Страница 52 из 86
464
Был уникальный строй. Почему? Потому что строй нынешний не показывает взлёт духа, ни гордых подвигов. Строй Советов, в частности, претворял ницшеанский план сверхлюдей в отношении масс. Рядовой недалёкий "товарищ" чувствовал значимость, сопричастность великому, будь война с капиталом, битва с нацизмом и построение коммунизма, рая земного. Всех строй Советов звал "созидателями", "защитниками", "творцами". СМИ воспевали животноводов, бамовцев, гидов, нянь и военных, простолюдинов. Их уважали и прославляли. Даже и вохра мнил: он герой, охраняющий от врагов лучший строй на земле.
Нынче власть не считается с массами. Поведение, социальный курс, образ жизни, этика власти хамски циничны: общество ноль - власть все сто. Шельмоватые взгляды, лица под лаком, нрав казнокрадов, ложь демагогов - вот власть сегодня. Плюс неуёмная жадность бизнеса, поглощённого властью. Он ещё юный пошленький менеджер ― а в глазах прыть акулы с фальшью улыбки... Был уникальный строй, мифология. А теперь одна проза, холя кишечника.
465
Опосредована любовь.
В нас жадная страсть к понятиям, к толкованиям мира. С грехопадения люди ценят их больше жизни. Пращур наш, кто подверг рай ревизии, тем явил, что ему важней рая свой взгляд на вещи, - лучше, итожа, смыслы о жизни, чем самоё жизнь. В первые годы прошлого века книжно подкованная Л. Гинзбург мнила, что ей трава не значит; значит - понять траву. Меж вселенной и нами встрял медиатор; мы с тех пор слушаем не вселенную, но посредника, разум. Разум особый, фаллоцентричный, математический и формально-логический, разум ценностный, без других измерений. Каждая вещь в нём: облако, вишни, люди, планеты, - всё превратилось в место для штампов в форме суждений; штамп значит больше, чем сами вещи. А непосредственного приятия (напрямик принимая вещь, ты не судишь и, значит, любишь) - мало, ничтожно. Вместо Живого Вольного Бога - мысли о Боге как о церковном, авторизованном в папе римском и активируемом на Пасху. В этом же плане и вместо музыки - понимание музыки как грошовых попевок. Взять и любовь саму - и о ней есть понятие как о фрикциях М о Ж.
Разум строит по принципу: не по милу добр, по добру мил. Милуй, чтó нравственно, признанно "добрым" (значит моральным); то же, что манит против морали, проще, чтó мило, но что недобро, это не пользуй, ибо безнравственно. В данном ракурсе Бог есть то, что, сболтнув мораль, дремлет в дыме кадильниц в заспанной церкви. Сходно любовь теперь ― сброс секреции.
Чтó пройдёт фильтры разума - то и есть. Остальное есть, но без права быть. Суть вещей при подобном подходе не замечается. Бах для масс "лабуда", потому что в нём уйма нот, куча, масса всего, как в жизни, что не прошла тест разума. Оттого и курьёзы. Скажем, составилась мысль о книге будто о должной сумме страниц (полос). Если их меньше нормы, им не назначат статусность книги. Если их много - тоже не книга; надо урезать, чтоб стала книга. Так вот и действует Сцилла зла и Харибда добра.
Любовь... Чем была любовь? Чудо, сказка, волшебность, взрыв всей органики и магический синтез! Нынче - гламурная случка в VIP-интерьере с рванием, как бы в страсти, на фигурантке бра от Армани (от Intimissimi). Коль любовь в реквизите убогом, это не та любовь; нет любви, если нет антуража. Ну, и про Бога... Бог, Он ведь чтó был? Сущность, Всевышний, Кой мог содеять всё, что захочет. Днесь Бог - лик в рамке, блеющий этикой. Толкования облепляют явление, познают его инструментом "зла" и "добра", купируют, - и выходит урезанный, ограниченный, истолкованный клон.
