Страница 5 из 10
Николай Кузьмич поспешно допивал не размешанный сахар. Женя начала объяснять:
– Как ты не понимаешь. Они же никого не освобождают. Им запрещено. Никакие ходатайства не помогают. Им особенно нужен комсостав низших категорий. Это только настойчивость НН, что он сам пошёл прямо к военкому и добился…
– Но ведь начальник мобилизационного отдела отдал Юре паспорт. Значит, он мог это сделать, – перебила Тамара.
«Не слушает даже, что ей объясняют, не запоминает, не даёт себе ни малейшего труда подумать собственной головой, – промелькнуло у Юрия Аркадьевича. – Не сболтнул ли я при ней чего-нибудь лишнего? Тамара может ляпнуть, где попало. Нет, вроде ничего конкретного не говорил. А так бы хотелось поделиться и с Катей, и с Кузьмичом, какие нужные вещи мы делаем. Наш Натик Полевой ещё до войны добился, что можно передавать на расстояние изображение. Положишь руку, а в соседней комнате на экране видно, как она двигается. Теперь огромные перспективы… Это будет почище, чем телефон. Конечно, потребовались новые типы ламп. Мы сделали. Так вести работы по размагничиванию кораблей и подводных лодок, как ведут с нами Толька Александров и Курчатов, немцам не снится… А наша радиолокация! Это ведь уже реальность. Осталось только отладить кое-какие узлы оборудования. Это уже не наше дело. Уже есть приказ о создании специальной инженерной роты, которая будет заниматься локацией немецких самолётов на ленинградском фронте. А я мог загреметь под Белосток в зенитную батарею…»
«Конечно, всё, что мы делаем совершенно секретно, но НН может себе позволить говорить с военкомом, немного откровенничая. А Тамара совершенно невыносима. Она ведь одобряет и советскую власть. Говорит, что ей никогда так хорошо не жилось, как при большевиках. Как будто она что-то другое видела! Но спорить и доказывать ей что-либо совершенно бесполезно», – с раздражением думал Юрий Аркадьевич. Вслух же он сказал Николаю, который тоже встал из-за стола и начал прощаться:
– Катеринке поклон, Машку целуйте. Как-нибудь вырвусь – повидаться.
2.03. Мобилизация
С каждым днём в городе становилось всё тревожнее. Формировалось ленинградское ополчение. Герценовский институт стал районным центром – вербовочным пунктом и для народного ополчения, и для отрядов, строивших оборонительные рубежи.
Тысячи людей проходили через институтский садик с чугунной решеткой и старыми липами. Столики регистраторов стояли прямо во дворе. Было шумно и напряженно.
Однажды под вечер, когда уже отшумел и закрылся вербовочный пункт, Николай Кузьмич сидел у себя в учебной части Института. Он составлял необходимые к его докторской диссертации таблицы о заражённости рыб жаберными цистами: Война – не война, и тем более, что война! Надо привести всё в порядок. Собственно, диссертация уже готова. Материал весь собран. Экспедиций больше не потребуется. Осталось написать всего две главы. Если бы не война, защищать можно было бы уже в 1942 году.
Вдруг он увидел перед собой запыхавшуюся старушку. Жакет расстегнут, шарфик выбился наружу, беретик сполз на затылок. Пряди седых волос прилипли ко лбу. Лицо мокрое то ли от пота, то ли от слёз.
– Что вы хотели? – спросил Николай Кузьмич.
– Мне приёмную комиссию.
– Приёмная комиссия – по приёму студентов в Институт здесь была в июле, – сказал Николай Кузьмич, вспомнив, что до сих пор не снято объявление на дверях деканата. – Но вы-то что хотите?
– Про сына узнать, где он, куда вы его направили?
– Мы никого никуда не направляем. Здесь учебная часть. Студенты учатся.
– Конечно, на обучение. Он же рядовой необученный. Его по болезни не брали.
– Куда не брали?
– На фронт. А вчера пришла повестка. Его призвали добровольцем в ополчение.
– So ge
– Как это не здесь?! Мойка, 48. Он получил повестку сюда явиться. Сюда он и пошёл.
