Царь Успения

А если к ним «приклеить» и третьего, безработного, и разделить их совокупный месячный доход на три части, всё равно, здорово смотрится – минимум тысяч по пятьдесят на брата, никак не меньше. Получается, что, если брать… в среднем, то у нас и пресса бесцензурная. Каждый средний, как бы, журналист свободен, как птица.

Не столь важно, что живёт он на птичьих правах. А те, кто раньше находились под «гнётом цензуры», ныне… в списках не значатся. Их сожрала «свобода» и безжалостно выплюнула в пространство, давно уже освоенное гражданами без определённого места работы. Бомрами, одним словом. Однозначно и определённо: «Его улыбка нам не нравится, да и походка – не красавица».

Сегодня у газетных лотков и киосков особое оживление. Самый первый человек России (не понятно, как они определяют, кто первый, а кто – второй) опять где-то и кому-то давал интервью. В нём он очень многое обещает «простым» людям России. Господи! Как на душах-то радостно! Нам бы побольше таких обещаний. Когда их мало, вся страна без них задыхается. Ни денег, ни хлеба не надо, а вот – обещания подавай. Сотни тысяч и, пожалуй, миллионы рук тянутся к трибунам. Добрые люди с нетерпением ждут обещаний. Но того не ведают, что мерзкие души запросто могут пообещать всё, что угодно, но не сдержать слово. Откуда только такие господа и дамы берутся? Ни на что не способные – ни под поезд броситься, ни отобрать у воров и жуликов награбленное народное добро…

Своими действиями довели нормальных людей до краая. У них начинается… общенародная ломка, они устали жить без регулярных доз продуманной и запрограммированной лжи. Вынь да положь новую сказку! «Мы все на митинг выйдем и всенародно потребуем от вас, рулевые наши, всяких и разных обещаний». Чем больше пообещаете, тем… Правда, сейчас обещанного ни три года ждут и даже ни четыре, а целых… пять. А там всё начинается заново.

Розов и улыбнулся и вспомнил одного соседского мальчика. Так вот, его бабушка каждый год (в течение восьми лет) обещала сводить внучка в цирк. Давно уж той старушки, Обещалкиной, нет в живых. А внук вырос, крепко на ножки встал, теперь депутат… и обещает, обещает, обещает. Очень азартно это делает, особенно старается перед очередными предвыборными «гонками». Хоть и знает, что, по сути, он уже там, в обойме, но мало ли… Очко играет, что называется.

Безмятежно распевает частушки собственного сочинения пожилой, провонявший сивухой, мужик, аккомпанируя себе под старенький баян. Ему даже кидают мелочишко (внучкам на молочишко) в изрядно замызганную шляпу, что ютится у его ног, между стоптанными башмаками. Он задорно не поёт, а горланит: «Приходи в мой банк, Афоня! Я тебя отлохотроню!».

Ещё как отлохотронят, по полной программе. У них на руках имеются специальные лицензии, выданное для того, чтобы (через денежные ссуды, выданные под грабительские проценты и на кабальных условиях) отправлять желающих «жить красиво» на городскую свалку, а то и сразу… в петлю. Очень добрые дяди и тёти активно помогают многим тысячам отправиться в Мир Иной. Эвтаназия ныне в царской короне… Не просто щеголяет, но и спит с ней и по большой и малой нужде в сортир ходит.

Тут, перед самой вокзальной площадью, у множества газетных киосков, лотков и лавочек часто появляется сумасшедший, приятно одетый и довольно интеллигентный мужик. Он постоянно скупает почти всю свежую прессу. Видать, господин псих не из бедных. Аккуратно загружает свои покупки в два огромных импортных рюкзака, а потом демонстративно, прямо перед стоянкой такси рвёт газеты… на мелкие части. При этом ругается громко, но культурно, без матов. Его не любят уборщики мусора в железнодорожной форме и даже нередко бьют, его гоняет линейная милиция, общипывают бичи, бомжи и бомры…

Но Гуня (так его прозвали за нудный монотонный голос) упорно и регулярно приходит сюда. У него окончательно съехала крыша на почве газетной информации – жуткой, нелепой, юморной, несуразной, иногда, правдивой и порой маразматичной.

