Страница 30 из 82
— Однако вы не потеряли хладнокровия.
— В жизни не имел такого обыкновения… в смерти — другое дело.
— Вы поняли, что Ваня мертв?
— Язык свесился изо рта… он умер от ужаса.
— Его, вероятно, задушили. У вас был при себе пистолет?
— Да ну, в бардачке. Просто припугнул.
— Значит, вы не поверили в Ангела из посмертия?
— В ту минуту, наверное, поверил, но на всякий случай подстраховался.
— Если все это правда, то вы видели убийцу.
— Мне почти нечего сказать. Было темно, и лица как будто не было. В памяти сохранился только светящийся силуэт.
— С чем он для вас ассоциируется?
— Господи, да с тоннелем же!
— Нет, в нашей земной реальности. Ведь вы недаром упомянули про пистолет, на самом деле вы поняли.
— Что?
— Что Ваня убит.
— Может быть, — уступил банкир. — Не знаю. До сих пор ничего не знаю.
— Вы там видели дочь?
— Нет.
— А почему пошли проверять, спит ли она?
После паузы он ответил тихо, почти отвернувшись от меня к окну:
— Кто-то пробежал, согнувшись, по улице.
— Когда?
— Когда я уже вышел на веранду.
— Но почему вы решили, что Леля…
— Ничего я не решил… не рассмотрел. Но с места не смог сдвинуться, ко всем этим… — он пошевелил огромными заскорузлыми пальцами, ища слово, — страстям прибавился новый страх.
— За дочь?
— Нет… Я сначала дверь наружную распахнул, а потом спохватился и выключил свет в коридоре. В этом секундном промежутке меня могли видеть и узнать.
— Видимо, так оно и было. Вы до сих пор не объяснились с дочерью?
Он процедил угрюмо:
— Теперь я понимаю изречение: главные враги человека — домашние его.
— Ладно, не будем отвлекаться.
— Ну, приехал сюда, сказал Ирише о банке, она заплакала, я погладил ее по щеке, запачкав чем-то… Гляжу — вся правая рука в краске, а на ее вопрос ответил: не помню, где замарался.
— Соврали?
— Действительно не вдруг сообразил. Но тут все минувшее чуть с ног не сбило. Кто тот свидетель, кто пробежал, согнувшись, в сторону нашего дома? Проверил: дочь спит.
— Когда ваша жена поняла про краску?
— А она что говорит?
— Ничего. Они вас не выдали — ни жена, ни дочь.
— Однако ловкий вы провокатор!
— Сейчас я сыщик со всеми вытекающими отсюда последствиями. Успокойтесь, вы же умеете проигрывать. Почему тогда ночью вы не уничтожили такую опасную улику?
— Не имел возможности. Лег в кабинете, ждал, пока Ириша заснет.
— Что замолчали?
— Вот думаю: кроткая женщина, я, знаете, ее не стою.
— Знаю. Дальше.
— Она внизу все ходила по комнатам. Потом я потихоньку выскользнул: у Любавских дом был уже заперт, и ничего нет под рукой замок вскрыть. Вернулся — Ириша на веранде ждет, говорю: не спится, мысли, бродил… Тогда она поверила, несколько дней жили в ожидании краха.
Я вставил:
— А когда узнала про исчезновение Вики с сыном, что-то заподозрила. Краска, ваши ночные прогулки…
Он кивнул.
— Наверное, видела, как я и на рассвете улучил момент, гвоздь взял, нож… Напротив их дома какие-то пьяные бродяги горланили, окна горят, Самсон Дмитриевич на участке ошивается… Я решил, что он дожидается милицию, — банкир усмехнулся язвительно, — до сих пор дожидается.
— Он заявил, но трупов нет, Вика с сыном пока в розыске. И вы ушли безрезультатно?
— Естественно. Сидел на даче и ждал следователя. Улика смертельная! Плюс скандал в среду. «Я тебя своими руками задушу!» — При свидетелях я погорячился. В семь часов, как и договаривались, пошел в гости… До остального вы, к изумлению моему, своим умом дошли.
— Своим, своим. Еще раз повторю: ваши домашние — не враги.
— Очень хорошо. И я вам ничего не рассказывал, доказательств нет и не будет.
Передо мной сидел железный делец, теребя в ручищах (которые только и выдавали волнение, страх, тревогу) тоненькую книжицу про «светящееся существо». Неужто, загнанный в угол мнимым предательством родных, банкир выложил столь причудливые фантазии?
