Страница 2 из 6
Разгребая оставшийся мусор и вкрапление копий чужих документов в свои, Малыш нашел пластмассовый конверт, которых не делают лет тридцать. Он даже не помнил, откуда у него такой, и что в нем могло храниться. Оказалось, что в конверте были артифакты его первой американской экспедиции. Среди неузнаваемых фотографий, он нашел приглашение на бат-мицву: Рода и Гирш Орловы приглашали его в далеком 1978 на праздник к их дочери Стейси. Приглашение было выполнено на дорогой бумаге с золотым обрезом и совсем не потускнело за десятилетия. Он помнил, как и где он сначала получил устное приглашение, а через неделю его письменное подтверждение. В тот день они с Гиршем неудачно съездили на еврейскую мясокоптильню под сказочным названием Шофар Продьюс. Коптильней управляло трехголовое существо еврейской национальности. Головы не ладили друг с другом, грызлись и подозревали всех вокруг себя ворами и изменниками общему делу. В своих рассказах-воспоминаниях об Америке в частных компаниях и на публичных лекциях, после возвращения в Союз, Малыш часто и красочно описывал ту поездку, за что негласно прослыл антисемитом и юдофобом.
В этом же конверте лежала копия предложения покинуть штаты в 72 часа. На обратной стороне копии были какие-то подсчеты денег, сделанные мягким карандашом и несколько телефонных номеров. Малыш подумал, что телефонные номера имеют магическую силу – абонент на другом конце может повернуть время вспять. От такой мысли волосы на руках Малыша встали дыбом. Он вспомнил быстротечный конец своей «гастроли». Как они не спали с Райкой последние трое суток и состарились оба от горя. Райка снаряжала его домой, как в экспедицию покорения целой страны при помощи не оружия, а даров. Во время тех сборов они говорили о чем-то несущественном, потому что понимали, что расстаются навсегда. На прощание Райка ему сказала, что когда он будет звонить в штаты, использовать одно летучее предложение из фильма «17 мгновений весны», если ему угрожает арест. Тогда она прилетит в Ленинград и, как его действительная жена и подданная США, будет разбираться с местными властями. Малыш не сомневался – она бы прилетела. Он даже тогда подумал, что скажет эту фразу в любом случае, чтобы она приехала. Сверхкондиционная сняла в том году 3-х комнатную квартиру в Сестрорецке, и всем бы хватило места. Но все обошлось. Малыша не репрессировали, а приняли выездным лектором в общество Знание. Сверхкондиционная оттаявала очень медленно и спала в несъемных трусах.
Из частых телефонных разговоров с Райкой Малыш знал, что дело гибели Грега не закрыто, что Райку таскают на допросы и в который раз требуют описать одни и те же фрагменты их встреч с Грегом.
Райка ничего не боялась, потому что ей нечего было скрывать, а когда поняла, что так просто ее не отпустят, связалась с кем-то из ЦРУ, кто знал ее по работе на программах обмена студентами в России. Ее возили в квартиру Грега несколько раз. Обведенные силуэты на полу не тускнели по ее словам. Однажды, при одном таком посещении она увидела толстую общую тетрадь, которой никто не замечал, потому что на ней стоял аквариум с проросшей от старости картошкой. Тетрадь ей удалось унести. Когда Малыш спросил, что было в тетради, она сказала, что, в основном, химические формулы и фразы из Ницше и Юнга.
Одно время после смерти Сверхкондиционной Малыша посещала идея найти Райку, а через нее и тетрадь Грега. Но он откровенно побаивался встречи с таким далеким прошлым и с не молодой Райкой. Ему было не важно, что она бывала замужем не раз. Он просто не хотел отожествлять бабулю любой миловидности с его Райкой образца 1978 года.
Малыш набрал телефон справочной и объяснил ситуацию с устаревшими номерами телефонов. Телефонистка не хотела заниматься такими мелочами и просто подключила его к какому-то автомату, который механическо-вежливым голосом сообщил новые номера телефонов, соответствующие названным, и обещал повторить их за дополнительную плату в 50 центов.
