Страница 2 из 21
Павел похлебал супчика, поел буженинки и запил все крепким чаем. Спиртное Павел употреблял редко, по стечению обстоятельств и при крайней необходимости, когда отказаться никак нельзя. Проделав все, что положено и к чему привык, Павел вдруг всерьез задумался о том, что окружало его, о каждом проживаемом дне. Машка начала полнеть. А вчера — поди ж ты! — заснула у телевизора. Он ощутил странную безысходность своей домашней жизни, даже такой относительно безмятежной и обеспеченной.
— Пустовато как-то стало, — услышал он голос жены. Маша стояла в дверях кухни и с легкой тоской смотрела на его пустую тарелку. Или это ему показалось, про тоску в ее глазах?
— А? — задумчиво обернулся он и медленно договорил: — Пустовато? Это ты точно подметила.
— А по телевизору передачу интересную показывали. Про Красное море… Вода прозрачная, песок как сахар, люди загорелые и веселые. Пальмы, верблюды… Самое интересное, что наших россиян там пруд пруди. Местные лавочники учат русский язык, чтобы заманивать наших туристов.
— А что в лавках? — меланхолично спросил Павел.
— Сувениры… украшения, одежда. А вечерами на улицах карнавалы, шествия, запускают петарды, танцуют. — Голос жены был все же унылым. Нет, про тоску в глазах все правда, не показалось ему.
— Машка, — осенило Павла, — а давай махнем куда-нибудь! Возьмем отпуск и поедем. Да хотя бы в Африку!
Жена посмотрела на него, осмысливая оживление и почти забытый ею интерес к своей особе. В глазах засветились огоньки, на лице появилась даже некоторая бесшабашность.
— А давай! — коротко выдохнула она.
Павел, услышав такой ответ, выпрямился, прихлопнул руками по коленям и сказал:
— Сейчас, значит, по такому случаю еще чаю, и обсудим, куда и как.
Маша, как приличная жена, резвенько взяла с места к плите:
— Пусть чайник пока закипит, я быстро, — и выпорхнула из кухни.
Минут через десять, пока Павел размышлял о последствиях своего неожиданного даже для него самого предложения, она вернулась. Черт! Да она ли это? На ней был уже не примелькавшийся привычный халатик, а светло-серые шорты и майка с короткими рукавами. На этой маечке, легкомысленно обтягивающей крепкую грудь, красовалась дерзкая по исполнению надпись «Никогда не сдаваться!». И подкреплялась рисунком, на котором был изображен лягушонок, полузаглоченный аистом. Лапки лягушонка изо всех сил сжимали горло прожорливой птицы, а выкатившиеся из орбит глаза аиста выражали смертельный ужас.
Еще на Маше были белые носочки с желто-красной каемочкой и спортивные туфельки с аккуратным кантиком на тонкой подошве. Павел провел взглядом по Машиным ногам и неожиданно густо покраснел.
— Сейчас будет чай, — торжественно произнесла Маша, повернулась на носке и пятке и покраснела гуще Павла.
— Чай — это хорошо, — бодро произнес Павел пересохшим горлом. Он подумал, что жена заметила его смущение, и смутился еще больше.
Маша, разливая чай по кружечкам тонкого фарфора, исподтишка наблюдала за супругом, инстинктивно переступая так, чтобы пятки были вместе, носки врозь, как когда-то в пионерском лагере.
Павел не мог оторвать взгляда от ее ног, ощущая горячий юношеский дискомфорт у себя в брюках. Конечно, ему и раньше случалось видеть, как жена хозяйствует на кухне, моет посуду, оттопыривая локотки в ямочках, но такого, как сейчас, с ним не случалось никогда.
От Маши состояние мужа не укрылось, но и сама она преисполнилась ожиданием чего-то нового, необычного, не изведанного еще в прожитой с Павлом жизни, наполненной заботами, хлопотами и страхом что-нибудь забыть или куда-нибудь не успеть. Неужели у них все может быть по-другому? Неожиданно для нее самой Машей овладела незнакомая ей прежде уверенность. Она повернулась к мужу, подошла к нему вплотную и подняла за подбородок его необычно смущенное лицо.
— Не спать! — скомандовала она голосом девушки из телевизионной рекламы.
Павел с бугрящимися брюками потянулся к Машиной груди, к соску под майкой и, прикрыв глаза, поцеловал.
