Царь Успения

С таких, как Шура, нечего было взять ни обиженным владельцам потерянных собак, ни правоохранительным органам, разве что горсть грязных и вшивых волос, да выбить у них неизвестно каким чудом оставшихся во рту по пять-шесть гнилых зубов. И эта канитель с бичами и бомжами считалась в определённых кругах полной несправедливостью, потому что милиция, в силу ярких и неповторимых особенностей времени, как и всё существующее в России, не так активно, но вступила в круг рыночных экономических отношений.

Буквально все структуры МВД, по возможности, должны были зарабатывать деньги (даже, вполне, законных способов много), а уж попутно (когда получится) отслеживать и ловить преступников.

От двадцатилетнего мятежного Шуры Брикова за версту несло мочой. Даже ширинка на брюках (если таковыми можно было назвать грязные рваные лохмотья) застёгивалась ни на пуговицы, а частично была просто затянута верёвкой, как бы, зашнурована, а иногда и проволокой. И одна, особая примета имелась у Шуры – он был одноглазым. Его единственное зрячее, тёмно-коричневое око, неподвижное, как у птицы, чем-то напоминало воронье. Большой, но тонкий крючковатый нос, беззубый рот, вечно грязная рожа… Ну, чем не воронёнок в образе относительно человеческом? К тому же чёрная и редкая борода, которую он иногда подрезал осколками битого стекла. Маленький ростом, щуплый, нескладный и абсолютно несчастный на вид. И наверняка, Шура Бриков мечтал, чтобы его упрятали в тюрьму, а потом, после суда – на пересылку и – в специализированный лагерь.

Но там он был никому не нужен, поскольку, кроме похищенных собак, на нём ничего не числилось. Избить он никого бы не смог, даже ребёнка, поскольку был физически слаб, трусоват, тщедушен и постоянно пьян. Уж, конечно, омоновцы с автоматами отлавливали не Вороньего Глаза, а «птицу» посерьёзней и посмышлёней.

Розов направился мимо вокзальной площади к трамвайной остановке, застёгивая на ходу серый плащ и поправляя на голове фетровую шляпу. Высокорослый, с карими глазами, с коротко-стриженными каштановыми волосами на голове, он походил, скорее, не на сыщика, а больше на киноактёра, который часто появляется на экране в роли романтических героев в мелодрамах и боевиках. Если бы не довольно заметная хромота на правую ногу, Анатолий смотрелся бы идеально. Тем не менее, он никогда не пользовался тростью. Он считал это проявлением слабости и не обязательным приспособлением при ходьбе. При этом явном физическом изъяне, приобретённом за время короткой службы в уголовном розыске, Розов мог дать очень многим фору, ибо довольно хорошо владел многими приёмами рукопашного боя, прекрасно стрелял, плавал…

Короче говоря, когда ему приходилось, в силу необходимости и специфике своей работы, идти на пистолет или нож, он не нуждался в дублёрах. Спортом он занимался со школьных лет, да и в годы студенчества… Он, в своё время, получил специальность юриста, ни больше и ни меньше, а в Московском Государственном Университете.

Один из рослых омоновцев, у которого висел на плече автомат Калашникова с откидным металлическим прикладом, остановил Розова, легко ударил его ладонью в плечо:

– Привет, Толян, хромой дьявол! Куда спешишь? Разыскиваешь какую-нибудь пропавшую без вести сиамскую кошку?

– Почти угадал, Родька,– приостановился Розов.– А вы что за рыбу ловите? Или это страшная омоновская тайна?

– Какая там тайна, если мы фотографию мальчугана, которого ищем, тычем каждому второму в физиономию,– лейтенант с автоматом и в каске чем-то походил на пожарного.– С пересылки слинял рецидивист Самсонов по кличке Удав. Слышал о таком? Может, именно, он тебя в своё время в ногу ранил?

– О таком не слышал. А пулю мне в ногу всадил тоже пацан – не подарок… Царство ему небесное. Мне пришлось его в перестрелке замочить. Погремуха у него простая была – Корень. Но дела творил сложные.

– Ты, Анатолий, после такой оказии и ушёл из органов?

– Да. По ранению, считай, по инвалидности. Нашлись Гаврики, которые мне в вину поставили, что я его ухлопал… по сути, обороняясь. Говорят, можно было и живым взять. Но говорить-то легко, Родион. Ведь на меня тогда двое вооружённых бандитов напало… без предупреждений и чтений всяких там моралей. Второй, по кличке, Сандал. Тоже, говорят, подох… на зоне. Нашел фраера покруче… себя.

