Страница 3 из 25
Кажется, таким образом прошло около получаса, и за все это время ни один звук не нарушил царившую в капелле тишину. Что касается состояния моего духа, могу сказать, что я несколько успокоился, что было глупо, поскольку тварь, делавшая капеллу опасной, все равно не была видна, сколь ни ярок был свет. А потом, уже сев ожидать, как я только что сказал, с револьвером в руке, и ощущая себя чуть бодрее, я как будто что-то услышал. Я вслушивался изо всех сил и наконец мог почти поклясться, что кто-то шевелится у начала прохода, но так тихо, что полной уверенности все-таки не было. Потом мне снова показалось, что я услышал тот же самый звук, после чего воцарилось жуткое молчание, после которого он прозвучал снова и уже ближе, словно некто приближался ко мне широкими неслышными шагами.
Я сидел, напрягшись, не шевелясь, и слушал, пока звучание поступи не стало доноситься со всех сторон, и все же не мог быть уверен, что действительно слышу его. Тянулись долгие драгоценные минуты.
Спустя некоторое время, я, кажется, несколько успокоился, хотя помню, как ломило мои плечи от того усилия, с которым я заставлял себя сидеть прямо. Имейте в виду, что страх так и не оставил меня, однако мне уже не казалось, что вот-вот придется сражаться ради спасения собственной души.
Хуже всего было то, что какое-то время я просто не мог толком ничего слышать – так барабанила в ушах кровь… Прямо скажем, жуткое чувство.
И вот я сидел так и вслушивался всем телом и душой, когда вдруг с пугающей уверенностью опять ощутил, что нечто движется в воздухе над моей головой. Чувство это сделалось настолько непреодолимым, что голову мою буквально стиснуло. Паскудное, скажу вам, ощущение, тем более, когда оно вызывается подобным образом. Однако могу с удовлетворением сказать, что теперь я не прикрывал руками лицо. Если бы я позволил себе это, то просто вылетел бы из капеллы, как пробка, но я оставался на месте и сидел, обливаясь холодным потом, а по спине и шее моей гулял холодок. И тут мне опять почудилось, что я слышу этот странный тихий шаг… Казалось, огромные ноги ступают по проходу между скамьями, и на этот раз они как будто много ближе ко мне. А потом настал короткий страшный миг тишины, и мной овладело ощущение, что нечто парит надо мной или нагибается ко мне из прохода; и тогда сквозь грохот крови в ушах до слуха моего донесся негромкий шум от того места, где стоял фотоаппарат – звук неприятный и скользкий, закончившийся резким стуком. Фонарь я держал наготове в левой руке и теперь отчаянным движением включил его и посветил прямо над головой, поскольку совершенно не сомневался, что там что-то есть. Однако надо мной ничего не оказалось, и я направил луч фонаря на камеру и далее по проходу, но и там ничего не было. После этого я принялся светить на все стены и углы капеллы, дергая пятно света то в ту, то в другую сторону, и все же ничего не заметил.
В то мгновение, когда я заметил, что над головой ничего не было, я вскочил на ноги и заставил себя шагнуть по проходу в сторону алтаря. Я подумал, что следует увидеть, на месте ли кинжал. Совершая этот короткий путь, я постоянно оглядывался и светил лучом во все стороны, однако ничего необычайного не заметил. Наконец я достиг ступеньки перед ограждением солеи и маленькими вратами и посветил фонарем на кинжал. «Да, – подумал я, – все в порядке». Потом, словно повинуясь посторонней силе, перегнулся через ограждение и поднял фонарь повыше. Догадка моя оказалась ошибочной: кинжал исчез, и лишь ножны висели над алтарем. Повинуясь внезапной вспышке испуганного воображения, я представил себе, как оружие носится по всей капелле, словно по собственной воле, ибо владеющая им тварь остается невидимой для человеческого ока. Я поспешно повернулся налево, пытаясь заглянуть за спину и помогая зрению лучом фонаря, и в то же мгновение получил сильнейший удар в левую часть груди, заставивший зазвенеть броню и отбросивший меня от ограды солеи вдоль прохода.
Я упал на спину, однако мгновенно вскочил, невзирая на полный туман в голове, и бросился бежать к двери, склонив голову и прикрывая защищенными кольчугой руками лицо. Наткнувшись на камеру, швырнул ее на скамью, потом врезался в купель и отшатнулся. Наконец я оказался у двери и отчаянно зашарил по карманам в поисках ключа. Обнаружив его, я стал лихорадочно нащупывать замочную скважину. За спиной моей, согласно разумению, маячила немыслимая тварь. Наконец обнаружив скважину, я вставил ключ, повернул его, настежь распахнул дверь и вывалился в коридор. Захлопнув за собой дверь, я навалился на нее всем телом, пока возился с ключом, на сей раз пытаясь запереть ее, и неверной походкой побрел – не пошел! – к своей комнате.
