Страница 2 из 14
– А вот еще диск с его песнями, чуть не забыла, послушайте, когда время будет… Он с ней-то, с Эльвирой, был очень счастлив, – задумчиво говорит Татьяна Георгиевна, и я не могу понять, ревнует она или нет.
Замечаю, что сейчас жена Муравина вовсе не похожа на продавщицу, как мне вначале показалось. И в молодости она скорее всего считалась хорошенькой. Не знаю, был ли счастлив поэт со своими предыдущими женами, но вот с этой – да, наверняка. С теми, предыдущими, он жил, а с этой умрет, именно она будет держать его руку перед смертью, именно она в последний раз заглянет в его умные и грустные глаза.
Не торопясь бреду к своей машине. Надо мной купол зонта – погода поменялась: моросит прохладный майский дождик. Прижимаю пакет с книгами к себе, чтобы не замочить. Представляю, как беззащитно спит завернутый в красно-черный плед полуживой фронтовик. И права его жена: абсолютно никому нет до него никакого дела. Только вот мне, да и то по работе. Разве поехала бы я по своей воле на другой конец Москвы, да еще в выходной день?
Милый, милый Алексей Никитич. Великий и ненужный человек. Получивший от своей Родины смертный приговор для отца и потом сражавшийся за нее, рискуя жизнью.
По пути домой включаю диск с песнями на стихи Муравина. Гордые и горячие слова бессмертно уплывают в полуоткрытое окно и растворяются в воздухе.
Няня
Она мне сразу не понравилась, эта третья претендентка на роль няни к моему полуторагодовалому сыну. Марина. Необъятно толстая – живот спускался в несколько ярусов чуть ли не до колен, ограниченная (образование всего десять классов), да еще и без детей.
– Я отлично умею ладить с малышами, – заявляет она прямо с порога. – Предвижу ваш вопрос, а потому отвечу сразу: своих детей у меня нет.
– Понятно, – киваю я и собираюсь тут же ее выпроводить, но что-то меня останавливает. Может быть, брезгливая жалость к ее неестественной полноте. – Проходите на кухню, – приглашаю.
«Наверно, ей трудно устроиться на работу», – размышляю я, разглядывая грубое лицо с выпученными глазами и носом-пуговкой. Руки, словно надувные, она держит крепко сцепленными на бугре живота.
– Опыт работы у меня двенадцать лет, а мне тридцать девять. Кроме того, я очень люблю готовить. Вот, посмотрите!
Марина включает свой планшет, показывает мне фотографии каких-то причудливых блюд: в сосиску продета извивающаяся вермишель, или кусок индейки с сыром, утыканный зубочистками и похожий на ежика… И еще с десяток подобных кулинарных изысков.
– Вы хотите сказать, что будете здесь все это готовить? – недоверчиво спрашиваю.
– Да запросто! Хотите, я и вас научу?
– Пожалуй, нет.
Говорит она громко и бурно, чуть с хрипотцой, проглатывая окончания некоторых слов. Марина слишком хочет понравиться. Лицо ее покрывается мелкими капельками пота, блестят, будто засахаренные, чересчур сильно залаченные короткие волосы.
И тут на кухню выходит мой худенький малыш, заспанный, в одних трусиках, и немедленно начинает рыдать.
– Мам, – кричит из комнаты восьмилетняя дочка, – он проснулся, и я вынула его из кроватки. Сама вынула! – она ждет похвалы.
– Ну какая же ты у меня молодец! А вам, – улыбаюсь няне, – вам, наверное, уже пора, мне сейчас сына нужно кормить.
Марина делает вид, что не слышит.
– Иди ко мне, – протягивает руки к ребенку, – как его зовут?
– Илюша.
К моему изумлению, Илья подходит к няне и, недолго думая, вскарабкивается на ее необъятный живот, кладет голову ей на плечо и затихает.
– Какой милый мальчик, – гладит она его волосы, – чудесный малыш…
Так она у нас и осталась.
Приходила четыре раза в неделю, прекрасно ладила с моим сыном, который ее обожал.
