо всем на свете, хохотала над всеми приключениями Шурика тоненьким заливистым смехом. По дороге к дому ее смех высыхал, и входили они в подъезд уже совсем мрачные. Терех чувствовал себя очень виноватым за то, что случилось с Валетом, но на самом деле ничего тогда он сделать не мог. Так уж все вышло.