Страница 2 из 11
Глаза обоих братьев сделались одинаково круглыми и изумленными.
– Это чего же ради? – пробасил Варфоломей Селиванович. – Ваш-то какой резон?
– Не для себя стараюсь, для прогресса, – посуровел фотограф.
Урядник предпринял слабую попытку вывернуться:
– В полицейском управлении и места столько нет, чтобы хранить все пластины и карточки.
Но Магельский был готов к подобному повороту беседы и тут же откликнулся:
– Начальник склада вещественных доказательств Пиголович был так любезен, что согласился хранить эти снимки у себя и вести картотеку и архив.
– Ну, допустим, спросить-то я у начальства спрошу. А дальше, господин хороший, уж как получится, – сдался урядник Воскобойников.
И с самого лета Влас, ведомый твердой рукой дяди Пшенека, не только возился в лаборатории с фотографиями, но и без устали посещал места преступных событий и делал фотографические снимки. Обычно для этой цели он надевал яловые сапоги либо калоши, а в этот раз поторопился и обул американские ботинки, в которых теперь жалко лезть в грязь.
Влас изловчился и, выбрав место посуше, шагнул вперед.
Дама лежала так, что поймать ее в объектив целиком было затруднительно. Хорошо одетая, в ротонде на котиковом меху. И как ее угораздило попасть под колеса мотора, да так, что голова вместе со шляпкой всмятку? Увязая в размокшем снегу деревянными ножками штатива, Влас сдвинул треногу аппарата в сторону и нашел, что теперь ракурс вполне удовлетворителен.
– Хорошо еще, что не Великий Князь управлял мотором, – философски заметил Варфоломей Селиванович, рассматривая «Бенц» из гаража императорского брата. – С вами, любезный, – обернулся он к великокняжескому шоферу, – церемониться не станут, в острог упекут. А если бы вел машину Константин Константинович, у всех бы были неприятности. Кто ее знает, эту покойницу? Кто такая? Откуда? Вдруг какая высокопоставленная особа?
– О чем вы, никак в толк не возьму? – пробормотал невольный убийца, похолодев при слове «острог».
– В толк он не возьмет! – передразнил Воскобойников-старший. И наставительно проговорил: – Даже ребенок понимает, что Царское Село – место особенное. Семья императора проводит здесь почти полгода, и потому население соответствующее. Боˆльшую часть составляют придворные, как царские, так и гостей Его Императорского Величества – разных послов и монархов дружественных держав. И вполне естественно, что покойница может оказаться кем угодно. К примеру, фрейлиной. Или даже Великой Княгиней.
Эта мысль заставила шофера окончательно приуныть. Сквозь стеклышко видоискателя Влас видел, как виновник трагедии понурил голову, а отчитавший его урядник шагнул к похожему на брошенную куклу мертвому телу и, сдвинув муфту, с силой потянул из окоченевшей руки изящную дамскую сумочку. Раскрыл и, порывшись среди вещей, достал паспортную книжку.
– Екатерина Никифоровна Лукьянова, – прочитал он. – Мещанка Волынского уезда.
И, обращаясь к шоферу, сурово заметил, убирая документ к себе в карман:
– Вам повезло, что мещанку, а не Великую Княгиню переехали!
– Она сама! Сама под колеса бросилась! – заволновался незадачливый усач в хрустящей хромовой тужурке. – Да и не видел я ее! Из этих вот кустов неожиданно шагнула! Откуда она там вообще взялась?
– Мятлев! – окликнул урядник.
– Вашблародь? – исполнительно отозвался сотский, топтавшийся у означенных кустов.
– Доставьте задержанного в часть, пусть стряпчий запишет показания.
Послышались тяжелые шаги, сопровождаемые протяжными вздохами, но Влас не обратил на них внимания – он был весь в работе. Запечатлев картину происшествия, щелкнул затвором фотографического аппарата и обернулся к лениво вытягивающему из портсигара папиросу дядюшке с чувством выполненного долга.
– Все. Готово. Завтра смогу предоставить фотоснимки.
– Да где же санитары запропастились? – озабоченно заозирался по сторонам Варфоломей Селиванович, окидывая тревожным взглядом Садовую улицу и Екатерининский парк.
