Страница 12 из 23
– Согласен, не хорошо так о родне говорить. Но я-то его знаю с детства.
По правде, я с первого взгляда понял, что семейство Преображеновых в долгах. Уж больно выцветшее платье на тетке Марии, уж больно облезлый бобровый воротник на пальто дядюшки. Да и кузины одеты неопрятно. Гувернантки хорошей у них нет – видно сразу. О Василии я ничего не мог сказать. Однако всем известно, как живут кавалергарды: есть деньги – гуляют, нет денег – песни поют.
– И в данный момент передо мной встает выбор, – продолжал между тем отец: – остаться здесь или отправляться в Петербург?
– Как это – остаться? – не понял я. Что он такое придумывает? – Здесь? В лесу?
– В имении, – поправил он меня. Подвел к окну, отдернул штору, показывая тоскливый зимний пейзаж. – Посмотри, какая красота! Знаешь, как в Крещенках здорово летом? Солнце, травы кругом, охота…
Я почувствовал фальшь в его голосе, едва уловимую.
– А зимой? А осенью? Да ты и сам не горишь желанием остаться. Как же служба? Ты же заскучаешь по комитету, по товарищам…
– Служба… Служба… Ну что со службой? – забубнил зло он и принялся ходить по кабинету, заложив руки за спину. – Уйду в отставку. Зато маменька любит тишину и уют. Сестрам твоим здесь понравится.
Вот этого я от него не ожидал. Я взглянул на его безупречное жабо, отглаженный идеально камзол с двумя рядами золотых форменных пуговиц, панталоны чиновничьего мышиного цвета, чулки без пятнышка, английские башмаки с пряжками… Какой из него помещик? Да он без бумаг и дня не проживет. Вечно гордился своими точными расчётами, пропадал целыми сутками на строительстве, светился от счастья, когда какой-нибудь дом или просто пристройку сдавали с его участием, а тут, вдруг – тишина, уют понадобились. Бобровую шапку напялит, валенки, шубу до пят – вот чучело будет… Не верю я ему! Первый раз в жизни – не верю.
– Я должен поступить в морской корпус, – четко ответил я. – И вам, папенька не к лицу бросать службу. Долг каждого дворянина – служить России.
– Да что ты понимаешь в этом? – попробовал он меня образумить.
– Вы сами спросили у меня совета, я вам выдаю свои суждения. И сестрам я не желаю участи вырастить провинциальными барышнями, коих называют у нас деревенскими дурочками.
– Откуда ты набрался такого? – возмутился он, гневно выпячивая грудь.
– Вы прекрасно знаете, папенька, что это именно так.
– Ну, так что, бросать имение на управляющего?
– По моему мнению, Зигфрид Карлович достойный человек. Его даже Степан уважает.
– Степан у тебя – мерило всего, – распалился он.
– Не всего, – возразил я. – Но людей прекрасно видит.
– Спасибо за совет. Можешь идти, – бросил отец и отвернулся к окну.
Он сделал вид, что рассердился, но я-то услышал его вздох облегчения.
***
Вечером родственники собрались в столовой зале. Граф Преображенов презрительно поглядывал на всех, как бы говоря: и чего я тут к вам перся из Москвы? Сидел бы сейчас с друзьями в клубе, играл в карты, пил шампанское. Его жена, моя тетка Мария, походила на обиженного ребенка, часто сморкалась в кружевной платок и терла, без того, красные, заплаканные глаза. Дядьке Василию как будто было все равно. Он отречено глядел куда-то в темнеющий вечер за окном. Думал о своем. Явился он, на этот раз, в строгом мундире улана, намекая, что готов немедля отправиться в войска. Колет темно-синий с красной грудью, рейтузы с красными лампасами, высокие сапоги, начищены до блеска. Даже нацепил блестящие шпоры. Еще были дальние родственники, имена и звания которых я толком не запомнил. Они прибыли в надежде получить хоть какие-нибудь крохи из наследства.
Отец долго читал составленную им накануне декларацию: кому чего и сколько. Тетка Мария залилась радостными слезами, когда отец объявил, что отдает ей в управление какое-то подмосковное имение с тремя сотнями душ крепостных, купленное покойным графом недавно. Даже Преображенов вдруг потеплел лицом и засверкал глазками. Василию назначено жалование в тысячу рублей годовых, а после отставки передавалось имение Крещенки. Но Василий не проявил никакого интереса к услышанному. Когда, после собрания, отец у него спросил, чем же он недоволен? Может сумма жалования маленькая? Василий вздохнул и ответил:
– Нет, брат. Ты поступил по справедливости. Да на кой мне эта усадьба? Эх, как я теперь без отца?
