Страница 81 из 82
— По Бориным следам, по карте Подмосковья у него в столе. Дом с дракончиком, в темноте пронесся то ли крик, то ли стон. Я нашел подвал, мертвые — показалось. Но Даша ожила. А потом появился он.
— Вот это сцена с покойником!
— Я уже догадался, я ждал. Чей голос преследовал Дашу, к кому она могла уйти? Разгадка все время была так близка, но эти детективные атрибуты действуют гипнотически.
— Какие атрибуты?
— Отпечатки пальцев на Алешином бритвенном приборе, тождественные отпечатки покойника. Факт, казалось бы, неоспоримый.
— Да кто их сверял? Зачем?
— Дактилоскопист. По просьбе потрясенной после опознания вдовы.
— Она рисковала вызвать подозрения.
— Перестраховалась со страху. Отпечатки в то утро оставил Марк. Тем не менее ожидаемый эффект сработал, и у меня составилась версия: бесчувственная, алчная Манон Леско с жестоким любовником погубили бедного Алешу. Хотя ее поведение не очень-то укладывалось в схему банального заговора. «Скоро меня поминать будете, — сказала она за день до смерти. — Он меня зовет». В образе «потустороннего» старика предстал он перед нею на погребении Марка, потом — на бульваре.
— И ведь никому не рассказала, не обратилась за помощью.
— Естественно. Как соучастница может все рассказать? А деньги? На нынешнем историческом этапе доллары всеобщее умопомешательство.
— Да, этот милый фантазер Алеша — помешанный.
— В своем роде — несомненно. Он был возбужден, воспален в высшей степени. И здраво, трезво помнил, в сущности, только один эпизод: убийство — из ревности, как он себя убеждал, — любовника своей жены. Остальные события вдруг, под моим нажимом, всплывали отдельными фрагментами.
— Провалы в памяти, значит.
— Да, типичный невроз навязчивости — состояние одержимости идеей фикс. Мне пришлось прочитать кое-что по психиатрии, знаешь, после…
— Знаю, Валь, не вдавайся в прошлое. Вот как убийца жил с таким прошлым!
— Эти самые провалы — защитный механизм, «изоляция» — термин психоанализа. Целостное переживание жуткой ситуации расщепляется на части… из памяти выпадает самое жуткое, чтоб можно было выжить.
— Выжить? Однако ты говоришь…
— Да, да, я ему помог вспомнить — и он не выжил. Мог бы пристрелить меня…
— У него был пистолет?
— У Марка нашел, в доме с дракончиком. Из него он убил Борю, ранил Дашу… Кладбище, подвал… Убийца находился на том пределе, который человек в здравом уме долго не может выдержать: еще один труп (мой, «сыщика») — или окончательный уход в «небытие». Я рискнул.
— То есть?
— Алеша жаждал дуэли.
— С одним пистолетом!
— Да, я признался ему, что у меня газовый, и предложил «русскую рулетку». Знаешь, в пистолете остается один патрон…
— Валь, ты опасный игрок, тоже одержимый.
— Заразился.
— Ты давно нынешними «бациллами» заразился, потому и из института ушел.
— Нет, послушай! Мне хотелось проверить одно ощущение, уверенность даже: этот человек подсознательно (да и наполовину сознательно) идет к самоистреблению и должен умереть.
— Случайность слепа — ты мог…
— Нет, не случайность, а судьба, суд — вот что я хотел проверить. Он сразу согласился. Подбросили монету, мне выпал «орел» — стреляться первым. Осечка.
— Вот ведь идиота Бог хранит!
— Знаешь, Саш, я столько пережил за те секунды — вот сейчас, добровольная смерть! — что, кажется, освободился от собственного беса.
— Какого еще…
— Мании игрока.
— Он застрелился?
— И у него не сработало. В первый раз. Он нажал еще… я бросился к убийце… честное слово, спасти! Непроизвольное движение. И тут сработало: он выстрелил себе в рот и свалился… Да не смотри ты на меня с таким праведным гневом: психологически я все точно угадал и подгадал.
— Ты подстрекатель. Тебе еще отольется.
— Я в такой горячке был…
— А Даша твоя? Она больна и одинока. С кем бы ты ее оставил, если б у тебя «сработало»? С убийцей?
— Да прав ты, прав. О ней я в те сумасшедшие минутки не думал. Ни о чем не думал.
— Ну, дальше.
