Алракцитовое сердце

Деян собрался было спросить, что же оказалось худшим, но после недолгого раздумья решил, что лучше не надо.

- Мои охранники были, конечно, напуганы всем случившимся; они не знали, каких перемен ожидать и чего ожидать от тех перемен... Да я и сам не знал. - Голем помолчал. - Мной тогда руководило одно лишь желание - ни в чем не уподобляться отцу, однако начал я, как и он, с казней: перевешал всех, кто особо отличился в доносах или расправах над другими... Об управлении землей я имел представление чрезвычайно слабое, основанное только на давних бабкиных уроках да на тех немногих развлекательных сочинениях, которые в перерывах между колдовскими занятиями зачитал от корки до корки. Из них я сделал вывод - надо заметить, не лишенный смысла - что судьба и подданные обычно неблагосклонны к неопытным и слабым здоровьем юношам, вдруг обретшим власть: слетевшиеся на огонек "заботливые" родственники или "верные" слуги чаще всего убивают таких бедолаг еще до того, как те успеют обжиться в княжеских покоях. Поэтому до поры до времени я решил по-прежнему оставаться внизу и показывался только при необходимости. А наверх, к растерянным людям вышел он. - Голем указал на великана. - Не только как мои глаза, уши и руки. С того дня полуживой Джибанд исчез: его сменил дедов бастард, младший брат отца Джеб Ригич. О том, кто он на самом деле, знала лишь дюжина стражников, но и те, в сущности, мало что понимали. Для большинства в замке наша легенда была правдоподобней истинной правды: они не помнили деда, и полуживые были для них диковинной сказкой, не более. Хотя Джеб хорошо притворялся человеком, он не мог, к примеру, принимать прилюдно пищу - потому как вовсе не мог ее принимать, - но после отца такими странностями слуг было не удивить. Огромный же рост и неуязвимость лишь добавили ему в их глазах уважения. Кроме меня правду осознавал только отец, но, угрожая смертью, я вынудил его при свидетелях отречься от правления в мою пользу и признать Джеба братом, моим регентом и, в случае моей гибели, преемником. От потрясения отец совсем повредился умом, но смерти он боялся сильнее прежнего - и потому сделал все, как я велел, и подписал все нужные бумаги. Он прожил в заточении еще полвека и умер, состарившись, своею смертью: чародеи, лишенные возможности использовать силу, живут не дольше остальных людей. Чем держать скованным взаперти, справедливей и милосердней было бы убить его сразу - но я не решился... Не смог. После всего он все еще оставался мне отцом. Слишком многое связывало нас. Я чувствовал вину перед ним, перед другими... Прежде я сказал тебе, что он повредился умом сразу после смерти матери, до того, как вернулся в замок. Но даже если так - тогда его помешательство еще не было столь глубоким и опасным; он еще мог оправиться. Если бы не случай... Если бы не я. Я всего-то сделал глупость, сбежав из дому в трудную пору; тысячи трусливых мальчишек поступают так же, и все сходит им с рук; но мой злосчастный проступок исковеркал и оборвал множество жизней. Едва ли не каждая моя оплошность оборачивается бедой. Быть может, это судьба, рок... Твой друг-священник, назвавший меня "пропащим" проходимцем, верно, почувствовал это во мне. Вынужден признать - он был прав, твой преподобный Терош.

- Припоминаю, мы были с ним одни. Подслушивать нехорошо, ваша княжеская милость, - сказал Деян, подумав про себя, что Терош Хадем имел в виду совсем другое, чем посчитал чародей.

- Уж прости: привычка. - Голем развел руками. - Я заподозрил, что ему что-то может быть известно; откуда ж мне было знать, что и тебе он ничего не скажет, кроме личного... Дедовские шпионские штучки я изучил во всех подробностях, и не зря: после смещения отца они сослужили мне хорошую службу. Без помощи этих фокусов нас с Джебом рано или поздно все же сбросили бы в колодец. Я подслушивал все разговоры в замке, обнаруживая наши ошибки, корысть доверенных слуг или находя нежданных бескорыстных помощников. Но важнее было другое. Видишь ли... Главная беда любых советников не в подлости, а в глупости. И в невежестве. Честный дурак, который всей душой желает, чтоб все сделалось в лучшем виде, порой такого наговорит - хуже любого жулика. Нажалуются на него: болван, мол, неграмотный. Но жалобщики - того же поля ягоды: и дураков среди них, и подлецов предостаточно. Поэтому сколько доклады и жалобы ни читай - не поймешь ничего. Совсем иное дело, если послушать, как жалобщики промеж собой ругаются, о чем стряпчий с женой за ужином говорят... Мы с Джебом знали об управлении замком, землей и людьми меньше, чем кухаркины сыновья, но должны были в короткие сроки разобраться сами, не выказывая беспомощности. И мы разобрались. Подслушивать нехорошо - твоя правда, Деян, - но полезно. У многих правителей эта привычка в крови.