466
С позорной и нестерпимейшей ересью в отношении Бога надо кончать. В искусственном: в рясах, в службах, в акафистах, на иконах и в таинствах, - Бога нет. Он был так затёрт человечьими толками, что чуть виден. Схимники - в оппозиции к белым клирикам, так же, как к киновийным, да и взялись они из особого, углублённого чувства к Богу. Надо постигнуть: Бог не мораль отнюдь; "не убий", "не кради" и так далее - это всё от библейского змея, князя морали, лорда законов, строемых на превысшем - смерти. Всяк закон, норма, правило обоснованы смертью. Бог свергал закон беззаконием, что принёс Христос ("смерть закона - Христос", Рим. 10, 4). Выглядя в мире дерзким смутьяном, наглым юродом и богохульником, Бог законами осуждён, являя, что мораль призвана к умерщвлению Жизни-Истины, каковою Бог был. Бог есть "Жизнь как субстанция Жизни; но и Сверхжизнь, ибо Он Саможизнь, от Него вся иная Жизнь", - говорил Дионисий. Бог есть бессмертие. Это напрочь ломает modus vivendi, созданный смертью.
467
Онтологический криминал. Реальные М (гамадрилы с шарами мыщц, но с банальным умом, увы) и подруги их, настоящие Ж (блонды с ветром в мозгах), ― это цель человечества; Шварценеггер и Барби всегда влекут. Но - заблудшего человечества. Расхождение Ж и М длит разлад в человеке, цельном в начале. В Еве с Адамом люди отторгнулись "первозданного чина", пишет Исаак Сирин. Разошедшись душевно, анатомически и так далее, эта пара интенций, гробя эдемское, сотворили взамен его М и Ж. Впрочем, как же иначе при установке воли, мышления и перцепции на понятие "зла-добра", при котором Адам-"добро" предъявляет претензии к Еве как к "добру небесспорному", чтоб сводить её к переменной конструкции, отвечающей планам быть адекватной алчбам Адама.
Ж и М - плод растящего половую, да и любую рознь, направления разума, искромсавшего мир донельзя. Это преступники хуже прочих: онтологический криминал, рассекший эдемский тип (обладавший свободой, вечностью, всемогуществом) на гротескные части, что напрягаются скомкать райское массой фаллосов и грудей.
468
Культура.
Жизнь моя сжата в тесные монструозные рамки и стала в лад им жалкой, уродливой. Я со школы учил тьму лживого, ненавистного, математику в том числе, "королеву наук". Объяснить могу ненависть, зная, что все науки зиждит Ананке-Необходимость, что правит миром в качестве корня всех постулатов, - кои, мол, входят без уговора даже в мозг Бога (по слову Лейбница иль ещё кого). Я смотрел в мёртвый ряд цифр, гадая: что же такое? как? почему в них, в сборище знаков, плоских, бездушных, в мёртвой задаче ищут смысл жизни в виде ответов? Ибо из цифр ничего не могло быть, кроме искусственной ситуации. Жизнь есть большее, жизнь есть нечто ещё. К прискорбию, ни науки, ни разум не признают сего нечто. Я был согласен с Ф. Достоевским, вникшим, что дважды два равны смерти. Можно наделать безукоризненных чётких формул, кои, однако, не оживают. Значит, все числа и все цифири - это не жизнь, а мёртвое; и меня понуждали, значит, жрать падаль. Также в словесности. Речь героев, бывшая эхом неких конкретностей, превращалась в примеры, в формулы, в эталоны, в ценности мира, чтоб ими правиться. Характерно: чем площе автор, тем больших рейтингов огребут его перлы, вроде что "человек - се гордо", или: "живи не зряшно". Кто в мире знает, как жить не "зряшно"? кто?.. Нам спускали цель, чтоб ей следовать, то есть следовать за панующим политическим лозунгом либо общим поветрием, ― игнорируя, чтó вблизи, то есть то как раз, что и есть твоё личное. Нас учили не жизни, но толкованиям под стать правилам политических, социальных, нравственных конъюнктур. Жить значило знать ряд принципов. Нас готовили к странному, жутковатому факту, что ты ничтожен, что ты напрасен, если не служишь неким понятиям: "чести", "партии", "инновациям", "общим ценностям", "гуманизму" и того вроде, то есть идеям. Так вот из личностей (в СССР ли, в РФ) и возник скоп посредственных с их моральными и культурными бзиками. Нас учили холопству общим понятиям, словоблудию, громким выдумкам. П. Корчагин, павший за "принцип", или же Сорос, ассигновавший фонд "гуманизма", были герои.