Каждый второй сейчас в Росси похож на Гуню, только многие это тщательно скрывают, иные просто боятся признаться себе в этом. Своей мыслью-открытием однажды Анатолий поделился с молодым журналистом из газеты «Свободный голос, открытый взгляд», полулегально принадлежащей какой-то официально не зарегистрированной партии, Венькой Крапивиным. «О, нет, старик,– возразил тот,– на Гуню походит каждый первый. А если он ещё и журналист, то Гуня ему в подмётки не годится. Мы, репортёры, объелись всего этого дерьма. Но мы пишем, потому что… свободные. Но пойми, старичок, мы свободные в тех рамках, которые установили, в противовес нашему уже не очень острому желанию самовыражения, владельцы изданий, партии, политические и криминальные группировки, кланы, бизнес-центры, магнаты… Видел когда-нибудь свободно порхающую птичку, но… в клетке? Видел. Ну, тогда ты – молодец. Понятливый!».

На сенсации Анатолий был не падок, какими бы они ни являлись – мистическими или сексуальными, политическими или социальными. Но номера некоторых газет перечитывал, вернее, отдельные публикации, которые стояли под модной рубрикой «криминальная хроника». Забегал он иногда и в редакцию газеты «Свободный голос, открытый взгляд», где и познакомился с репортёром Вениамином Крапивиным, который, чаще всего, писал про угланов, известных и не очень, отловленных и простроенных, завязавших и тех, которые пока на свободе, не осуждены или находятся в бегах.

Венька был младше Розова на год, и факультет журналистики заканчивал не здесь, а на Урале. Сюда, в этот город, его занесло, как говорится, попутным ветром. Ему показалось, что именно в этой газете, непонятного толка и направления, он нашёл себя. Определился, прежде всего, как человек и журналист. Надо сказать, что за оперативность в работе, умение логически мыслить, находить и достойно подавать интересные темы и факты, довольно своеобразно и грамотно писать его уважали коллеги и начальство. Несмотря на его молодость.

Несомненно, этот низкорослый, узколицый и белобрысый мальчик в роговым очках обладал редким типом мышления, так называемым, смешанным, состоящим из аналитического и ассоциативного. Обладал проницательностью, но при этом его можно было запросто и свободно разыграть в дружеской беседе, подсунуть ему, ради шутки, «липу», но вовремя… остановить.

Ведь Крапивин мог тут же броситься добывать не существующий в природе, сенсационный материал. Наивность его шла от большой веры в чудеса – и в добрые, и в злые. Да и, по сути, он был прав. Ведь всё, что ни происходит вокруг – от человеческих добрых и порочных действий до рождения капли росы – есть тайны и загадки.

По его глубокому убеждению, официальная фундаментальная, да и, пожалуй, прикладная наука, как сидела, так и сидит голой задницей в грязной луже и уверенно полагает, что постоянно делает открытия и разгадывает загадки, а на самом деле собирает жалкие крохи. Максималист Венька (возможно, и не справедливо) считал, что сельский полупьяный пахарь (который давно уже не пашет, но не по своей воле) знает порой больше в области языкознания, то бишь, глоттологии, чем какой-нибудь, активно прославленный академик-лингвист.

Причина в том, как объяснял Вениамин, что тот же земледелец больше живёт подсознательным чувством и разумом, а не земным сознанием, которое, чем стройнее, тем… смешнее. Крапивина переубедить было трудно. Но абсолютно наивен он был только в одном – не отрицал самых не вероятных природных и прочих явлений. Снежный Человек, Лохнеское Чудовище, Левитация, Ликантропия, НЛО, Аномальные Зоны и так далее. Все эти существа, предметы и явления одного порядка отнесены к разряду (главным образом, официально) не имеющих места быть.

Таким представлялся Розову характер репортёра. Анатолий считал, что именно из таких, как Венька, получаются прекрасные сыщики. Но происходит такое только в том случае, если их, «фантазёров», не затягивает из реальной среды в свои «зоны» нечто потустороннее и, по мнению подавляющего большинства «официальных» источников, учёных и прочих авторитетов, абсолютно не реальное.