Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 7 из 10



Намаявшись за день с хозяйством, вымыв и уложив Машу, почитав ей «Мойдодыра» – пока Маша не уснет,

Катя сама уснуть уже не могла. Мысли крутились, путались, страшные картины и предчувствия подымались и переплетались. Катя чувствовала, что накатывается беда. И вдруг возникло чёткое решение: надо уезжать из Шапок. Надо ехать в Ленинград. Так она и сказала наутро Косме Павловичу и Анне Максимилиановне.

– Вы с ума сошли! – сразу же стала возражать Анна Максимилиановна. – Наша жизнь в Шапках прекрасно налажена, всё запасено, всё предусмотрено. Сюда уже завезены все наиболее ценные вещи из города.

– Даже если и придут немцы, это же культурная нация. Они ведут войну против армии. Не тронут же они женщин, стариков и детей!

– А что вы будете делать в Ленинграде? Вы, да тем более с ребёнком, будете обузой для Николая. Вас мобилизуют на какие-нибудь работы. Машу могут эвакуировать одну, без вас. И если вас эвакуируют вместе с Машей, то и эта принудительная эвакуация очень страшна. Вы окажетесь раздетыми и разутыми – не то, что в Шапках. Оставаться в осаждённом городе с маленьким ребёнком – тоже безумие. Там и сейчас, после гибели Бадаевских складов, уже голодновато. А что будет зимой?! Город окружён. Пока не наладят подвоз продовольствия, жить в нём невозможно.

– А если немцы возьмут в скором времени Ленинград?!

– Мы должны быть вместе с Николаем! – твёрдо сказала Катя.

– Как хотите! Если вы так решили, поезжайте! Но Машу я вам не отдам. Ребёнок здесь всем обеспечен и в безопасности. В городе ей нечего делать. Маша останется в Шапках.

– Мы с Машей поедем в город, к Николаю, к отцу, – ответила Катя.

Бабушка разрыдалась: Я вас не пущу!

– Анна Максимилиановна, вы же умная женщина, – вмешался, наконец, Косма Павлович. (Это могло показаться старомодным, но на людях, даже в своей семье, они были «на вы» и обычно звали друг друга по имени-отчеству.) – Вы же умная женщина, а совершенно зря так расстраиваетесь. Раз Катя решила ехать к мужу с ребёнком, никто не может препятствовать.

Анна Максимилиановна почувствовала неотвратимость их отъезда.

Ехать решено на следующее утро. Косма Павлович пошёл и дал телеграмму Николаю. День прошёл в беспорядочных сборах, уборке, хозяйственных мелочах. Ясно было, что Катя не может увезти с собой и десятой доли тёплых вещей, постельных принадлежностей, продуктов и прочего необходимого для зимовки. Анна Максимилиановна предложила, что проводит их до Ленинграда.

Её материнское сердце болело не только за маленькую Машу, но и за Николку. Ему хоть и сорок, и он солидный доцент, преподаватель вуза, а всё равно – большой ребёнок. Как он там? Была открытка, что на казарменном положении. И ещё неизвестно, как отнесётся Коля к приезду семьи. Может быть, он отошлёт Катю с Машей обратно, и они вернутся в Шапки…

Встали рано. Еле разбудили Машу. Кое-как напичкали не проснувшегося ребёнка манной кашей. Помолились и двинулись на станцию. Когда они вышли из лесочка и пошли полем к уже видневшейся платформе, послышался гул низко летящих немецких самолётов. Катя столкнула Машу в придорожную канаву и сама упала туда, закрывая ребёнка тюками и авоськами, которые были у неё в руках. Анна Максимилиановна и Косма Павлович успели только лечь в колеи дороги, как послышались пулемётные очереди.

– Господи, помоги! Господи, пронеси!

Самолёты быстро пролетели, не ранив и не убив никого. Но Маша запомнила этот момент на всю жизнь.

Подошёл поезд. Они, хотя и не без труда, всё же втиснулись в вагон. Косма Павлович долго стоял на платформе с непокрытой головой и смотрел им вослед.

Как ждал их Николай Кузьмич! Он попросил подменить его на дежурстве в пожарной команде. Он встретил их на Октябрьском (Московском) вокзале. Он не знал, за что хвататься: то ли надевать рюкзак и брать у женщин наиболее тяжёлые вещи, то ли подкидывать в воздух маленькую дочку?

