Страница 9 из 78
Однако час тот был близок.
Закончилась зима, отгремели весенние грозы, пронеслось лето, и наступила необычно ранняя, холодная и дождливая осень…
Глава вторая. На новый лад
– I –
День выдался непогожий. Всю ночь накануне за окном сверкало и гремело так, что тряслась на полках посуда: то ли из-за грозы, то ли Сердце-гора разбушевалась, – отчего спать было решительно невозможно. К рассвету буря улеглась, но заморосил мелкий холодный дождь, способный довести до белого каления даже человека, пребывающего в самом благостном расположении духа, – а благостью и весельем в Орыжи в последние месяцы и без дождя не пахло. Так что Деян нисколько не удивился, когда в послеполуденный час, выйдя из дому бросить свиньям оставшиеся с обеда объедки, услышал с улицы крики.
– Вы, бестолочи! Гора одна на уме, одни игрушки! Выдумываете еще! Погодите, до двора дойдем, там я вам хорошенько задам!
С высокого крыльца Деян мог видеть, как Солша Свирка – предпочитавшая почему-то, чтоб все, от мала до велика, звали ее по-свойски, тетушкой Со, – тащит по улице сыновей– близнецов восьми лет от роду. Солша, женщина молодая, но дородная, сжимала в каждом руке по сыновьему уху и встряхивала то одного, то другого мальчишку после каждого выкрика. Лицо ее было пунцовым от злости и криков. Мальчишки оправдывались визгливыми голосами, картинно изворачивались, молотя руками по воздуху и всячески затрудняя матери путь до дома.
Деян утер лоб: при упоминании треклятой скалы в груди тревожно кольнуло – уж не случилось ли чего? Но пока больше походило на то, что самой большой неприятностью у мальчишек были распухшие уши.
– Ма, ну мы же чуть-чуть! Матушка, мы сказали, что видели! Ма!..
От каждого их оправдания Солша расходилась все больше и больше:
– Поговорите еще у меня! Бестолочи! Дурачье ленивое!
– Ма, ну мы правда, ма! Ну чего ты так сердишься, ма!
– Что, совсем страху нет, еще на меня пасти разевать вздумали?! Погодите, дойдем до двора, я уж расстараюсь дурь из вас выбить!
– Не на-а-адо!
– А врать матери надо?
– И то, и это не надо, ма, – утер сопли и неожиданно спокойно, по-взрослому, заключил мальчишка. – Но мы ведь и не врали, ма.
– У-ух, получишь, подлец!!!
Деян невольно улыбнулся. Угрозы свои Солша редко претворяла в жизнь, а выглядела вся троица весьма забавно… Но беспокойство, поубавившись, отчего-то не исчезло полностью.
Он оставил ведро с помоями у крыльца и, опираясь на костыль, проковылял к калитке.
– Доброго дня, тетя Со! Что у вас за напасть?
– Ох, Деян! – Солша на миг выпустила одного из мальчишек, чтобы утереть лицо, но вновь ухватила бордовое сыновье ухо прежде, чем тот сообразил отскочить. – Ша, несмышленыш, стоять смирно, пока взрослые разговаривают! Ох, прости, Деян, я не тебе…
Деян молчал и вежливо улыбался, дожидаясь, пока она закончит стыдить сыновей.
– Вы, бестолочи, хоть перед людьми меня не позорьте! Слышите меня, охальники?! Вон, видишь, что делается, сосед, – совсем от рук отбились. – Солша тяжело вздохнула. – Отпросились опять в лес, я пустила, дура, – а они там опять у скалы этой поганой, чтоб ее, игрались; нет чтоб грибов к ужину набрать, хоть матери помочь! Выдохнуть не дают, лентяи, а теперь вон брехать еще удумали, чтоб я им не всыпала!
– Ничего мы не удумали! – выкрикнул мальчишка. – Там были дяденьки, большой и маленький, и маленький отломил большому пальцы... Пусти! Больно, ма! Ухо оторвешь!
– Голову б тебе оторвать, шельмецу, да пришита крепко! – Солша была неумолима.
– Скажи ей хоть ты, дядя Деян!
– Да-да, скажи им, Деян! Меня не слушают, может, хоть тебя послушают, – Солша с надеждой взглянула на него.
Деян смерил укоризненным взглядом сперва одного, затем другого мальчишку:
– Перво-наперво, не стыдно вам на мать кричать?
– Мы не кричали; ну, самую чуточку… Но…
Мальчишка зарделся, замялся, и Деян почувствовал, как комок беспокойства внутри ширится и крепнет, отдается в спине неприятным холодком.
