Страница 64 из 78
– Я тебя понимаю, но пойми и ты: не все то хорошо, отчего хорошо было тебе. Родные, односельчане – они относились к тебе по-доброму, вот тебе и кажется, что нет на свете людей лучше, и жизнь ваша такая, какой и должна быть людская жизнь… А мне ничего такого не кажется, уж прости. Я точно знаю, что тот храбрый старик, который погиб потом ночью, – он убил бы меня, если б смог; не из мести, а просто на всякий случай, кабы чего не вышло: такой взгляд ни с чем не спутать. И староста ваш не с досады мне грубил, а нарочно провоцировал, чтоб я дал повод; как понял, что солдат за мной нет, так и начал. Все б и вышло по его умыслу, если б бабы с крыльца не в Джеба, а в меня выстрелили, – не заметил я их... Но они промазать и в своего старика попасть забоялись… Быстро они из дому ружье притащили, а его ведь зарядить надо сначала! Мы со старостой едва парой фраз обменялись, а они в доме уже к стрельбе готовились.
– Не выдумывай, – неуверенно сказал Деян. – Может, Беон его заряженным хранил.
– Ты добрый малый; не отнекивайся – иначе я б здесь не сидел. – Голем вздохнул. – И односельчане твои, верю тебе на слово, – славные люди. Для своих. И своего человека для них убить – немыслимо, даже если тот подонок распоследний. Но я – чужак. К чужакам они тоже получше многих относятся, судя по твоим словам, но в тяжелую пору чужак хуже беса, всем известно. Кроме добряков вроде тебя, которые вечно в облаках витают. Однако и ты, заметь, не прост. Человека, по-твоему, убить нельзя, но зверя – можно. И человека зверем обозвать – можно. Известная хитрость.
– Но я ведь тебя не убил, – выдавил из себя Деян, чувствуя, как задрожали руки. С необычайной ясностью он вдруг ощутил, что сложись все чуть иначе – убийство непременно произошло бы. Человек, с которым он делил сейчас пищу и кров, который едва не отдал жизнь, защищая его, – был бы убит его рукой. Оба они к этому дню, вероятно, уже были бы мертвы, и лишь обретший свободу Джибанд бродил бы по земле в растерянности и отчаянии, постепенно утрачивая человечность.
– Не убил, – с мягкой улыбкой согласился Голем.
Деян опустил взгляд.
– Проходимцев нигде не привечают – это обычное дело, – продолжил Голем. – Худшие беды – от невежества. Священник сказал, люди у вас неграмотны; кроме вас с ним, в обоих селах только еще с десяток человек два слова на письме связать смогут, и то – с ошибками. Не наврал?
– Не наврал.
– Жаль; так я и думал. Венжар, чтоб его! Что же случилось… Сучий потрох! За это он мне ответит, какие бы ни были причины. – На скулах Голема заиграли желваки. – Нынешнее положение дел мне отвратительно. Оно отличается от того, что помню я, в худшую сторону, а судя по тому, что сумел рассказать ваш священник, так не только у вас, а повсюду… Везде образованные люди наперечет, везде в почете глупые россказни, суеверия. О чародейском искусстве у простого люда понятия еще меньше, чем раньше, о других науках они даже и не слышали… Мрак! Можешь не верить мне – глядя на такое, сложно поверить, – но когда-то мы с Венжаром хотели совсем не того. Имели все основания надеяться… Да что там! – Голем махнул рукой. – Никто не сомневался, что еще через пару столетий неграмотными в Империи, да во всем мире будут только убогие и лентяи. Казалось, возвращается Золотой век. Все только и делали, что болтали о просвещении; молодые стремились в учителя и проповедники, меняли придворную карьеру на дорожную тряску, гнилые матрасы, бедность. Прошло явно не меньше двух веков – но что же я вижу теперь?! Круг вновь бездействует или сгинул, Церковь Небесного Судии выродилась в шайку проповедников, которые болтают о справедливости и поклоняются сбитым в треугольники доскам, а люди бедны и неграмотны… Ты сравнил нас, чародеев, с дикими зверьми. Нет, Деян, нет: во многом мы повинным и многим плохи, и все же… Среди чтимых тобой «простых людей», вдали от столиц и университетов – вот где настоящая дикость! Тебе известно, что чародеи живут дольше прочих. А известно, почему?