Одновременно на соседний путь прибыл эшелон с ранеными из-под Волхова. Тяжёлое зрелище: забинтованные руки, ноги, головы. Повязки в крови. Стоны: больно, когда тяжело раненых вытаскивают из вагонов, перекладывают на носилки.

Анна Максимилиановна пробыла в Ленинграде всего одну ночь. Она очень боялась тревог и беспокоилась, как она вернётся назад. Николай Кузьмич был свободен от дежурства и смог проводить мать на вокзал. На дорогу он купил ей сладких булочек по 1 руб. 44 коп. Такие ещё продавались. В последний момент он вырвал из записной книжки листок и написал: «Папу целуй» и просунул ей в окно вагона.

Анна Максимилиановна проплакала почти всю дорогу. Только необходимость делать одной в этой толчее пересадку на «подкидыш»[6] заставила её собрать все силы и немного успокоиться. Из разговоров она поняла, что пассажирский состав, шедший вчера в Ленинград следом за их поездом, был разбомблён.



У Анны Максимилиановны была чистая почтовая открыточка (Катя сунула: «Напишите, как доехали»). Анна Максимилиановна тут же на платформе в Шапках карандашом нацарапала несколько слов, что доехала благополучно, и передала открытку с отъезжающими в город. Эту опущенную в Ленинграде открытку Петровские получили.

Через четыре дня, 28 августа 1941 года, после сильных бомбёжек, Шапки были заняты немцами. Всякая связь прервалась.

Николаю Кузьмичу разрешили в свободное от дежурств время уходить в квартиру к семье.

Кроме основных обязанностей на дежурствах, у пожарных были ещё «наряды». Направления на наряды получали во время развода караулов. Первой такой работой была окраска чердаков в белый цвет. Все деревянные части: стропила, балки, доски – всё красили каким-то якобы огнеупорным противопожарным составом. Эффективность этого покрытия представлялась исполнителям весьма сомнительной. Но начальство приказывало, и они красили, да ещё по 2 раза. Все ходили измазанные белой краской как маляры.

Обычной работой было таскать на чердаки бочки и наполнять их водой, или заносить ящики и насыпать в них песок.

Трудным нарядом считалась разборка завалов, случавшихся после попадания бомб.

3.03. Отъезд Юрия Аркадьевича

Пасмурным утром 7 октября 1941 года отделение Петровского шло по двору Герценовского института, только что получив «наряд» на разборку очередного завала. Вдруг Николай увидел Юрия Аркадьевича. Вид у того был растерянный:

– Как хорошо, что я вас встретил! Ищу-ищу. Всякая связь с вами потеряна. На Мошков я ходил, Женя ходила, оставляли записки, вы не отвечаете. Вот пришёл искать вас в Институт. Вчера я получил командировку в Москву. Сегодня мы с Женей и с вещами будем в конце Лопухинской улицы, около завода № 327. Оттуда едем по Ладоге, потом железной дорогой, затем самолётом. Командировка дальняя и длительная. Катя в бомбоубежище? Сейчас пойду к ней. Я очень расстроен. Всего-всего хорошего. Бог даст – увидимся.

Юрий Аркадьевич пошёл в бомбоубежище, а Николай Кузьмич побежал догонять своё отделение.

– Мы не получили ваших записок. Мы ночевали здесь, мы ещё не были на Мошковом, – как бы оправдывалась Екатерина Аркадьевна, когда брат повторил ей всё сказанное Николаю Кузьмичу. – Я хочу проводить вас. Я успею. Машу я отведу к Любовь Савельевне.

– Дай мне её адрес, – он вынул записную книжку, – на всякий случай.

– Халтурина, 27, Дом престарелых учёных, Навашиной.

– Эвакуироваться вы не собираетесь?

– Нет. Боимся.

– Вот, держи, может пригодиться.

Катя развернула и прочла: «Удостоверение. Выдано заводом № 211 тов. Болдыревой Екатерине Аркадвевне в том, что её брат Болдырев Юрий Аркадьевич переводится по распоряжению НарКом. Электро-Промышленности СССР вне пределов Ленинградской области с семьёй. Выдано для предъявления по требованию. Печать. Подпись»

Как трогательно Юра о ней позаботился. По этому удостоверению она может к нему приехать.

6

Дополнительный местный поезд.