– Но у нас нет никаких списков, куда его в ополчении записали.
– Совести у вас нет! Один ничего не знает, к другому отсылает, тот тоже ничего не знает. Сын сюда пошёл. Где ж мне его искать, живой он или уже убитый?! Где ж я его найду? Я его и повидать не успела, не простились. Меня с фабрики не отпустили, по две смены теперь работаем. Я домой пришла, а его нет. Соседи сказали, как пошёл – не возвращался.
Николай Кузьмич не знал, как объяснить этой женщине, что он действительно не может ей ничем помочь.
– Да вы присядьте, отдохните. Давайте подумаем, как вам лучше быть. Знаете, ведь вербовочный пункт передаёт все списки в районный военкомат. Пойдите туда, и там вам точно всё скажут.
– Вы думаете, они скажут?
– К ним поступают все сведения. Вы знаете точно, на каком вербовочном пункте он был. Они найдут списки и вам скажут, куда он направлен.
– А у вас нельзя это узнать?
– Я вам честное слово даю, у нас ничего этого нет.
Старушка встала и поплелась в военкомат. Николаю было уже не до своей работы. Он завязал папку, положил её в тумбочку, запер стол и пошёл домой.
В ополчение призывали и сотрудников Института. По партийной мобилизации на фронт должен был ехать сам директор. Исполняющим обязанности директора оставался Георгий Иванович Польский.
«Мой добрый приятель, – думал Николай Кузьмич. – Жаль только, что перед самой войной вступил в партию. И как это у него укладывается?! Верующая семья, дед – священник, отец – профессор. Жена Александра Ивановна дома все праздники: и Пасху, и Рождество – отмечает. И вот теперь по этой самой партийной мобилизации вышло так, что директор остался в Ленинграде, а на фронт уехал Георгий Иванович. Считается, что ушёл добровольцем. Не унывает. Профессор, а в первые дни, как надел форму, всё ходил и отдавал честь, приложив руку к пилотке. Как ребёнок!
Направили его под Ленинград, в Невскую Дубровку. Вроде как бы по специальности – начальником медсанбата. Приезжал вчера в город, заходил в Институт. Старадея ободрить. Говорил: “Нужно продержаться ещё неделю, и блокада будет прорвана. Взяты… такие-то пункты. Ещё немного!”
А что-то наших успехов не видно.
После ухода Польского на фронт его заместителем, исполняющим обязанности заведующего кафедрой общей биологии и дарвинизма, стал Павел Павлович Соколов. Мой лучший друг. “На ты”: “Соколочек-друг”, “Кузьмич”, что же больше?
С ним произошёл неприятный случай. В то время, как все мы, преподаватели, были нач. состав, он, профессор, доктор наук, оказался рядовым. Как-то он получил повестку, и забрили его, раба Божия, в пулемётную роту.
Я пошёл к директору и написал прекрасную характеристику (обиняком указывая, что Соколов никак не может быть рядовым) и ходатайство, чтобы его использовали по специальности. Директор подписал. С этими бумажками Елена Степановна, жена Соколова, пошла в военкомат и добилась, что его освободили. Через несколько дней он снова появился в Институте, наголо обритый, но очень довольный. А на следующий день после его освобождения его рота уже была на фронте.
Впоследствии за тушение бомб Соколочек получил грамоту Райсовета. Он выступал по радио с патриотическими призывами. Вообще он старался держаться более просоветски, чем другие, хотя в партию не вступил. Трудно объяснить, почему, но что-то оборвалось в наших дружеских отношениях, какая-то “чёрная кошка” пробежала.»
Второго августа вечером Николай Кузьмич получил повестку – немедленно явиться в Институт. К тому же позвонил Евгений Минеевич Хейсин – исполняющий обязанности декана. Пришлось идти. Приказ: срочно выехать на окопы. Утром нас собралось у Витебского вокзала много – целый эшелон: и преподаватели, и студенты Института. Купили хлеба, булочек. Доцент Виниченко достал где-то напильников – точить лопаты.
5
«Так называемые» добровольцы (нем.).