Омоновец с некоторым сочувствием посмотрел на Розова, как бы, случайно оценивая большую и модную фигуру частного детектива. Да, большой, явно, натренированный, но… хромой.

– Тут не знаешь, где и упадёшь и заодно соломки подстелить.– согласился с Анатолием представитель правопорядка. – Это в кино… там всё у нас, копов, в прошлом, ментов, удачно и круто получается. Что называется, самые справедливые и сильные ребята с доброй и широкой улыбкой.

– Самокритика – доброе дело. А что у вашего Удава на бочке?

– Что на нём висит? Два убийства, не считая таких мелочей, как грабежи. Я тебе подробней о нём расскажу. Если встретишь, передашь ему привет от всех нас. Мы из-за этого гада по двадцать четыре часа в сутки работаем. Кстати, на нём гораздо больше мокрых дел. Два – только те, за которые он в отказ никак не мог пойти. Улики налицо. Тебе, если встретишь его, лучше нам сразу сообщить. С ним, Толян, тяжело будет справиться. Тем более ты…

– Понимаю, Родька. Я хромой. А поскольку я – инвалид, то убежать от него не смогу. Выход один – сражаться с негодяем до последней капли… или патрона.

– Не шуткуй. Он, действительно, очень силён и ловок… этот пёс. Уже и жалею, что тебе сказал… Я же знаю, ты человек… с инициативой, вечно куда-нибудь голову свою суёшь.

– Как он выглядит?

– Может, ты будешь смеяться, но он похож на тебя, – омоновец достал из внешнего кармана пятнистой штормовки небольшую цветную фотографию и сунул её в руки Розову.– Обрати внимание, он такой же худой как ты и, поверь мне, долговязый. Нос у него, правда, чуть пошире… Цвет глаз такой же, коричневый. Но буркалы у него… раскосые. Подбородок чуть мощнее. Особые приметы? Имеются. Еле заметный шрам на левой щеке, около четырёх сантиметров, почти от глаза, вниз, дугообразный. На правой руке, на тыльной стороне, в пяти сантиметрах от основания ладони, наколка – «змея, обвивающая кинжал». Но такие «рисунки» часто встречаются. Я в их значении не разбираюсь, да и не хочу.

– Он на меня похож, как вилка на бутылку,– сказал Розов, пряча фотографию не в карман плаща, а дальше, во внутренний карман пиджака.– Специально я им заниматься не стану. Мне надо кошек, собак и украденных попугайчиков разыскивать. Но если встречу твоего Удава, то мимо не пройду. Обязательно… поздороваюсь.

Судя по всему, дела, с Удавом, выкладывались аховые, потому как слинял с пересылки солидный уркаган ни вчера, ни позавчера, а уже полтора месяца назад. Конечно, где-нибудь нарисуется. Но пока, что называется, ищи ветра в поле. Один тип, возможно, богатый на выдумки, и, скорей всего, пошутил, дав анонимно полиции наводку, что Удав должен появиться в городе. Но если преступник и находился здесь, то, наверняка, отсюда, из мегаполиса, уже давно сделал ноги. Родион закурил.

– Фото его мы пока публично не вывешиваем на наших «досках оповещений» при отделениях полиции,– сказал он,– чтобы не вспугнуть гада. Потом, если, что, так и придётся поступить. Да и средства массовой информации подключаться. Я тебе ещё раз говорю, что Удав очень хитёр, коварен и непредсказуем.

Кивнув головой, Розов достал из кармана фотографию преступника, на которой тот был запечатлён не в зековской, а нормальной «человеческой» одежде. Анатолий стал разглядывать физиономию угрюмого, но довольно симпатичного рецидивиста. При внимательном рассмотрении его образа, Розов мысленно отметил, что, пожалуй, он сам внешне, действительно, чем-то похож на Удава. Правда, преступнику «стукнуло», явно, больше тридцати лет. Он снова спрятал фото беглого Самсонова в карман пиджака, терпеливо слушая рассказ омоновца об отъявленном углане. Как говорится, у кого что болит, тот о том и говорит. Но Розов сейчас «болел» похитителем собак, которого следовало отловить, словно бродячего пса.