Страница 19 из 86
171
Жизнь моя пронеслась в клочках от рождения до рутины последних, предродовых мук смерти, целящей породить меня. Смерть рожает, как жизнь, - но в гроб. Вспомнил сверстников, коих нет. Прошло всё... Я зарыдал в тоске; приступ смял меня. Но девятый вал истерии, самый, казалось бы, страшный, начал спокойствие. Девять плачей снесли меня - и покинули. Здравствуй, Моцарт!
172
В мире, где о дерьме спор чаще, чем о достойном, правит дерьмо, увы.
173
Изо всех есть Один всегда перед Богом в каждом мгновеньи; мы все не значим или же значим по усмотрению. В нём, одном, обладающим качеством высших ценностей, упования наши. Мы все излишни - истинен он в развитии вплоть до Бога.
Он, этот некий, верует в странное. Например, в то, что разум наш нам не в прок; что из А в Б путь бесконечен разве что в логике, а в реальности А и Б суть одно; также в то, что лягушка, сбившая масло из молока в тазу, есть метафора всех нас порознь; что живущий с восчувствием одиночества должен этим гордиться: он дошёл до Олимпа, где и стоит один.
Вот его-то и видит Бог. Ибо кончился срок якшаний с родом Адама на языке его. С этих пор говорить нам будут губою, что вне "открытых, принципиальных, искренних, уважительных, доверительных" дискурсов, столь любезных творцам лживых истин и каковые, изрёк поэт, человечное, чересчур человечное, заводящее в область логики, - значит, вновь к "добрым" ценностям, сотворяющим ужасы.
Разум Бога недобр отнюдь, что постиг Один на Олимпе, ждущий божественных очистительных гроз.
174
Солнце низилось, крася речку, наст и ветвяный храм тысяч ив. Мириады цветков сияли, тронуты ветром, редкие - падали и, пока были в воздухе, искрились, но потом исчезали с их серебром в снегах. Остро пахло: пуховичками, почками и набухшей корою. Первое, что привносит в зимний хлад запах, - ивы, их велелепие: краснотал с черноталом понизу на косе, бредины в пятнах лишайников, белолоз с шелковистыми седоватыми листьями, вербы с толстыми, броненосными комлями, сходно вётлы с грустными прядями. Пало много чешуек - вербных особенных, колпачковых, вылитых из одной карей плёнки, что, разворочены серебристостью, вдруг срываются в снег и воды. Тёмная год почти, верба белится и ждёт Господа перед Пасхою.
175
Реалисты вещают жизненные новеллы, подлинные до чёртиков: типа, как кто-то бедный стал олигархом, вышел за принца, должность доходную получил плюс выиграл в лотерею...
Но есть другие, странные личности. Умолчим о фантастах, что хвалят в сказочных небывалых стихиях вещи земные (вроде, как рыцарь с Арктура, свергнувши Лихо, спас королеву с Кассиопеи). Хвалят земное - хвалят для денег и популярности; массам нужно своё, реальное, отдающее свинским хлевом. Мы не о них сейчас. Речь пойдёт о других, вещающих отвлечённости. Вот как Юм, кто помыслил, что человек получает, мол, удовольствие от свершения добрых действий; что нам присуще чувство симпатии, тяги к ближнему. Человек, мнил Юм, сострадателен, толерантен к чуждому стилю мыслей, рад принять постороннюю точку зрения, заражается чувствами, болью ближнего... Юм! Безумец! Чары напрасны! Двести лет речи, схожей с заклятьем, - а заразился кто?
Так и Главный Маг звал давным-давно всех нас к Жизни и Первосущности, увлекая к чудесному, что готовит Бог, - но Его вдруг распяли, всю Его магию обративши в корысть.
176
Засранск, центр России. Много здесь, тьма имён, начиная с ничтожных: были здесь и цари-императоры, и подвижники "духа" (здесь Толстой продал рощу). Кем-то заявлено, что Россия не Запад, но, одновременно, не Восток она, - а как мост между ними или род базы, где бы коней сменить (самолёты заправить) да поохотиться (взять трофеи). Среднее. Никакое. Смутное. Русским нужен не ум, не знания (солженицынская "образóванщина"), не опыт. Нужен нам - "русский нрав", по Витте. Мы для всех нечто, склонное то в расчисленность, то в нирванность. Впали мы в качку с Запада на Восток и, путаясь, забрели в бардак, что нас травит "идеями". Но Засранск та среда, где все смыслы мрут! Вместо них брезжит истина.
