Страница 12 из 82
Банкир не сводил с дочери налитых кровью глаз. Вдруг очнулся.
— Кто ваш свидетель?
Я повторил криминальный штамп:
— Пока не могу раскрывать своих информаторов.
— Надеюсь, вы не думаете, что моя дочь убила этого… — Илья Григорьевич сделал над собой усилие, — этого юношу?
— Он после уехал в Москву.
— Кто?
— Ваня.
Хозяин истерически хохотнул.
— На сегодня достаточно… этих уловок, подвохов и лжи! — и величественно поднялся; белый лоскут в его руках не выглядел знаком капитуляции.
Пришлось откланяться, я ничего не понимал, но чувствовал… то же самое — уловки, подвохи и ложь. В этом респектабельном доме бродил страх, возможно, обусловленный позором банкротства.
За дверью задержался. Голоса: «Я лишаю тебя своего доверия навсегда!» — «Папочка!» — «Вон, потаскушка!» — «Смотри, пожалеешь!» Коричневый зверек пронесся мимо меня вниз по лестнице; в саду стояла мать, ломая в волнении пальцы; увидев меня, бросилась в дом; ротвейлер зарычал; меня, в свою очередь, ветром сдуло за калитку. А когда я уже проходил по улице, то услышал тихий зов из-за ограды: «Эй, сыщик!» — Леля притаилась в подстриженных кустах, я приник к железным прутьям.
— Все так и было, — зашептала жарко. — Ваня сидел перед компьютером. Было ужасно страшно.
— Почему?
— Он сидел неподвижно. Вдруг стало темно.
11
«Он сидел неподвижно»! Эта фраза заледенила меня. Слегка светлеющее окно в ночи… Я мысленно представил кабинет — кресло, шкаф, письменный стол… Ваня сидел спиной к двери и из сада был виден в профиль. Внезапно гаснет экран, однако не он выключил компьютер, «он сидел неподвижно». Но кто? Кто грубо, в спешке выдернул вилку из розетки? Зачем?.. Девчонка выдумывает или ошибается! А если нет? 23.40. Самсон уже у Каминской (в одиннадцать его якобы видела хозяйка котика). Мы с Вольновым и Василевичем в клубе… А ведь сценарист ушел после первой пляски чертей, то есть в одиннадцатом. Уверен, у него есть машина (и алиби есть — если виновен!). Раз. Два — Илья Григорьевич. Ну, стала бы дочь клепать на отца… Да может, она и вправду толком не рассмотрела… только момент — просверк света и тьмы. Значит, банкир и Василевич. И Савельич (у меня вырвался нервный смешок) — он будто бы ждал делового звонка у себя дома.
Успокойся. С компьютером ложная тревога. Виктория, живая и пленительная, сидела в это время рядом со мной за столиком в клубе, а Ванечка позвонил мне в 3.15. Все так. Но это вдруг погасшее окно… он сидел неподвижно. Жутью несет.
Прояснив эпизод с компьютером, я разгадаю и другие загадки. Их слишком много, подумалось в припадке уныния; спрессованные в ночи, они окружают плотной черной стеной… Э нет, в ней должны быть дыры! И из всей круговерти нынешнего дня всплыло претенциозное высказывание вездесущей журналистки: функционируют «творцы», преступление на «почве искусства». «Египетские ночи», тайна пленительной Клеопатры… — Кого я только что назвал про себя — нечаянно вырвалось! — «пленительной»? Не Риту — прообраз знойного обольщения. Не нимфочку (невправе повторить Набокова: «нимфетка» выросла, можно сказать, постарела в свои шестнадцать). Не изящную, женственно испуганную (то есть с собственной загадкой) жену банкира. Не Кристину (и имечко претенциозное) с ее ненасытной установкой на сенсацию. (Однако как много тут замешано женщин… вон еще убогая Татьяна.) На роль «Клеопатры» психологически могла претендовать только Виктория, по которой сходил я с ума лет эдак семнадцать назад. Цифра точная — 17, подтверждение ее точности — Ванечка, мой сын.
И самое таинственное (с мистическим оттенком) — его зов ко мне: «Не ищите мою могилу…» Тут я опомнился, осознав себя в реальности обезображенного домами-мухоморами леса, оглянулся — некто, просверкнув в вечереющем воздухе, свернул за угол предыдущего «проспекта». Проделки «подсознания» не вычислишь — я ринулся за ним, «аки лев». Тоже свернул, он оглянулся — давно чаямый Василевич, «упакованный» в серебристый спортивный костюм, нечто «авангардное», из космических триллеров, облик «пришельца» колоритно оттеняется рыжими волосами и усами. Он подошел, скупо улыбаясь.
