Повелительница снов

Эти два философствующих математика даже повесили у себя в коммуне на стенке график, кому и когда к ней ходить "заниматься". Поэтому они, демонстрируя всему общежитию особую близость с ней, и стали приходить поочередно, то бишь, по графику. Она, конечно, растратила на себя их мужские силы, проявила некоторый сексуальный вампиризм. Поэтому ей-то было хорошо сдавать после этого, а они с трудом смогли восстановить силы только к осени. Ну, и с билетами им тоже не повезло, в отличие от нее. И о Канте с ними беседовать не стали, потому что у них титек нету.

***

Варе было очень плохо. Она пребывала в полной растерянности. Эти взрослые мужчины, опустошая ее холодильник, никогда ничего ей не дарили, даже цветка, она не слышала от них ни одного комплимента. Они даже не пытались подступиться к ней. Но почему-то они повесили график, следуя которому, у них и происходил этот самый воображаемый секс. Они самозабвенно врали друг другу, но при этом даже не сказали ей ни одного интимного, ласкового слова! Они даже не попробовали ее совратить! А вдруг бы она, до полоумия доведенная марксистско-ленинской философией, и кинулась бы кому-нибудь из них на шею? Ну, и что, что они женатые, ведь не померли же еще, как говорили у них на хуторе. Это что же будет, если все, кто ее захочет, просто скажут себе и окружающим: "Я с ней уже переспал!", и этим полностью удовлетворятся? Что же это за кошмар-то, Господи! Аспирантская коммуна математиков вела преимущественно ночной образ жизни. На стене одной из комнат, которые они занимали в блоке, висела обычная школьная доска. Они до глубокой ночи исписывали ее формулами, что-то преувеличенно громко доказывая друг другу. Варя сидела невидимая в углу со своими неразлучными призрачными спутниками среди обычного общежитского мужского бардака с голыми бабами на стенах и тумбочках, составленных одна на другую. Она ждала их поздних чаепитий, когда они начинали говорить о ней.

- Ну, что, Сань, опять по графику будете наверх таскаться? Ты у нас прирожденный математик, тебе даже вашу шведскую семью с Андре надо было изобразить графически, дискретно. А чего уж она вас до утра-то не оставляла? Или у нее тоже какой график там был? Опять поползете назад среди ночи?

- Вы лучше расскажите, как пролетали-то, кайф хоть поймали? Я не про экзамены говорю, - под общий хохот вступал другой.

- Они, понимаешь, под секс философскую базу подводили, а секс - стихия чувств, здесь логики и системы нет. Понятия несовместимы. Вот у них и получилась стихийная философия!

- Да нет, у них там было сложное уравнение регрессии, а в качестве отклика они ошибочно приняли не свою, а ее оценку за философию!

Варя ждала, и те, кого она искренне считала своими друзьями, начинали, потупясь, с наигранной скромностью, а затем, перебивая друг друга, повествовать как это все у них происходило. Смакуя, они описывали самые извращенные позы и какие-то совершенно неведомые ей приемы. У них на хуторе, наверно, никто и не слыхал про такое. Даже у азиатов от некоторых подробностей неестественно округлялись глаза. Варя и не подозревала, как много она потеряла в общении с математиками. Наслушавшись вдоволь о своих несостоявшихся развлечениях, она покидала эти мужские вечеринки, на которые приходила не званая и невидимая. Она внимательно следила за реакцией своих косоглазых, но те тоже, похоже, были обескуражены не меньше ее. Они вылетали в открытую форточку и до полного изнеможения носились над сумрачным лесом. Она просто не знала, что же теперь ей делать. Ей казалось, что все, с кем она с таким трудом здесь познакомится, тут же скажут другим, что они с ней просто спят и повесят графики на стенку. Создавая собственные сны и повелевая чужими, она вдруг с ужасом поняла, как просто можно объяснить все в ее жизни с житейской точки зрения. Она впервые испугалась приземленной развязности чужого разума, что, словно кованая узда, рванул ее, желая намертво привязать к земле. Не стоило допускать эти чужие, полные бессильной похоти мечты так близко к собственной душе...

На какое-то время Варя даже почувствовала свою душу как нечто цельное, большое, но настолько беззащитное, что ее вполне может убить неумное гадкое слово. И вот тогда с ней впервые заговорил младший из призраков. А старший, взяв ее за руку, ободряюще похлопал по спине.

- Ты выросла, девочка! Мы помнили твою душу иной. Ты вытащила нас, двух отступников, из тьмы забвения. Мы не живем, проходим сквозь жизнь, но мы благодарны тебе, мы любим тебя! Не тоскуй понапрасну. Почему-то теперь в мире смешаны воедино все сословия, а это неправильно. Чернь, сколько ее не учи философии, всегда останется чернью. Трусливой чернью, которая боится поднять на тебя глаза и лишь шепчет по углам о том, что ей недоступно. В тебе душа воина, и тебе нужен воин или никто. Если бы я был живым, то весь мир бы сложил к твоим ногам! Это невозможно, мне уже никогда не совпасть своей мужской жизнью с твоим девичеством, человеческое время уходит быстро. Прости нас за все, наша вина перед тобой безмерна, но в том, что происходит с тобой сейчас, ни нашей, ни твоей вины нет!

О ТОМ, ЧЕМ ОНИ ЗАНИМАЛИСЬ НЕСКОЛЬКО РАНЬШЕ

Они сидели втроем. Она никогда не воспринимала их всерьез, твердо зная, что никому нельзя об этом сказать, и что это все не по правде. Но они знали о ней все, им и говорить-то было ничего не нужно. И, похоже, это были единственные мужики, на которых она могла положиться. Варя впервые внимательно вгляделась в них, так долго сопровождавших ее. Оба были, похоже, по земным меркам намного старше ее. Тому, кто выглядел помоложе, было около 35-40 лет, точнее по его узкоглазой физиономии она определить не могла. Его она помнила плохо, а вот того, что был постарше, - даже слишком хорошо. Она даже припоминала его имя, но язык, на котором они говорили тогда, был слишком чужд сегодняшнему. Поэтому Варя переиначила его для себя, отныне он обрел другое имя, и навсегда стал для нее Исайкой.

Втроем они размышляли о ее жизни, сравнивали с той, в которой они все трое были живыми людьми, воинами. Почему так изменился мир? В их времена с детства, с рождения человек знал свое место, предназначение, которому он верно следовал всю жизнь. В их времена нового бесполого коммунистического человека не воспитывали. Их воспитывали мужчинами, воинами. И в этом смысле никакого различия между дворцами и хижинами у них не было. В хижинах воспитывали мужчину и пахаря. Как воспитывали женщин, она, конечно, не помнила, но женщины получались просто замечательные! И города здесь какие-то странные, созданные только для гранитных идолов и проезда с работы до дому. Они хоть знают, для чего строились людьми города? Похоже, что они об этом забыли. А вот она и ее воины помнили, какое это счастье - ворваться в город после долгих скитаний без очага. Уж они-то там все эти социалистические обязательства за одну ночь перевыполняли! Странная жизнь наступила, что ни говори. Они ко всему относились в свое время совсем иначе, чем нынешние математики, к любви и ночному делу, конечно, тоже. Уж они графиков не чертили. Исайка частенько приводил в шатры и таких сопливых, которые вообще с трудом понимали, чего от них хотят. Но каждой удавалось это растолковать так, что они сами бежали потом за обозом, а по ночам с молчаливым упорством лезли под их воловьи пологи.