Тогда я не мог понять, как сильно он любил старика. Вот, у меня есть отец. Наверное, я его тоже люблю. Никогда не задумывался над этим. А если бы с ним что-то случилось? Нет! Даже думать о таком не хотелось!
После долгих прощаний с родственниками, их отъезда, отец, к радости сестер и меня, объявил, что мы отправляемся в Петербург, а за имением будет следить управляющий.
– Прощай, брат, – обнял меня Василий. – Очень рад обрести племянника. Как станешь капитаном какого-нибудь фрегата, возьми меня с собой хоть в одно плаванье. Я в море ни разу не был.
– Когда это будет? – усмехнулся я.
Товарищ его уже сидел в седле. Ординарцы в сторонке готовились к выезду
– Надо же, приеду в полк, расскажу: пять племянниц – беда! – весело крикнул он Назимову. – Но зато есть племянник – орел! Высокий, вихрастый. Эх, как же ты на деда похож, – с грустью обернулся он ко мне.
– Я?
– Где-то в кладовых портрет его есть, он в юности – ну, вылитый ты, – Василий отвернулся и украдкой смахнул слезу.
Степан вывел ему оседланного Грома. До чего же здорово конь смотрелся под синим уланским чепраком, с перетянутыми бабками, расчёсанной гривой.
– Все же берете в войска? – с сожалением спросил я.
– Беру. Ты же сам меня убеждал: застоялся он здесь. Я тебе и поверил. Ну, еще раз – прощай. Даст бог – свидимся.
Он лихо запрыгнул в седло, поправил плащ, подбитый мехом. Нахлобучил на голову лисий треух.
– Дядя Василий, – выбежала Маша, путаясь в длинной заячьей шубке. – Погодите. Я вам платок вышила.
Она протянула ему кружевной платочек.
Василий засмеялся, нагнулся. Подхватил Машу и усадил перед собой на коня:
– Дурешка моя маленькая. Да меня же в полку засмеют, если увидят женский платочек.
– Неправда, – мотнула головой Маша. – Вы скажите, что племянница подарила.
– Спасибо, Машенька, – Он осторожно поставил ее обратно на землю, а платок спрятал под колетом на груди. Обернулся к товарищу: – Ты свидетель: платок Машенькин.
– Клянусь честью, – козырнул Назимов, чуть не скинув высокую конфедератку.
Всадники умчались. Я еще различал их до деревеньки, но когда они въехали в лес, то совсем пропали. Надо же, а у меня славный дядька, улан. Наверное, скоро генералом будет… А может – не скоро. Но все равно – здорово иметь дядьку – бравого кавалергарда. Вот так, спросит кто-нибудь: – А есть у тебя в роду служивые? А как же, – отвечу я небрежно. – В Литовском уланском.
***
Отец оживленно командовал дворовым, укладывавшим сундуки на задок саней. У него был вид человека, спихнувшего с себя непосильную ношу. Маменька суетилась, прося покрепче вязать поклажу. Маша помогала маленькой Оленьке застегивать шубку.
– Александр, ты еще не собран? – погрозил мне отец. – Давай скорее. Через полчаса отправляемся. В санях поедешь или верхом?
– Верхом? – не понял я. – Вы решили взять еще лошадей?
– Ах, ты же ничего не знаешь. – Он обнял меня за плечо и тихо стал говорить: – Мы с матерью посоветовались… У нас теперь будет доход с имения, да с мануфактуры. Вот, решили снять дом побольше. Ну, а к дому нужен выезд. У нас теперь будет свой выезд…
– Свой? Здорово! – обрадовался я, но тут же спросил: – А кто будет конюхом?
– Найдем конюха. Экая проблема!
– Папенька, давайте Степана возьмем, – тут же нашелся я. – Лучше него никто не справится. Да и человек он – ладный.
– Степана? – отец призадумался. – Пожалуй, ты прав. Но если Зигфрид Карлович приболеет, кто за имением следить будет?
Я недослушал и побежал на конюшню. Как раз, Заречный выводил двух поджарых коней для нашего выезда.