Оказавшись у себя, я немного посидел, прежде чем нервы пришли в относительный порядок. Когда же я принялся снимать броню, то заметил, что и кольчуга, и пластина панциря пробиты, и до меня вдруг дошло, что тварь метила прямо в сердце. Торопливо раздевшись, я обнаружил на груди царапину, из которой выступили несколько капель крови, испачкавших мою рубашку… и не более. Что бы случилось со мной, если бы я не надел эту броню!
В ту ночь я так и не заснул, а просидел на краю постели, погрузившись в размышления, а утром, когда рассвело, осторожно спустился к капелле, открыл дверь и заглянул внутрь. И хотя помещение было залито лучами восходящего солнца, мне потребовалось колоссальное усилие воли, чтобы заставить себя войти.
После минутной нерешительности я все-таки набрался смелости и направился к тому месту, куда упала камера. Матовое стекло оказалось разбитым, но в остальном она была невредимой. Я поставил ее там же, где она стояла ночью, однако вынул отснятую кассету и отправил в один из боковых карманов, сожалея о том, что не вставил вторую в тот момент, когда услышал странные звуки возле солеи.
Наладив фотоаппаратуру, я подошел к солее, чтобы забрать фонарь и револьвер, выбитые у меня из рук неожиданным ударом. Фонарь безнадежно погнулся, но с пистолетом ничего не случилось. Сделав это, я проворно выскочил из капеллы и запер за собой дверь. Признаюсь честно: этим утром я не испытывал никакого желания называть сэра Альфреда старой бабой за меры, предпринятые им в отношении капеллы. И тут мне в голову внезапно пришла мысль: а не знание ли о какой-то связанной с кинжалом трагедии заставляет его столь тщательно следить за тем, чтобы в капеллу никто не входил по ночам?
Я вернулся к себе в комнату, умылся, побрился и оделся, а потом спустился вниз и попросил исполнявшего обязанности дворецкого слугу подать мне сэндвичей и чашку кофе.
Чуть погодя я самым быстрым шагом шел в Бертонтри, поскольку меня посетила идея, и я стремился как можно скорее проверить ее. Я оказался там чуть раньше половины девятого и обнаружил, что местный фотограф еще не приступал к работе, однако я не стал ждать и постучал; вскоре он появился в рубашке без сюртука – ясно было, что я оторвал его от завтрака. В нескольких словах я объяснил этому человеку, что мне немедленно нужна темная комната, и он тут же предоставил ее мне.
Я сразу занялся проявлением, но не отснятой пластинки, а той, которая оставалась в камере все время моего пребывания во тьме. Дело в том, что объектив при этом оставался открытым, и вся солея находилась, так сказать, под наблюдением. Все ли вы знаете о моих экспериментах с фотографией в темноте… то есть в той темноте, какой она кажется человеческому взгляду? На мысль о таких экспериментах меня навели рентгеновские лучи, и в тот миг я испытывал еще не оформившуюся до конца надежду на то, что если в капелле находилось нематериальное создание, камера могла зафиксировать его изображение. Вот почему я следил за воздействием проявителя на пластинку с самым неподдельным и глубоким интересом.
Наконец я заметил проступившее на ней слабое черное пятно, следом за которым проявились другие – нечеткие и расплывчатые. Я поднес негатив к красной лампе. Пятна были разбросаны по всей пластинке, однако не складывались ни во что определенное; тем не менее, их появление весьма взволновало меня, и я вернул пластинку в проявитель. Несколько минут я наблюдал за ней, раз или два извлекая из раствора, чтобы внимательнее рассмотреть, однако так и не смог понять, какие очертания принимает изображение. И вдруг я заметил, что в одном из двух мест пятна как бы складываются в подобие кинжала, однако столь нечеткое, что в этом нельзя было быть уверенным. Тем не менее, сама идея, как вы можете представить, весьма взволновала меня. Я еще подержал пластинку в проявителе, а затем опустил ее в закрепитель и приступил к проявлению следующей. Процесс пошел, как положено, и очень скоро я получил отменный негатив, во всем аналогичный отснятому в предыдущий день – за исключением освещения. Я положил в закрепитель и эту пластинку, а потом быстро промыл обе и на десять или пятнадцать минут отправил в метиловый спирт, после чего отнес на кухню фотографа и просушил в печи.