Зазвонил телефон. Меня. Самсон. Прерывающимся хриплым голосом он поведал:
— Записка пропала!
— Какая?..
— Я ее при себе носил, в кармане, а сегодня ночью выложил в верхний ящик письменного стола. Она пропала, Николай!
— Та самая записка?
— Та самая! С пауком или скорпионом… «Приди ко мне тот, кто под землей».
25
На углу под тополем меня догнала Леля с удивительной просьбой: отобрать у отца пистолет или хотя бы разузнать, где он его прячет. Банкир-банкрот полностью уединился, не желает разговаривать с ними, видеть их не желает! Боитесь, перестреляет вас? Сам застрелится, тупой вы человек! Раньше не могла намекнуть, когда я к нему поднимался? Не могла при маме. Твой папаша жаждет борьбы, а не смерти. Мама говорит, это видимость… если уж он до «Жизни после жизни» докатился, не отрывается! Сейчас мне страшно некогда, но я вернусь сегодня же, пока его караульте. (Я честно решил к вечеру подъехать, хотя ни на грош не верил в самоубийство прожженного дельца, однако сердце у него больное и он видел светящегося демона…)
Я стоял в раздумье, а нимфочка, как в прошлый раз, беспокойно ловила тополиный пух в отзвуках далекой грозы.
— Он думает, что вы с матерью его предали, то есть рассказали мне все.
— Что «все»?
— Что в момент убийства Вани он был в доме Любавских. Ты же его видела.
— Никого я не видела!
— А он полагает…
— Да вы просто провокатор!
Вот уж действительно дочка в папочку.
— Я заверил его, что вы перед ним не виноваты (в плане предательства), думаю, на вас он уже не сердится. Иди объяснись с отцом начистоту.
— Но вы приедете?
— Постараюсь. (Она умоляющим жестом протянула руки.) Приеду. Кстати, а где в тот момент стояла отцовская машина? Если у ворот, ты не рискнула бы войти. А если он ее где-то припрятал, то его показаниям верить…
— Не видела я никакой машины! — Она с силой толкнула меня вытянутыми руками (умоляющий жест преобразовался в угрожающий), сверкнула птичьими очами и унеслась с легким ветерком. Может, и впрямь грянет гроза…
А между тем я зря так торопился: Самсона дома не оказалось, во всяком случае, на мои звонки и стуки он не открыл. Наконец из соседской щели высунулась бабушка — та, что ходит на уголок за дешевым молоком! — и прошамкала:
— Чего трезвоните? Самсон, должно быть, за город к своим укатил.
— Его обокрали, — сообщил я сурово.
— Батюшки мои! То-то, гляжу, он как угорелый бегает, здороваться забывает… Что взяли?
— Ковер. В воскресенье еще.
— Так я ж видала! — клюнула бабушка и выкатилась на площадку. — Часов в девять ктой-то с большой синей сумкой из подъезда шмыг в кусты. А когда я было сунулась, так меня послал!
— Как он выглядел?
— Мужчина…
— Высокий?
— А вот не могу сказать, пробежал съежившись… Я потому и заинтересовалась. Голова в кепке, очки черные в пол-лица, не разглядишь, даже если б у меня глаза прежние были. А голос такой жуткий, прям из преисподней: «Катись отсюда, бабка, покуда жива!»
— Бас, баритон, фальцет?
— Одно слово: нечеловеческий. И пальцами так щелкнул, ручища черная, волосатая…
Неужто банкир? Пальцы волосатые, толстые, но выразительные… по описанию бабушки не некое эфемерное «светящееся существо», а откровенный черт.
— А вы следователь? Помню, как в кустах сидели.
Что ж, старушка в памяти, не в маразме.
— Частный сыщик.
— А Виктория совсем за город переехала?
— Совсем.
— Врозь живут, муж — сюда, жена — туда… А Ванюша?
Тут я поблагодарил бабушку и ретировался в район кинотеатра «Ударник»: покуда напуганный муж в бегах, ударим по свидетелям. Женщина Кристининых неопределенных лет и облика: платиновые вихри-рожки торчком. Нас разделяла дверная цепочка. Я представился.
— Извините за беспокойство, у меня к вам очень деликатное дело…
— Кинооператор Смолин? Валентина. — Энергичное рукопожатие. — Я в курсе, проходите.