Марина – классическая болтушка. Тема была не важна, главное, сам процесс разговора – бурливый, быстрый, с летящими во все стороны словами-брызгами. «Я плачу ей деньги, ее проблемы не должны меня волновать», – внушала я себе, а она тараторила:
– А мой вчера опять нажрался, сволочь, ни одного дня трезвый не бывает! И где только деньги берет, я же ведь ему не даю… Пришла вчера домой, думала – отдохну, где там! У свекрови-то руки все скрюченные, почти не действуют, а свекр лежачий, кто за ним ухаживать-то будет? Получается, что я. А мне оно надо? Нет, меня кто-нибудь спросил – оно мне надо? Я вчера весь день, весь день чувствовала – что-нибудь плохое случится, что-то случится… И вот. Представляешь – свекр с кровати грохнулся. Прихожу – лежит. Мой алкаш спит, ничего не слышит, а свекровь сидит рядом и плачет – поднять-то его не может… Пришлось МЧС вызывать. Вообще жесть. Можно подумать, это мои родители. Вот скажи, на кой мне весь этот геморрой сдался? Потом до ночи готовила. На всех. Кто им еще приготовит-то? В час ночи рухнула в кровать. А утром встала в шесть, еще уборку сделала – и к тебе.
– Ужас! – искренне посочувствовала я.
– Да вообще жесть.
Так и жили. Он жалела меня – двое детей, работа, дом – все на мне, а я – ее: муж – алкоголик, свекр – инвалид, свекровь – полуинвалид.
Но были в ее жизни и радости. Например, татарин-любовник. Не знаю уж, почему именно татарин.
– Он такой нежный, он такой, такой… Мой-то давно уже ничего не может. Еще бы – столько бухать. И имя у него такое красивое – Наиль. Встречаемся только редко – один-два раза в месяц, чаще никак, у него жена и сын семилетний, он его та-а-ак любит… А мой-то козел еще и ревнивый, узнает – убьет! И ушла бы давно от него, но куда? В нашей с сестрой двушке она сама и живет со своей семьей: муж, трое детей… И куда я туда припрусь? Вообще жесть. Но и у тебя тоже жизнь – кошмар. Вижу, как ты зашиваешься, без продыха, бедная ты моя…
– Бедная ты моя, – эхом вторила я.
Пару раз мы отправлялись с мужем в отпуск, оставляя ее одну с Илюшей. И знали – все будет в порядке, и с квартирой, и с ребенком. Летом, уезжая на дачу на выходные, я разрешала ей встречаться в нашей квартире с любовником. Потом приходилось слушать подробный страстный отчет о том, как они вот на этом диване и как они в ванной…
Когда Илюша засыпал, она включала планшет и начинала писать стихи. Неуклюжие и искренние – про времена года и про любовь, про своего пропащего мужа и обожаемого Наиля…
Так и строчила – по два-три в день. Потом читала мне. Поначалу я что-то подсказывала ей, даже пыталась править, но потом махнула рукой:
Все случилось внезапно.
В августе мы поехали на десять дней в Турцию. Я, муж и дочка. А сын остался с няней.
Морские радости оглушили, ежедневное солнечное блаженство притупило тревогу за Илью, да и что было тревожиться? Марина не подведет. Марина – отличная няня. И так любит нашего мальчика.
Дочь плескалась в бассейне часами, предпочитая голубую хлорированную воду бирюзовой средиземноморской. А мы с мужем валялись на пляже, ни о чем не думая, почти не разговаривая и даже не читая – просто растворялись в жарком, истекающем курортной сладостью воздухе и наслаждались бездельем…
Когда вернулись – в квартире никого не было: ни няни, ни сына.
Я сначала даже не испугалась, подумала: может, гуляют? Но Маринин мобильник не отвечал. Прождали пару часов, разбирая чемоданы, потом затревожились, и, наконец, все надежды на благополучный исход смял грозовой ужас осознания случившегося.
– Немедленно поехали к ней домой! – решил не меньше меня перепуганный муж.
И тут я поняла, что даже не знаю ее адреса. Знаю только, какой дом, а в квартире так ни разу и не была.
– Ты безалаберная! – орал муж. – Как ты могла отдать ребенка неизвестно кому и неизвестно куда?! А паспортные данные ее ты хоть переписала?
– Нет.
– О боже! – супруг мой порой впадал в настоящие истерики. – Боже! Что же теперь делать? Где наш сын?! Давай звонить – в полицию, в МЧС, в скорую – не знаю куда!