Страница 72 из 78
– Не так уж и мало. – Деян пошевелил искусственной ногой, ощущая слабое покалывание в стопе. – И не такая уж она неудобная.
– Поверь, это скорее твоя заслуга, чем моя, Деян. К моему сожалению, на большее я оказался не способен… И Миле это помочь ничем не могло. Но она и не желала моей помощи – как не желала и моей дружбы. Моя же привязанность к ней только крепла. Не знаю, правильно ли называть это запоздалое чувство любовью, но я не знаю другого подходящего слова. Время шло, и скоро я уже ничего не желал так сильно, как того, чтобы наш фиктивный брак стал настоящим, дополнился близостью физической и духовной… Милу это тревожило и злило. Иногда она выказывала неприязнь ко мне даже большую, чем, смею надеяться, испытывала… Я мог принудить ее к чему угодно, но об этом, конечно, не было и речи. Хотя сейчас я иногда думаю: может быть, она этого и ждала от меня, этого и хотела? – Голем помолчал. – Чтобы я взял ее силой, не оставил выбора, обязал ее вести себя со мной так, как мне угодно. Это позволило бы ей в поступках создать видимость примирения со мной, не переступая через гордость… Дома вновь установился бы мир, и она могла бы быть спокойна, чувствуя свое надо мной духовное превосходство. Вряд ли принуждение навредило бы ей: и так уже огромное напряжение между нами было невыносимо для нас обоих. Быть может, мне стоило напомнить, что я ее законный муж, и поступать соответственно… Не знаю. Тогда я злился и презирал себя за то, что позволяю себе хотя бы размышлять о подобном… Понимание, что лишь грубой силой я способен получить любимую женщину и почти готов поступить так, невзирая на ту боль, какую могу ей этим причинить, было для меня пытке подобно. Я без конца корил себя за свою прошлую черствость: прояви я много лет назад хоть толику такта, стена между нами была бы тоньше. Но чего не случилось, того не случилось. Однако примириться с настоящим я не мог и, признаться, не считал, что заслуживаю того отношения, какое получал. Подобно многим мужчинам, в юности я был «кону неши», как говорят хавбаги, «толстокожим похотливым ослом» – но и только; и не сделал Миле ничего дурного, кроме как женился на ней. Я дал ей власть, богатство и свободу распоряжаться своей жизнью, насколько это было возможно для женщины ее положения в Империи. Ей пришлось пострадать из-за меня, но это был ее выбор: играть в опасные игры в столице, а не жить в надежно защищенном замке, как я предлагал… Я бывал груб и зол на язык, пренебрегал благодарностью за то добро, что она, пусть и не всегда от сердца, делала для меня; признаю, я не был идеальным супругом; но кто им был? За свою жизнь, Деян, я видел тысячи и тысячи мужчин, которые ни в грош не ставили жен, сами не стоя ни гроша, и творили отвратительные вещи – но тем не менее были любимы… В сравнении с ними я был сама доброта и учтивость, и мне казалось – я заслуживаю, по крайней мере, некоторого уважения и признательности.
– Не имею большого опыта с женщинами, но, наверное, ты прав, – сказал Деян, уловив в интонации чародея вопрос. – Вот только рассудочные суждения в таких материях мало что значат, по-моему.
– IV –
– Прав или нет, но так я думал тогда, и потому обида жгла меня весьма остро, – продолджил Голем. – Всем своим существом я желал чаще бывать на Алракьере, где мог хотя бы видеть жену и пытаться добиться ее расположения, но каждое пребывание дома неизменно оборачивалось для меня мучением – и я снова бежал прочь, загоняя лошадей по дороге до порта. Моя служба позволяла мне иногда возвращаться, но обязывала подолгу отсутствовать, и в том было мое спасение. Огромной радостью стал для меня перевод на Острова, где я был необходим, где велик был риск и служба требовала полной отдачи; где я имел удовольствие постоянно работать с Первым Королем Миргом Бон Керрером и другими выдающимися умами. Жизнь среди хавбагов, их поразительные обычаи и верования значительно повлияли на меня; я стал иначе смотреть на многие вещи. Но все же я не мог изгнать Милу из мыслей, как ни старался; у меня бывали мимолетные интрижки с другими женщинами, но не более. Я часто писал ей письма. Полагаю, она сжигала их, не читая… После одной особенно опасной авантюры, завершившейся удачно, я за кувшином таоки поделился с Миргом своей бедой: он давно проявлял любопытство к причинам моего непроходящего дурного настроения. Выслушав меня, он со свойственным ему тактом напомнил мне притчу о глупом олене, который так гордился своими роскошными рогами, что ходил, не склоняя головы, и однажды помер с голоду: редкий случай, когда Мирг в своих поучениях имел в виду не меня… Или, вернее сказать, не только меня. «Ани ер онгран», – добавил тогда Мирг. Никто не совершенен. – Голем вздохнул. – Мила, как и все мы, не была совершенством: ее непомерная гордость и обидчивость порой граничили с глупостью, а в честолюбии она могла поспорить с Венжаром. Несмотря на доброту, ей недоставало мягкости: она могла накормить голодных, но не утешить, в глубине души полагая их самих виновными в их несчастиях… У нее был тяжелый нрав. Мое изменившееся к ней отношение не встретило сочувствия у многих моих друзей; но я любил ее вместе со всеми ее недостатками и плевать хотел на чье-то неодобрение. Я был самоуверен и не привык к поражениям, потому верил, что, несмотря на все предшествующие ошибки и недоразумения, со временем добьюсь если не взаимности, то хотя бы доброго отношения и дружбы; с таким исходом я готов был смириться, понимая, что и сам настолько далек от совершенства, насколько возможно. Со временем! А времени у меня как раз-таки и не было… Потому как Радмила была простым человеком, почти вовсе лишенным способностей к колдовству. Несмотря на все усилия придворных лекарей, старость приближалась к ней, все ускоряя шаг; искусственная кожа и чары иллюзии, скрывавшие оставшиеся после покушения шрамы на руках и лице, помогали все хуже: от постоянных подновлений почти не было толку. И ничего больше нельзя было поделать. Я ведь уже говорил – не существует никаких зелий вечной молодости или камней долголетия, способных продлить человеку жизнь.