177
Ради этого, что вокруг, жрал Адам плод познания? И вот в это я еду?! Господи, царствуй! власть Тебе! Но, возможно, и нет, не знаю. Я ведь не вопль ста тысяч. Даже и сотен. Даже десятков. Я лишь один воплю, а все счастливы, все покорствуют дважды два есть четыре. Я в одиночестве среди радостных! Только я дитё первородных грехов, отпрыск зла и добра! Ведь велено, чтоб от древа познания не вкушали; то есть не нам решать, в чём добро и в чём зло. Вдруг мнимое злым есть благо, а что добро - вдруг худо? Но, если счастливы все таким бытием, - что ж, рай вокруг и лишь я, кто отведал плод, маюсь? Так, что ли, Господи? Мне любить Твоих агнцев и не судить о них? Мне любить Твой мир?
178
"Змей хитрей зверей, коих создал Бог. И сказал змей жене: вправду ль Бог велел, что не ешьте ни от какого райского древа?
Та ему: все плоды нам, только от древа, что среди рая, Бог велел, что не ешьте и не касайтесь, ибо умрёте.
Рек змей: налгал Бог, вы не умрёте; но, как съедите, станете боги, знающие добро и зло" (Быт. 3, 1-5).
179
Что за мораль в раю? Не касайся древа "познанья зла и добра", - что значит не создавай мораль. Так велел нам Творец, постигший: наши законы будут от ложного, а не Божьего понимания "зла" с "добром".
Человек не послушал. И вместо Бога выбрал "добро". До той поры было Сущее, Безъизъянность, то есть "добро зелó", - впредь возникли вещи с изъяном, "нужное" и "ненужное". Человек стал раб мóроков своих домыслов. И теперь говоришь ему: мы живём в состоянии первородных грехов, фальшиво. Он отвечает: как жить без этики? Но не спросит: как жить без Бога?
180
"Эмансипация, поскольку её желают и поощряют женщины (а не только тупицы рода мужского), служит симптомом растущего таянья, угасанья женственных сил". Ф. Ницше.
Бабьи "умности" банальны, плоски,
вроде выставления ..., -
словно менструальные обноски
сорвались и скачут без узды.
Феминизм раздвинул им колени,
но оттуда, вместо малых чад,
повалили стоки "умной" хрени,
так что феминизм и сам не рад.
Скоро омужичатся до матки,
формируя бабо-кобеляж.
Боже, дай им непрерывных схваток,
чтоб
завыли аж!
181
"Мы бессмертны, ибо совокупляемся". Л. Толстой.
182
Я - персонифицированная грусть по раю.
183
Я был подросток. Чувственность мучила. Но вот тайны тайн я не знал. Всяк понял бы, чтó к чему. Я ж был туп. Однозначный зов эроса заглушался особенным чувством к женщине. Странным образом, но во мне подсознательно и безóбразно жила память, что, мол, эдем загнан в женщину и сквернить его стыдно. Опыт я черпал в некоей книжке и в туалете, что был на улице. Шесть мест мужских, шесть - женских. Здесь буква "М", там - "Ж". Это очень, очень дразнило; плюс интерьер в картинках. Тайны, так сказать, воплощались в семантике: "хочу тр@хаться" или "@й/@зда - с одного гнезда". Я дивился, что туалет - раздельный. Как, испражнения разделялись? Что, пищевые продукты, всякие каши, переварившись, делались разными, и одни несут их в блок "М", а другие в блок "Ж"? Пища в женщине не подобна пище в мужчине? Но это глупо. Знать, сексуальный раскол искусствен? или постыден? Как убрать стены и в туалетах, но и везде?.. Плюс дырки - дырки в уборных. С женского края их затыкали. Я помню надпись: "Я сюда вп@хивал"... Этот пыл просвещал меня; севши в смежной кабинке, я дожидался, чтоб вошла женщина... Вдруг застенное слилось с Женственным, с Вечным Женственным всей вселенной, коей я объявил себя, тем что сунул часть плоти в эту вот дырку, и вдруг постиг искусственность, то есть феноменальность - ментальность - секса. Женщина - в мозге; строй его создал женские груди и всё, что ниже. Кстати нас учат с неких пор сдерживать и, напротив, будить страсть мыслью. Впих плоти в дырку ― в лад выражению, что М "трахает всё, что движется". Жизнь "затрахана" и ободрана им, как чучело. Надо всем вспухнул фаллос, и только женское в силах сбить его.