Матери они не боялись, привыкли, что у нее им все сходит с рук; и его не боялись, даже поддразнивали, бывало. Но сейчас они выглядели обиженными и напуганными едва ли не до слез, хотя плакать среди ребятни во все времена считалось зазорным.
«Странное дело… Ох, мрак!»
Деян внимательней пригляделся к мальчишкам и заметил то, что стоило бы заметить раньше. Матери они сказали, что ушли за грибами; значит, у них должны были быть с собой корзины. Однако корзин не было.
– Мы все, как было, говорим! Мы правда видели, там два дядьки было… – заканючил второй мальчишка. – А она нам не верит....
– Дед Беон с вас за брехню три шкуры спустит – до весны сесть не сможете, – сказал Деян, стараясь придать голосу как можно больше спокойствия. – Ему о том, что видели, вы готовы рассказать?
– Готовы! Как на духу, дядя Деян! Только скажи ма – пусть отпустит, больно!
– Вот еще удумали, старосту им подавай, бестолочам! Ах вы...
Солша, вздрогнув, осеклась, когда Деян тронул ее за плечо:
– Пусти их, тетушка. Идем к Беону. Там поговорим.
– Ты что, белены объелся, Деян?! – справившись с изумлением, возмутилась Солша и набрала воздуха, готовая обрушить поток упреков уже на него.
– Зуб даю, они приврали половину. Но сама посуди: с чего они так раскричались? – Деян выдержал паузу, давая Солше время остыть. – Кого-то твои сорванцы на самом деле видели. Чужаков. В полутора верстах от околицы.
Солша побледнела, в то же миг выпустив сыновей.
– Господи милосердный!
– Идем к Беону. Даст Господь – обойдется, – вздохнул Деян, внутри себя уверенный – нет, не обойдется. Неясная тревога обратилась в давящее предчувствие скорой и неотвратимой беды.
Притворив калитку, он оглянулся на дом. Нестерпимо вдруг жалко стало нажитого – пусть и чужой семьей – добра. Жаль людей, жаль неразумной скотины, которая сейчас недовольно бурчала в хлеву в ожидании кормежки и которую к следующей ночи погрузят на возы и повезут в войска, пустят без разбору на мясо или вовсе без пользы погубят на подтопленной дороге на радость волкам.
«И каким только чудом пробраться смогли, по такой распутице? Фуражиры – так это, вроде, называется. – Деян с трудом припомнил слышанное когда-то от Тероша Хадена словечко. – Хорошо если до нитки не обдерут: у нас кое-чего припрятано, но у той же Солши – вряд ли… А если не свои? Если неприятель? Не приведи Господь…».
Дочери Петера были с матерью в поле, Эльма ушла в лес проверить ловушки: в доме оставалась старуха Шалфана, но нынешним утром она вела себя тихо, а с обеда дремала на печи – потому можно было не бояться ненадолго оставить ее одну.
Деян ковылял по улице – в малолетстве казавшейся слишком широкой, а теперь слишком узкой, – не поспевая за быстроногими мальчишками и Солшей. Проходя мимо, невольно задержал взгляд на родительском доме – пустом, с затворенными ставнями и неаккуратно заколоченной крест-накрест дверью. Сквозь плетень видны были желтые пятна, раскачивавшиеся под окнами над сорной травой: махровый шаровник-солнечник расцвел вопреки сырости, отсутствию ухода и заполонившим двор сорнякам.
«Да что я, в самом деле: ничего ведь пока не случилось. – Деян отвернулся и, стиснув зубы, заковылял быстрее. – Права Эльма: скриплю, как дурной воз... Может, не солдаты: вдруг занесло ветром каких-нибудь чудаков с большака? Или мальцы с испугу не признали кого из волковских? Или – может такое быть? – из мужиков наших вернувшихся, заросших и оборвавшихся...».
Но успокоительные рассуждения эти даже в мыслях звучали неубедительно.
– II –
Староста Беон Сторгич давно разменял седьмой десяток лет, но крепок телом и умом был на зависть молодым. К появлению Солши у него на дворе уже толпился десяток сельчан из разных семей, жаловавшихся друг на друга. Козел первых сломал вторым плетень, а гуси вторых объели первым грядки, у третьих тот же козел лягнул собаку. Собака издохла, но перед тем, как издохнуть, придушила четвертым курицу, а пятые того всего не видели, но тоже мнение имели, потому как от издохшей суки им был щенок обещан…