Страница 13 из 17
– О чем ты думаешь, Анюта? – спросила Маша. – Я тебя такой еще не видала! Сидишь одна, глядишь в окно и молчишь!
Но Анюте не хотелось рассказывать, о чем она думала. – Рассуждаю сама с собой, – отвечала она уклончиво.
– Вот как! Ты и рассуждать стала! Я этому очень рада, потому что всегда тебе выговаривала, что ты все делаешь с маху, не думая.
– Ну, теперь я буду думать, когда сделалась такой особой, что все могу, – заявила Анюта важно и серьезно.
– Но что же ты можешь, – возразила удивленная ее словами Маша, – ты еще дитя!
– Это не мешает. Я, например, могу тебе подарить сервиз – и чайный, и столовый.
Маша засмеялась.
– Во-первых, – сказала она, – не можешь, во-вторых, если б и могла, надо знать, возьму ли я его.
– Как не возьмешь? Почему?
– А потому что мне своего довольно и чужого не надо. Я на чужие деньги не льщусь.
– Чужие! Мои-то деньги тебе чужие! Ну, Маша! – Анюта удивленно и печально взглянула на Машу.
– Ты еще мала и многого не понимаешь. Предлагать-то легко, да взять трудно. Надо сперва заслужить уважение, чтобы люди близкие согласились взять у тебя.
– Разве ты меня не любишь? – удивилась Анюта.
– Люблю, но уважать тебя мне пока не за что. Вот когда ты станешь большой, и притом хорошим человеком, то и заслужишь мое уважение. От избытка и отдавать нетрудно – надо отдавать, лишая себя. А кто не умеет лишать себя, у того не останется денег, чтоб их отдавать другим. Тот рад бы и беде помочь, да нечем, все уж потратил на свои прихоти! Ты должна быть строга к себе и внимательна к другим.
Анюта опять задумалась.
Строга к себе! Что-то такое непонятное говорит Маша. Она никогда ко мне строга не была, а теперь хочет, чтоб я сама!..
Рано легла спать в тот день Анюта, утомленная и смущенная. Вчера устала она от прогулки и беготни, а нынче – от размышлений. Голова ее шла кругом, и, когда она засыпала, перед ее взором мелькали и колясочка с крошечной лошадкой, и сервиз, и нищий, и Маша, и крыша маменьки, с которой капает, капает!.. И книги, и она тащит их, тащит… И вдруг все спуталось, и она проснулась от ярких лучей солнца, которые через белые занавески дотянулись до ее постели, отыскали ее там и блеснули ей прямо в глаза. Она приподнялась. Комната была пуста. Ни Агаши, ни Лиды – они уж встали, она одна проспала. Анюта вскочила, умылась, оделась и побежала в столовую. Там уже все пили чай, и Маша, как всегда, его разливала.
– А вот и княжна, – засмеялся Митя. – Как изволили почивать, ваше сиятельство?
Анюта, не вчерашняя, а прежняя, сказалась тотчас. Она обидчиво проговорила:
– Я вам не позволю насмехаться надо мной. Какие вы все неблагодарные! Как вы несправедливы ко мне!
– Это что за новость! – воскликнул Митя.
– Я вчера весь день думала, как бы мне сделать вам приятное, а вы надо мной только и знаете, что насмехаться.
– А ты за свои раздумья уже требуешь от нас благодарности, – съязвил Митя, – молодец, Анюта!
Анюта поняла чутьем, что сказала что-то не то, и потянулась поцеловать Митю, но он отстранил ее рукой:
– Скоро заважничала!
Анюта изменилась в лице. Ваня заметил это, звонко, на всю столовую, поцеловал ее и сказал:
– Ну, не обижайся. Ты Митю не со вчерашнего дня знаешь, он сам ведь ох как любит важничать. А пусть твое сиятельство расскажет нам, как оно намерено действовать, чтобы дальше жить…
– И чудить, – прибавил Митя.
– Отчего чудить! Как чудить! – воскликнула обиженная Анюта.
– Да вот говорят, что когда дурню, а ведь твое сиятельство большой дурень и колоброд, достанутся большие деньги, то ему удержу нет. Он начнет так дурить и колобродить, что все диву даются. А ты пословицу попомни: «Глупому сыну не в помощь богатство».
– Да в чем же я дурень и колоброд? – спросила Анюта, вовсе разобиженная и сердитая.
– Да тем, что у тебя разуму мало, а задору много. И разве это неправда, что ты необузданная и взбалмошная? Разве в первый раз ты слышишь это от всех нас?
– И в последний, – сказала Анюта. – Я не хочу, чтобы вы так со мной обращались.