— Проверил: мертв. Побежал в богадельню: грудная клетка почти не задета, пуля прошла вскользь, по касательной. Оттуда в милицию позвонил: заберите трупы в доме с дракончиком.
— Как же тебя не задержали?
— Еще задержат, конечно, а пока… Я назвался, думаешь? Пусть сами разбираются, свидетелей пруд пруди, одни фирмачи из «Страстоцвета» чего стоят. И владелица дома с дракончиком-подвальчиком предъявит права. Только, думаю, никто особо разбираться не будет, дело закончено, все умерли.
Рождественская пещерка
Она очнулась вечером. Он сидел возле дивана в темноте, вслушиваясь в ровное тихое дыхание. «Непосредственной опасности нет, — сказал старичок доктор. — Но лучше бы в больницу». Завтра. Завтра начнется борьба, суета, начнутся следствие, допросы… Надо быть готовым ко всему и все обдумать. Однако не думалось, голова пуста, устал — азарт стремительной схватки не ослабевал, но поутих. Тишина в городской глуби, где три высоких окна эркера слегка светятся сквозь легкие гардины и елку. И в этих пленительных потемках (она жива, и он ее охраняет) раздался голос:
— Вы сказали Бориной бабушке?
Валентин бросился к выключателю, зажег рождественские огоньки, заструился серебряный дождь, засверкали игрушечки, ало вспыхнула вифлеемская пещерка с младенцем, пастухами и магами и золотой звездой. Сегодня ночью наступил православный Новый год.
— Даша, ты говоришь! Слава Богу.
Она лежала, до подбородка укрытая коричнево-красным пледом; лицо бледное, белое по контрасту с ржаво-рыжими кудрями, но взор синих глаз осмысленный и напряженный. Он сел на ковер возле дивана.
— Еще утром, прямо из Зеленого Камня я заехал в Измайлово.
— Как она?
— Ну как… понятно. Вообще старуха суровая и мужественная. Поехала в дом с дракончиком.
— Там очень страшно.
— Страшно.
— Что с ним?
Валентин понял и ответил кратко:
— Застрелился.
Наступила тревожная пауза (вдруг рецидив?), но она сказала без истерики, враждебно и как-то по-детски:
— Так ему и надо.
— Я догадываюсь о твоих чувствах…
— Они скончались. Валентин Николаевич, объясните: как он мог?
— Психический сдвиг на почве…
— Нет, помните, вы говорили про настоящий мотив преступления? Деньги.
— Пожалуй. Им двигало чувство, по-человечески понятное, в какой-то степени в падшем нашем мире оправданное: ревность. Ну, двое мужчин подрались бы, дело житейское. И вдруг в темном переулке возле «Страстоцвета» расцвели, так сказать, «зелененькие». И вот — иной поворот, жестокий, безумный.
— Значит, в Алеше была жестокость?
— В каждом из нас таится ущерб и изъян, воли им давать нельзя. Конечно, была, он же сказал: «У меня есть враг». Сам себе враг, понимаешь? Он предчувствовал, но если б не тот соблазн…
— Алеша не был жадным, наоборот! И Боря не был.
— В нынешней адской круговерти они ощущали себя неудачниками — сильнейший комплекс неполноценности. И вдруг блеснула возможность взять реванш. Однако всякая жизнь драгоценна, даже Марка, и не дай Бог переступить ее — не остановишься. Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. Хорошо, что все кончилось.
Он вгляделся в юное измученное лицо, и у него вырвалось:
— Как ты могла пойти с ним! — И тут же испугался: — Не отвечай, забудем… хоть на время.
— Разве я смогу?.. А вчера ночью… наверное, я думала, он все объяснит — и ужас этот кончится. А он молчал.
— Ты знала, что убийца — Алеша?
— Нет! Я не смотрела на труп. И видела только обручальное кольцо.
— Оно тебе всегда нравилось?
— Нет, наоборот. Этот брак… Они не подходили друг другу.
— Ну, понятно, Алеша был для тебя совершенством… Однако как подошли в конце-то концов! На погребении Марка она увидела старика.
— А я его не узнала. Не узнала его!
— Он отлично сменил личину, должно быть, и вправду превосходный гример — художником назвал его Серж. Никто, кроме жены, не узнал, но все «подозреваемые» почувствовали нечто — дуновение «миров иных», волны бешеной энергии, исходящей от высокого старика в долгополом пальто. Все, даже прагматичный Дмитрий Петрович.