– Но почему тогда вы, чародеи, столько живете? Ты говорил, тебе куда больше ста лет – и это не считая того времени, что ты отсутствовал. – Деян с сомнением посмотрел на Голема. Тяготы последних дней с виду прибавили тому немало лет, но все равно чародей выглядел еще человеком нестарым, какое уж тут «больше столетия». Шапка густых светло-русых волос, сейчас потемневших от грязи, еще даже не начала редеть, и то, что его отросшая бородка при этом была абсолютно седа, казалось какой-то нелепицей.
– Дело в нас самих. В наших способностях, – Голем приложил ладонь к груди. – То, что позволяет нам творить чары, здесь, на Алракьере, называется «хинра». Хинра сродни духовной крови: как физическое тело наполняет кровь, так хинра циркулирует между душой и телом – у каждого человека. Она не вытекает из ран, как кровь, но ток ее слабеет со временем, она становится жидкой и бесцветной, как вода, – и тогда приходит смерть.
– То есть это что-то вроде жизненной силы? – стараясь увязать все услышанное воедино, спросил Деян.
– Грубо говоря, да. Объем, или, вернее, плотность хинры каждому от рождения дана разная, и разная способность управлять ее потоком. Возможно ли человеку управлять током своей крови?
– Нет, – не задумываясь, выпалил Деян. – Хотя, погоди-ка…
Вспомнилось, как отец учил, поранив палец, подымать руку вверх, чтоб кровь скорее перестала течь. Вильма же, порезав руку, делала и вовсе что-то такое, отчего глубокая рана переставала кровоточить очень скоро. А зимой старуха иногда ходила в одной шали и не мерзла.
– Верно: в некоторой мере все-таки возможно. – Голем улыбнулся. – Есть всякие хитрые приемы, которым учат солдат, чтоб те при ранении вернее дотянули до госпиталя. Встречаются и настоящие мастера управлять телом, даже безо всяких чар: они заставляют быстрее затягиваться раны, подолгу могут обходиться без воды и пищи, переносить жару или холод, ходить по битому стеклу и железной стружке, не раня ног. Но такое мастерство – большая редкость, требует тренировки и, как правило, тоже все-таки связано с управлением хинрой. Хотя я встречал исключения… Но это, повторюсь, редкость, и речь не о них, а о том, что постоянные манипуляции с потоками хинры постепенно изменяют тело: оно лучше служит, легче переносит болезни, медленнее стареет. Намного медленнее, если человек одарен с рождения и беспрестанно использует и развивает свои способности. Для меня нисколько не удивительно, что Венжар ен’Гарбдад все еще жив, и если он сейчас выглядит как старик – это свидетельствует лишь о времени, прошедшем с последней нашей встречи. На мне сильно сказалась болезнь и проведенные взаперти годы. Будь все как должно, я все же вряд ли дожил бы до нынешних лет; но останься я лежать и бездействовать в казематах – умер бы, не дожив и до сорока, несмотря на все свои немалые способности. И мой бедный отец после того, как я заковал его руки в золотые браслеты и тем лишил возможности контролировать хинру, за несколько десятков лет состарился и умер, как обычный человек. Природные способности к управлению хинрой и беспрестанная практика в них – вот два камня, на которых строится долголетие чародеев. Мы так крепко держимся за жизнь не из-за того, что можем творить чары, но потому как творим их… Слабой хинрой управлять почти невозможно, поскольку в таком случае нет, говоря образно, свободы маневра: весь объем хинры уходит на то, чтоб поддерживать постоянный, необходимый для жизни поток. Хинра может истощаться со временем или от перегрузок, но может и постепенно восстанавливаться, разгонять, усиливать сама себя – однако лишь тогда, когда поток уже имеет достаточную силу: как говорится, с четырех семян четырех полей не вырастишь… Ты видел сам: недавно я перешел черту. И лишь твое вмешательство одному тебе известным образом спасло меня от гибели.