– Не хочешь! Мало ли чего ты не хочешь! – крикнул Митя запальчиво.
– Полно, – укорил Ваня брата, – что ты к ней придираешься.
– Правда, – вступила в их спор Маша, – что Анюта вспыльчива, задорна, добра не жалеет: что издерет, что разобьет, что выпачкает – ей и горюшка мало, но она дорожит многим. Например, я скажу, что дорожит она нашей к ней любовью.
– Маша! Маша! – воскликнула Анюта с порывом. – Ты моя любимая Маша! Тобой дорожу я больше всего на свете и люблю тебя, как люблю!
В словах Анюты, в голосе ее было столько горячего, внезапно прорвавшегося чувства, что все дети были тронуты, и Митя смутился. Он даже покраснел.
– Да, – сказал Ваня ласково, – твое сиятельство – добрая душа.
– Ну, помиримся, – предложил Митя, улыбаясь, – я тебя люблю, и ты меня любишь, и они нас любят – это дело известное, а теперь расскажи, как твое сиятельство станет устраивать свою новую жизнь.
– Я уж об этом думала целый день вчера, – сказала Анюта серьезно, – конечно, мы все по-прежнему будем жить здесь, вместе, но возьмем себе много учителей, так как Маша говорила вчера, что мне теперь надо многому научиться, и я буду учиться с Агашей и Лидой, а к Лизе пригласим гувернантку. А после уроков мы тотчас поедем кататься. У нас будет маленькая колясочка, как у дочери предводителя, и крошечная лошадка…
– Такая же, как у дочери предводителя, – проговорил Ваня. – Ее зовут Крошка, и кучер говорит, что когда он ее чистит, то не обходит вокруг нее, а возьмет ее за хвост, приподнимет и поставит как надо. Право!
– А ты откуда знаешь? – спросил Митя не без насмешливости.
– Я с этим самым кучером, его зовут Потап, ходил намедни рыбу удить, – объяснил Ваня добродушно, – и он сам мне все это рассказывал.
– Удивительное дело, – сказал Митя, – что нет кучера, которого бы Ваня не знал.
– Вот и неправда, – вступилась Лида, – вчера шел по улице кучер, а Ваня его не знал, потому он ему не поклонился.
– Ну, – прервала их Анюта, горя желанием сообщить все свои планы и затеи, – скоро Потап будет рассказывать не о своей, а о нашей лошадке; она будет меньше предводительской, а мы придумаем ей другое имя, получше. Ну, как назовем ее?
– Мальчик, – предложил Ваня.
– Лихач, – отозвался Митя.
– Малютка, – проговорила Агаша.
– Незабудка, – выпалила Лида.
Раздался общий взрыв хохота, а Лида глядела на всех с удивлением.
– Опять Лида отличилась, выдумала, изобрела, – говорил Митя, помирая со смеху. – Не выдумаешь ты пороха, как вчера сказал папочка.
– Что ж, что не выдумает, если он уж выдуман, – заметила Агаша.
– Не обижайте ее, – заметила Маша, – она добрее всех вас, а ты, Лида, не обращай на них внимания, они сами еще очень глупые.
– Нашла! Нашла! – захлопала в ладоши Анюта. – Мы назовем лошадку Мышонок и каждый день, каждый Божий день будем кататься, да не один раз, а два раза – утром и вечером.
– Браво, умная Анюта, – закричали все дети вместе.
– Умное твое сиятельство, – сказал и Митя, все еще смеясь. – Итак, решено! Мышонок! Ну, а как же мы все – ведь нас, не считая Маши, которая одних нас не отпустит, – шесть душ, влезем в эту крохотную колясочку?
– Придется кататься по очереди, – усмехнулась Агаша.
– Нет! Нет! – возразила Анюта. – Купим еще одну, другую такую же колясочку.
– И другого Мышонка, – подхватил Ваня.
– Нет, – сказал Митя. – Вам, девчонкам, с руки на Мышонках кататься, а мне, Ване и Маше совсем нехорошо. Только людей насмешим. Пусть уж твое сиятельство раскошелится и купит мне и Ване верховых лошадей!
– Ах! Какой ты, Митя, умный, – воскликнула Анюта, – именно верховых лошадей! И вы оба поедете за нами! А Маша? – вдруг вспомнила Анюта. – В чем же Маша? Маше надо купить пролетку[5], и она в ней вместе с папочкой будет ездить к обедне. Вот так славно! И мы все будем кататься, гулять, а после гулянья пить шоколад, не в именины, как у маменьки, а каждый день.
5
Пролётка – легкий открытый двухместный экипаж.