По грани

Ти напрягся — доктор явно сболтнул ему лишнего, хотя виду не подал. Таким как сержант Меса не полагалось знать, кто стоит во главе. И уж тем более не полагалось им критиковать действия «администрации». За словами доктора стояло нечто большее. Прежний Кайзер чуть не развалил Терру, а новый пытается собрать заново? Так нужно понимать происходящее? Для чего Лосев сказал ему об этом?

— Не берите в голову, — отмахнулся доктор. — Давайте я налью нам еще чаю. Знаю, что вам тяжело пережить смерть сослуживца. Поступок Салли заслуживает порицания, но я понимаю, почему руководство решило оставить компенсацию его семье.

— Порицания?! — Ти хотел промолчать, но слово само вырвалось из него.

«Больше никакого чая», — угрюмо подумал он.

— Подумайте сами, сержант, — продолжил доктор, прихлебывая напиток из кружки. Наливал он его из того же чайничка, что и чай Ти, что говорило в его пользу. — Салли дали возможность проявить себя. Служба в вашем подразделении обеспечит вас прекрасной пенсией. За вашим здоровьем следят лучшие медики, у вас передовая амуниция. Все это Салли получил практически сразу после завершения базового курса.

— У него на пакетике было написано: «третья категория». Третья категория, что это значит?

— Пустяки, — спокойно ответил доктор. — Сейчас все эти категории уже ничего не значат. Нужна была система первичной классификации новобранцев, предложили обычные категории. Наиболее уравновешенные получили первую категорию, те, кто потенциально мог получить травму — вторую, третья категория была экспериментальной. Мы внимательно следим за происходящим. Сейчас некоторые солдаты второй категории перешли в первую, кое-кто из первой — во вторую. Нам просто нужна короткая система для определения ваших особенностей, только и всего. На оплату вашей службы и другие решения все это не влияет.

Ти жадно впитывал каждое слово. Вместе с информацией он проглотил еще чаю и съел конфету — они были вкусными, но ничем не отличались от тех, что Ти получал дома после передачи урожая или по государственным праздникам. Обычная сладость.

— Значит, меня считали неуравновешенным? — спросил он.

— Как видите, мы не так уж ошиблись, — Лосев виновато улыбнулся. — Сержант, мы должны быть всегда готовы, прямо как вы. Ваша задача — спасать людей, наша задача — спасать вас. Вы далеко не первый солдат 22 подразделения, который сидит здесь. В этом нет ничего плохого. Иногда полезно выговориться. Выпустить пар, задать вопросы, пусть даже на некоторые я не имею возможности ответить.

— Секретная информация? — зло хмыкнул Ти и сам удивился этой желчи, которая проснулась в нем.

— Нет, — ответил Лосев, — просто есть вещи, на которые я не знаю ответов. Например, я не знаю, для чего вам нужна служба.

— Как для чего? — возмутился Ти. — Присяга, долг!

— Будете рассказывать о присяге другим, для меня это просто слово, — сказал Лосев. — Нет, сказанные вслух слова клятвы связывают вас, но не могут удержать от дезертирства, лени, от желания быстрой наживы. Если бы могли, моя работа не нужна была бы Кайзеру. Патриотизм — хорошее чувство, доброе. Оно согревает, меня, по крайней мере. Я сразу вспоминаю племянницу, ей сейчас шесть лет. Или брата — он погиб на Терре-99.

— Соболезную, — машинально ответил Ти.

— Благодарю, — ответил Лосев. — У меня большая семья, нас раскидало по всей Терре. Патриотизм для меня — чувство, связанное с этой семьей и нашим общим домом. Ну а для вас патриотизм — что-то другое. И в клятву Кайзеру вы вкладывали собственный смысл. Я его не знаю и не собираюсь выяснять — это ваше дело, сержант. Мое дело — помочь вам вспомнить о вещах, ради которых вы пошли служить.

— Разве можно было остаться? — удивился Ти. — Разве кто-то мог сидеть спокойно, когда такое творилось на границе?

— Многие остались, — возразил Лосев, — многие сидели и сидят спокойно. Служба в армии — не единственный способ помочь Кайзеру. Судя по досье, вы единственный военный в семье, но неужели ваши родственники сплошь дезертиры?