Малыш решил не откладывать дело в долгий ящик и позвонил по одному из номеров. На другом конце трубку сняли после четвертого звонка, и автоответчик сообщил, что дома никого нет и предложил оставить свой телефон и короткое, но ясное сообщение. Автоответчик говорил Райкиным голосом. Не успел Малыш испугаться голосу из прошлого и положить трубку, как вслед за автоответчиком заговорила реальная Райка. Было понятно, что она говорит по одному из тех телефонных аппаратов, которые автоматически определяют номер телефона, с которого идет звонок. Малыш не был готов к такому и даже не смог выплеснуть из себя новую практическую шутку, поэтому сказал одну из тех, которыми они пользовались, когда жили вместе: «Киев-газ». Теперь в трубке воцарилось молчание, и чтобы дать Райке знать, что ее не преследуют слуховые галлюцинации, он продолжал на обычный манер, на который едва ли был способен после десятилетий молчания: «Привет, Рейч. Это я звоню тебе из-за большой воды. Копался сегодня в непонятно откуда взявшихся бумагах и нашел этот номер телефона. Не подозревал, что ты можешь работать автоответчиком на другом конце телефонной линии, так, что даже по стене сполз на пол. Твой голос совсем не изменился. К какому кузнецу ты ходишь за перековыванием голоса и как часто?»
– У тебя тоже очень похожий голос на прошловековый. Я грешным делом совсем про тебя забыла, но голос узнала. Что ты позвонил? Что-нибудь случилось? У вас же сейчас не время для телефонных звонков. Ты здоров на голову? Или правильнее спросить, ты в своем уме?»
Малыш был рад тому, что услышал. Хороший заряд скепсиса и злая ирония в его адрес звучали доказательством, что Райка не парализована от неожиданности. Однако, она думает, что он звонит из-за другой большой воды – из-за океана.
И чтобы эта мысль не выскользнула из его памяти до следующей фразы, он сказал: «Я звоню из-за другой большой воды, чем ты думаешь. Из-за Гудзона или, по-вашему, Хадсон ривер».
Опять воцарилось молчание, и опять Малыш заволновался о параличе или инсульте, но пронесло и на этот раз: «Так ты в Нью-Йорке что ли? Давно приехали?»
– Да давно, но не так. Ты днем занята чем-нибудь? Может быть, встретимся, шампанского попьем, как встарь, если тебе можно. Я не занят для такой оказии и могу подъехать в любое доступное колесам место. Если не можешь сегодня, давай, договоримся на «когда сможешь.»
– Сегодня я ехать никуда не могу – ко мне днем приходят ремонтеры и уборщики, но ты, если хочешь, можешь приехать. Я живу теперь одна и готовлю дом на продажу. У тебя есть GPS – записывай мой адрес. Давай, пожалуйста, быстрее – ко мне уже пришли.
Малыш все записал, как ему сказали.
На автопилоте он поставил 2 бутылки шампанского в морозилку и поймал свое отражение в зеркале около дверей. Отражение было не хуже, чем полчаса назад, но его оно почему-то не устроило. Он даже не понял, что именно его не устроило и почему. Но через пару минут он понял, что подсознательно он хотел бы выглядеть как можно более узнаваемым, но как сделать такое пока не знал.
За несколько дней до их разлуки тридцать слишнем лет назад он представлял из себя польского режиссера порно фильмов пана Груцу и таким, наверное, ей запомнился. Тогда он был не брит и носил висячие на польский манер усы, у него были длинные волосы и румяные щеки.
За годы жизни без Райки все это куда-то подевалось. Он посмотрел на себя еще раз и подумал, что можно, конечно, купить и наклеить усы, потому что так быстро ему своих не отрастить, но что делать с остальным волосяным покровом и очками и сединой?
Малыш почти что с ненавистью потер свою бритую так не кстати щеку и поймал себя на крамольной мысли, что не узнаваемости он хочет, а понравиться. Его даже в жар от такого кинуло, но мгновенно и охладило – зачем ему нравиться пожилой женщине, когда он с успехом нравится молодым. Что-то было не так во всей этой логике, но понравиться ему все равно хотелось.
Стоя под душем он додумал эту мысль, и сформулированной и отмытой выглядела она примерно так: годы расставания напоминают из себя телеграфную ленту, разорванную на полуслове, но сохраненную. Неважно, где и как эти разорванные полуслова были все это долгое время, но вот они встретились и соединились в месте разрыва. За годы проведенные врозь два полуслова прошли разные испытания: они пожелтели, загнулись с краю и стали хрупкими не как телеграфная лента, но, соединенные в одно слово, они все равно несли свой первоначальный смысл, и было неважно, кто и как из них выглядел.