– Не задумывался. Зелья какие-то, наверное…
– Зелья! – фыркнул Голем. Он чуть успокоился, но все равно говорил с редкой для себя горячностью. – Кого ни спроси – все считают, что у нас есть рецепт долгой жизни, который мы по злобе храним в секрете. От близких храним, от родителей, от жен, от детей – и все почему? А потому что злыдни, звери… Ты не дурак – тебе смешно уже, но иным умникам и такое – не аргумент. Раз был случай, пропало в глухом приграничье двое чародеев, из тех самых добровольцев-просветителей. В Круг не вхожих, но среди них племянник одной императорской фаворитки был… В общем, поручили мне все бросить и срочно разыскать пропажу: я тогда неподалеку с гвардейцами на бандитов страх наводил. Взял людей, поехал в городок, где пропавших последний раз видели, потом к деревушкам, куда они направлялись. В одной из деревушек следы и сыскались. Старейшинам там уж очень помирать неохота было; тела от старости рассыпаются, но пальцы крепко власть держат, и ума – телега… Сперва они приезжих по-хорошему расспрашивали: расскажите, мол, секретный ваш рецепт. А когда поняли, что ничего те не скажут, – опоили сонным снадобьем, убили и съели: надеялись так колдовскую силу получить. Ну, как медвежью печенку для медвежьей силы в мышцах едят – так и тут… Честно разделили, не пожадничали – всю деревню накормили, даже младенцам дали мяса пососать, и все жители на то согласны были. Перед тем, как я с солдатами заявился, самый дряхлый бес помер – так остальные на меня с обидой смотрели: вот ведь, проклятые колдуны – даже мертвыми обманули честных людей! Я их спрашиваю: вы понимаете хоть, что натворили? Что те глупцы, которых вы убили, к вам, мерзавцам, с добром явились? А они глаза пучат, точно коровы, и молчат. Понравилась, спрашиваю, человечина? Молчат. Но по глазам видать – думу думают: может, мало в тех двоих весу было, потому ничего и не вышло? Вот если б солдат куда-нибудь девать, тело мое от головы косой оттяпать, да с сольцой и луком навернуть… – Голем нехорошо улыбнулся.
– И что же?
– Так это к тебе вопрос: что же мне следовало делать? Как к знатоку человечьей жизни вопрос, о которой не мне, зверю из зверей, судить: я ведь жесток и кровожаден, не то что порядочные простые люди.
– Умеешь ты сбить с толку, – сердито сказал Деян. Чрезвычайно хотелось найти ответ остроумный и справедливый, но ничего не шло на ум.
– А то: Филова выучка. – Голем откинулся спиной на стену, заложив руки за голову. – Ладно, не обижайся; и не бери в голову: дело давнее. На свете много глупости и дикости творится: сам бы предпочел о том не знать. Тут что ни делай – все плохо.
– Рассказывай лучше, чем впустую рассуждать. А то опять к утру не закончишь. – Деян, довольный возможностью избежать ответа, снова подлил в кружки кипятку.
– III –
– Нирим, человек осторожный, был против нашей затеи отправиться на поклон в хавбагское посольство, но не мог ей помешать, и даже вынужден был помочь нам, – продолжил Голем. – Я не хотел уезжать без Джеба, но оставлять землю, и в особенности отца, без надежного присмотра я опасался. Состояние его после лечения Нирима несколько улучшилось, однако он оставался опасен: если бы какому-нибудь глупцу взбрело в голову снять с него сдерживающие силу оковы, последствия могли быть катастрофическими. Нирим ен'Гарбдад нравился мне, он был умен и честен; к тому же в том, чтобы обманывать меня, для него было много риска и мало выгоды. Ему – с некоторой осторожностью – можно было доверять. Я предложил ему место семейного врача и княжеского наместника: он должен был оставаться в Старом Роге, присматривать за отцом и не давать местной знати наделать бед – а взамен получал щедрое жалованье и право достойно устроить на моей земле свою многочисленную семью. От такой возможности он отказаться не смог… До самой своей смерти он вел в Заречье многие мои дела. Зареченцы поначалу были недовольны возвышением чужака, но Нирим был достаточно силен, чтобы любого заставить с собой считаться, на что я и надеялся. Он отлично справлялся. Его власть со временем возымела неожиданное последствие: устроив родню, он на том не остановился и испросил у меня разрешение приглашать на поселение и службу другие бедствующие семьи выходцев из Бадэя, ссылаясь на то, что они будут хорошими и благодарными работниками, а Заречью, после разрухи и застоя, нужны новые силы. Я не возражал: это представлялось разумным – и оказалось разумным. Бадэйцы и их потомки быстро обжились в Заречье; их было немало, но работы хватало на всех. За века, что прошли с тех пор, кровь, конечно, перемешалась. Но что удивительно: похоже, бадэйские черты въедаются в людскую породу, как краска в кожу. У некоторых твоих односельчан – у твоей подруги, к примеру – легко можно предположить бадэйскую кровь: они темноволосы, крепко сложены и широки в кости, лица у них будто кто-то сделал особенно выпуклыми, выразительными.