— Конечно, нет, — ответил Ти. — Отец болен, он не смог бы пережить нагрузки перелетов. Да и боец из него так себе. Мать давно умерла. Братьев и сестер у меня нет, а планета фермерская, так что дальних родственников я знать не знаю. Вроде кто-то служит медиком, кто-то стал агрономом. Не знаю, меня это никогда не интересовало.

— Что же тогда интересовало? — спросил Лосев. — Бластеры? Фильмы про войну?

— Нет, — Ти пожал плечами, а потом крепко задумался. Лосев не торопил его — налил еще чаю, достал из шкафа новую коробку конфет, стал перекладывать их. Ти размышлял над вопросом. Что его интересовало до того, как он попал в армию?

Он был привязан к отцу. Во-первых, из-за его болезни. Нужно было позаботиться о нем, выменять лекарства, договориться о поставке после приема урожая. Ти взял на себя добрую половину обязанностей по ведению хозяйства на ферме, хоть это и не приносило ему особого удовольствия. Просто отец был болен, слаб, а слабых нужно было защищать. Так говорила мама.

Неожиданно Ти почувствовал, что вот-вот расплачется, и изо всех сил сдавил это желание, даже кулаки сжал. Вспоминать маму он не любил — воспоминаний было мало, и все они были грустными.

Мама умерла, когда Ти был ребенком, от болезни. Не от той, которой болел отец Ти, от другой — редкой и неизлечимой. Что она умрет, Ти узнал, как только научился понимать, что такое смерть. И всегда готовился к этому. Потом ее не стало, и он стал хранить все слова, которые она успела сказать ему, как величайшее сокровище. Там было про защиту ближнего, про доброту, про честность.

Когда пришло время идти добровольцем, Ти не задумывался. Он знал, что мама гордилась бы им. Знал, что хватит денег выписать отцу нужные лекарства и даже нанять помощника на время службы. Знал, что каждый день, помогая Кайзеру, он делает то, что она хотела, чтобы он делал.

— Я остался здесь ради племянницы, — нарушил молчание Лосев. — Каждый день я слушаю, как преступники захватывают контроль над целыми колониями. Голод, болезни — это еще цветочки, вы сами все видели. Они начали заниматься работорговлей, про наркотрафик я даже молчу, это уже само собой разумеющееся. Я каждый день думаю, что пока я работаю здесь, она на шаг дальше от этого хаоса. Ей повезло, она живет в центре. У нас с братом прекрасные родители, они взяли Анну на воспитание. Но граница беспорядков так близка к центральным территориям, что я просто не могу уйти, сержант. И если вы хотите остаться, вам лучше бы подыскать себе такую же хорошую причину.

— Разве я могу уйти? — ошарашенно спросил Ти.

— Конечно, — ответил Лосев, без колебаний, не отводя взгляда. — Вы всегда можете уйти и никто не помешает вам.

— Но срочная служба…

— Четыре месяца тренировок, три месяца службы в 22 подразделении. Уверен, вам зачтут срок. Возможно, пенсия будет чуть ниже, чем у тех, кто дождался четырех лет, но едва ли существенно. Вы даже не заметите разницу.

— Но ведь никто не уходит, — пробормотал Ти.

— У них есть племянницы и племянники, невесты и женихи, у некоторых — дети, у кого-то — родители. Служба в 22 подразделении — тяжелое испытание, сержант, но с ним можно справиться.

— Так почему тогда Салли…

— Я не знаю, — Лосев тяжело вздохнул и отодвинулся вместе с креслом подальше от рабочего стола. — Вот мы и добрались до причины вашего визита, да?

— Я думал, он покончил с собой, потому что не хотел больше убивать, и…

— Нет, сержант, это вам тяжело убивать. Вы видите по ночам кошмары с лицами убитых. Салли Фостер мучился другими сомнениями, и ни вы, ни я уже не узнаем, что это были за сомнения. Он оставил записку. Вижу, вы удивлены. Я сохранил ее у него в личном деле, не стал отправлять родственникам. Хотите взглянуть? Думаю, вам будет полезно увидеть это.

— Вряд ли он хотел, чтобы…

— Ему уже все равно, сержант, — ответил Лосев и пошел к объемному шкафу, где хранились бумажные документы. Их было много, но не из-за того, что в подразделениях военпола в ходу был бумажный документооборот, а потому, что Лосев занимался корректировкой сознания. Доказательства разного рода были неотъемлемой частью его работы. Как, например, кусок бумаги, который он положил перед Ти.