— Вы как тут, Лев… — взглянул с вопросительной любезностью.
— Эдуардович. Но милее без отчества.
Х-м, милее. В подростковом американском стиле («отличные ребята — плохие парни»), все похотливо жаждут быть молодыми хоть в девяносто. Впрочем, Василевичу где-то за тридцать.
— Встретил в «Артистико» Борю Вольнова, он сообщил, что вы меня срочно разыскиваете.
— В Молчановке? — словно бы простодушно удивился я; быть мудрым, как змея, — отныне мой девиз.
— Он сказал, что вы к Любавским отбыли, но так бестолково объяснил дорогу, что вот хожу, ищу…
— Дорогу вы ему сами в воскресенье объяснили.
— Я только теоретически знал, от Виктории Павловны.
— А машину где оставили? Вы ведь на машине?
— Да вон она, я уж собирался восвояси.
— Рядом с моей, почти у их дома.
— Надо же, какое совпадение.
Сценарист поддерживал пустой диалог отстраненно, едва цедя слова (и впрямь гундося в нос), будто бы не пустился в незнакомую даль на мои поиски, не рыскал тут по сельской местности.
— Вы всегда так поспешно-учтиво откликаетесь на приглашения?
— Никогда. Но то, что Боб рассказал… невероятно!
Боб и Вася — охотники за женскими скальпами.
— И не говорите! — подхватил я словоохотливо. — Столько невероятного, что я теряюсь. Представьте, в воскресенье вечером с супругом Виктории обыскиваем их квартиру, и в самый кульминационный момент — телефонный звонок.
— И… что?
— А ничего. Некто швыряет трубку.
— Самсон Дмитриевич меня узнал?
— Разумеется. Перезвонил вам, проверил. У вас весьма своеобразный носовой выговор.
— А что за кульминационный момент?
— Обнаружили пропажу ковра.
— Ковра? Очень ценный?
— Дешевка. Но в него можно завернуть трупы.
Василевич быстро, исподлобья взглянул на меня, такой хищный интеллектуал, заматеревший уже в рыночной толкучке.
— Они действительно убиты?
— Мертвые пока не найдены.
— Изощренное преступление.
По приглашению сценариста мы уединились в его «шестерке» — поприличнее, чем у нас с Самсоном, поновее.
— Какой на вас костюмчик своеобразный.
— Что?.. А! Клубный, мы с Бобом занимаемся восточной борьбой.
— Теперь моя очередь задавать вопросы. Согласны?
— Я готов.
— Прекрасно. Какие отношения связывали вас с Любавской?
— Ничего меня не связывало. Я любил ее фильмы — не гениальные, но эффектные, нервные. В том смысле, что некий нерв нашего безумного времени она умела затронуть. Ненавязчиво, без «чернухи». Лет пять назад мельком познакомились в Доме кино, с тех пор я с ней здороваюсь.
— А она?
— Кивала в ответ. Ну, известная иерархия: знаменитый режиссер — пробивающийся сценарист. В прошлую субботу (я получил приглашение на вручение «Мефисто») заехал на минуту в клуб «Артистико». Выхожу из машины — Любавская, в смелом вечернем туалете, направляется туда же. И в ответ на мое почтительное приветствие вдруг говорит: «Приглашена на прием, а мой спутник отказался сопровождать меня». Натурально, я выразил готовность.
— Вы же заехали на минуту.
— Ну и что? Элементарная любезность требовала предложить даме услугу. Вскоре и уехал, если вы помните.
— Куда?
— В «Художественный», на премьеру фильма «Страсти по доллару», режиссера вы, конечно, знаете. — Василевич назвал известнейшее в киномире имя, да и про ленту я слыхал. — Вас, должно быть, заботит мое алиби: там меня видели и смогут мое присутствие удостоверить.
— Сколько шел фильм?
— С одиннадцати до двух. Две серии.
— Ночная премьера?
— Для рекламы. Для столичного бомонда в пользу бедных. Режиссер занимается благотворительностью.
«За три часа, — размышлял я, — можно смотаться в Молчановку и обратно и еще время останется. Только зачем? Чтобы компьютер выключить?..»