— Чай стынет, — не теряя властности во взоре, твердея другим соском, сказала Маша.
Павел стал жадно, прямо-таки… хлебать чай. Маша смотрела, как он делает большие глотки. И вдруг самым невероятным образом на месте Павла она представила Максимку Бодрова, с которым училась в первом классе.
Максимка часто, сидя за партой, ухитрялся засунуть в выемку для портфеля обе ноги, расстегнуть ширинку школьных серых штанов, вынуть свой орган и играть с ним прямо на уроке. Маша уже имела представление о том, что у мальчишек там находится, благодаря тому же Максимке. Она делала вид, что ничего не замечает. Бесстыжий Максимка горячо шептал ей в ухо, что он с ней сделает… если она не посмотрит под парту. Маша с гулким стуком в ушах смотрела в таинственный сумрак, на его пальцы, охватывающие ярко-красный столбик с блестящей головкой, наблюдала за медленными движениями пальцев вверх и вниз по этому столбику, не в силах отвести глаза. Максимка мог делать это весь урок, то выгибаясь, чтобы Маше лучше было видно, то опускаясь в недолгом изнеможении. На переменке Максимка бегал с ребятами по школьному двору как ни в чем не бывало. Маша же внутри медленно отходила от острого неизведанного чувства, внешне не подавая виду.
Один раз она, не отдавая себе отчета, взялась за этот красный столбик и начала повторять движение Максимкиных пальцев. Мальчишка мелко дрожал и подавался навстречу Машиным рукам, глядя на свое возбужденное естество. С тех пор он часто просил Машу делать это и говорил ей секретным голосом, что он может «не кончать сколько хочешь», хотя Маша не понимала, что он имеет в виду.
Сейчас, рядом с мужем, Маша вдруг осознала редкостную гиперсексуальность одноклассника. Вместе с горячей волной подступившего возбуждения она почувствовала, что страстно хочет того, давнего, детского, ощущения власти. Еще она ощутила потрясшую ее уверенность, что получить эту власть может прямо сейчас — состояние Павла было таким, что для сомнений не оставалось места. Ох, Максимка-учитель!
Она молча взяла мужа за руку и увлекла за собой в спальню. Там она стащила с него все лишнее, оставив только брюки…
Когда Маша повторяла те, детские, но очень правильные движения рукой, перед ее мысленным взором возникал трепещущий первоклассник, задыхающийся от острого ощущения стыда под изучающим взглядом ее, девочки, и испытывающий непередаваемо яркое наслаждение. Маша открыла глаза и увидела глаза Павла. Он смотрел на ее пальцы, разнообразно бегающие по поверхности теперь его главного «я». Впервые наблюдая мужа в таком состоянии, Маша даже и не помышляла о каком-либо ином удовольствии для себя, кроме этого зрелища, захватившего ее полностью.
Неожиданно Павел выстрелил струей спермы, поразившей его прямо в глаз. Он схватился за лицо. Жаркое наваждение пропало. Маша охнула и прижала руки к груди. Павел сел на кровати и попытался очистить глаз от липкой жидкости. Это оказалось не просто. Жидкость проникла под веко и причиняла сильную боль. Павел застонал.
Жена бросилась к телефону и позвонила в «скорую». Через полчаса приехал врач. Он промыл Павлу глаз и, усмехнувшись, сказал:
— Не расстраивайтесь, такое иной раз случается, правда, в основном у молодых. Завтра глаз будет как новенький, забудете, что болел.
Но назавтра Павел ничего не забыл. Они давились от смеха, вспоминая этот снайперский выстрел. Маша, обводя пальчиком узоры на кухонной клеенке, рассказала Павлу о своих странных ощущениях. Павел, поблескивая покрасневшим глазом, начал настойчиво выпытывать подробности.
— А почему, Маш, почему тебе ничего другого в тот момент не хотелось? — ласково приставал он и заглядывал ей в лицо.
— Н-н-н-ууу, потому что… ты… такой был необычный!
Маша отстранилась от Павла, глядя немного исподлобья, с частичкой вчерашнего интереса, но так, чтобы муж не смог дотянуться до нее безответственными руками. Она прислонилась к подоконнику и обхватила себя за плечи. Павел сидел на стуле паинькой, боясь спугнуть Машино откровение.