- Так дурость тоже у многих в крови - и что? - хмыкнул Деян. - Ну да я сам на слух и любопытство не жалуюсь, грешен, так что не мне тебя судить.

- Небеса благоволят молчаливым и внимательным. - Голем усмехнулся. - Даже со всеми ухищрениями наладить управление и укрепить власть после отцовских бесчинств было непросто. Одной слежкой дела не делались: виселица редко пустовала, а кое-кого мне даже пришлось устранить самому, скрытно, чтобы избежать смуты. Но за три года мы добились своего. Джеб стал для людей хорошим правителем; лучшим, чем в будущем я сам, потому как он всегда был добрее меня. - Голем вдруг повернулся к великану. - Многое произошло за следующий век, многое изменилось. Кроме нашей общей, у тебя была собственная жизнь, Джеб, которая нравилась тебе, - точнее сказать, мне нравилось думать, что она тебе нравится... По правде, мне мало что известно об этом: чаще всего я был далеко. Но многие мои и твои друзья знали, кто ты на самом деле, и все же ты был в их глазах человеком, потому как ты и был - человек. Бессмысленно и пытаться перечесть все, чем я тебе обязан. Я страшно виноват перед тобой за случившееся; виноват и в том, что мне невыносимо теперь говорить с тобой, видеть, что с тобой сталось... Ты, тешу себя надеждой, не так уж и несчастлив сейчас, но я - не знаю, смогу ли я свыкнуться со всем этим, чтобы помочь тебе пройти весь путь заново. Я быстро ко всему привыкаю, однако это... это... боюсь, все это слишком для меня одного. Но я постараюсь сделать для тебя все, что нужно; все, что смогу. Обещаю. Только не торопи... Не дави на меня, ладно?

- Спасибо, мастер, - громко сказал Джибанд, повернувшись, и от его неловкого движения затрещало что-то в стене. - Я тоже стараюсь тебя понять, мастер.

Чародей достал тряпицу, заменявшую ему платок, и промокнул лоб.

- Спасибо и тебе... Ты всегда был великодушен. Твой дух и силен, и крепок - под стать этому телу, и насколько смутны твои телесные чувства - настолько же смутно для тебя зло... Особенно когда это зло - я. Ты не должен выполнять мои приказы, Джеб, не должен следовать за мной, когда не хочешь. Ты сам по себе, ты свободен. И ты не должен больше звать меня мастером.

Деян бросил взгляд на оконцеа: наконец-то забрезжил рассвет. Огонь потух, и камни очага начали уже остывать; в хижине стало прохладно.

- Я не знаю, что есть зло. Но ты - мой мастер, - сказал Джибанд.

- Был когда-то; но это не важно. Теперь...

- Простите, что прерываю, господа: утро на дворе, - поспешил вмешаться Деян, пока чародей не ввязался в очередной тяжелый и бесполезный спор. - Я послушал бы еще, но пора заканчивать, Рибен. Ты пока не выглядишь достаточно здоровым, чтобы бередить себе душу сутками напролет.

- Мне...

- Тебе, тебе. - Деян не дал ему договорить. - Не ты ли недавно говорил, что твои самыи малые ошибки неизменно приводят к большим бедам? Зачем тогда торопишься совершить еще одну? Господь свидетель, я охотно выслушал бы тебя до конца, но лучше уж я дослушаю потом, чем если ты опять свалишься... Приводить тебя в чувство - та еще работенка, знаешь ли. Второй раз может и не получиться.

- Но ведь... Да, я понимаю. Ты прав. Наверное. - Чародей вздохнул. Голос его разом как-то выцвел. - Ты прав: хватит на сегодня. Еще будет время.