Видя такое равнодушие к своему труду, фотограф даже вспотел от обиды, но виду не подал – привык. Затея Магельсклого уряднику явно не нравилась, однако чрезмерная осведомленность родственника заставляла терпеть его глупые выходки.
Укладывая фотографический аппарат в рыжий кофр из тугой кожи, Влас не сразу заметил, откуда он взялся, этот субъект в форме почтового служащего. Просто в какой-то момент услышал сдавленный стон и протяжный всхлип. А оглянувшись, увидел стоящего над распластанной на дороге женщиной худого смуглого брюнета с растрепанными волосами и всклокоченной бородкой клинышком. Брюнет в тужурке с почтмейстерскими околышами еще раз всхлипнул, прижал фуражку к глазам и, подломив колени, упал на грудь покойнице.
– Катенька! – зарыдал он. – Боже мой, Катенька! Как же так? Все он! Он! Будь он проклят!
При виде подобной заинтересованности урядник оживился и, отбросив недокуренную папиросу в кусты, размеренной походкой служилого человека при исполнении обязанностей двинулся к живописной группе.
– Ваша знакомая? Кем вам доводится? – строго осведомился он.
– Жена моя, – чуть слышно прошелестел брюнет. – Катенька.
– А по фамилии как?
– Лукьянова.
– Верно. Лукьянова Екатерина Никифоровна. Стало быть, вы ее супруг? – с сомнением в голосе констатировал представитель власти.
И усомниться было от чего. Дамочка выглядела франтихой, одета дорого, в то время как истрепанный сюртучок почтового служащего производил впечатление если не плачевное, то близкое к тому.
– Имя ваше позвольте узнать? – недоверчиво прищурился урядник.
– Лукьянов Иван Захарович, служу по почтовому ведомству и проживаю с супругой в Безымянном переулке, в доме Кудрина. Квартиру на первом этаже занимаем. Занимали… – болезненно сморщившись, поправился говоривший. – Теперь-то я один.
– Соболезную, господин Лукьянов, – пробасил Варфоломей Селиванович, убедившись, что никакой ошибки тут нет. И со значением выдохнул: – Вот, ридикюль извольте принять. При вашей покойной жене на момент ее смерти находился.
Все, что случилось секунду спустя, Влас мог объяснить только горем, затмившим рассудок несчастного вдовца. Почтовый служащий бережно принял сумочку и, с минуту подержав в руках, вдруг оскалился и принялся в бешенстве рвать тонкую шелковую ткань, приговаривая:
– Все он! Он до смерти Катеньку довел! Его подарки! Его ухаживания!
Под сухими жилистыми пальцами Лукьянова маленькая, изящная вещица с треском лопнула, одна парчовая сторона повисла лоскутом, на землю посыпалась разная дамская чепуха, и из-под шелковой подкладки выпала, медленно планируя на холодном ветру, прямоугольная картонка, очень похожая на игральную карту. Безумец в бешенстве принялся топтать все, что оказалось у него под ногами, мешая со снегом и грязью серебристую гильзу губной помады, хрустальный флакончик духов, белый кружевной платочек, какие-то карандашики и безделушки. И только теперь урядник опомнился.
– Э, любезный, что себе позволяете? – шагнул он к Лукьянову, отталкивая безумца в сторону и забирая у него лоскуты, бывшие некогда ридикюлем. – Мятлев!
Выполняя распоряжение начальства, сотский уже успел усадить в пролетку незадачливого шофера и теперь, заслышав зов, проворно выбрался из служебного экипажа, торопясь предстать перед урядником.
– И этого в участок, – распорядился Воскобойников-старший, впихивая в красные лапы Мятлева шелковые клочки. И, кивнув на дорогу, попросил: – Вы это, Мятлев. Вещи ее соберите.
Сотский, кряхтя, согнулся пополам и, выставив обтянутый синим сукном толстый зад, макая в грязь полы шинели, брезгливо выковырял пальцем из снежной слякоти самое крупное из затоптанного – духи, помаду и игральную карту, проигнорировав более мелкие предметы. Вытер поднятое о шелковые лохмотья ридикюля, указал поникшему Лукьянову на пролетку, где уже дожидался притихший шофер, и двинулся следом за всхлипывающим вдовцом, бормоча проклятия и брезгливо отряхивая перчаткой запачканную шинель.