Страница 6 из 21
Сабха имел возможность наблюдать обоих лидеров вблизи. Макдиси, насколько он видел, был мягким и покладистым, скорее благожелательный профессор, нежели обольститель-мистик. Без малого сорокалетний Макдиси производил впечатление интеллектуала, полагавшего, что заслужил общество получше, чем пара десятков невежд, с которыми он делил камеру. Он не скупился на советы и от случая к случаю издавал фетвы, но предпочитал проводить время в одиноких занятиях, за написанием трактатов и чтением Корана. На печатной странице Макдиси был бесстрашен: в исламском мире он снискал славу как автор эпатажных книг с названиями вроде “Демократия – это религия”, в которых объявлял светские арабские режимы антиисламскими и призывал к их уничтожению. В итоге его работы завоевали среди исламистов такую популярность, что по результатам исследования 2006 года Пентагон объявил его крупнейшим из современных интеллектуалов-джихадистов.
Предыдущие исламские идеологи тоже обвиняли лидеров арабского мира в продажности и измене вере. Те же темы звучали у влиятельного египетского писателя Сейида Кутба, чьи работы вдохновляли основателей “Аль-Каиды”*. Но с точки зрения Макдиси каждый мусульманин, сталкиваясь со свидетельствами ереси на государственном уровне, обязан действовать. Истинно верующему недостаточно только изобличать коррумпированных правителей. Аллах требует безжалостно убивать их.
“Его радикальный вывод состоял в том, что руководители государств отпали от веры и мусульманам следует истреблять их, – говорил Хасан Абу Хание, иорданский писатель, интеллектуал, друживший с Макдиси в годы, когда идеи последнего начинали оформляться. – “Истреблять” было поворотной точкой. Это послание нашло отклик у мусульман, считавших, что правительства по глупости своей позволяют иностранцам оккупировать арабскую землю. Слова Макдиси не только придавали законную силу воззрениям этих людей, но и убеждали, что они обязаны действовать активно”.
Довольно странно, что человек, который столь открыто призывал противостоять врагам ислама, сам скромно устранялся от конфликтов. По наблюдениям Сабхи, когда тюрьму посещали следователи и агенты разведки, Макдиси вежливо приветствовал их, спрашивал, благополучны ли их семьи, чем приводил в смятение своих товарищей, пострадавших от рук посетителей. Он мог терпеливо объяснять надзирателям и тюремным служащим, почему они и их правительство – еретики, подкрепляя свои аргументы цитатами из Корана. Однако, сталкиваясь с вызовом, он часто отступал, признавая допустимость и менее строгих интерпретаций священных текстов.
“Можно быть членом парламента и все же оставаться хорошим мусульманином”, – сказал он однажды Сабхе, предлагая нюанс, который, казалось, противоречил его главному тезису о том, что нетеократическое правительство есть зло. – Если кого-то избрали потому, что он хочет служить людям, то это хороший мусульманин. Но если этот человек верит в демократию, верит в законы, созданные людьми, то он неверный”.
Макдиси, кажется, нравился этот молодой врач, который хоть и относился к светскому миру, был все же единственным в Аль-Джафре человеком с ученой степенью. Поворотной точкой в их отношениях стал день, когда во время посещения затерянной в пустыне тюрьмы заболела младшая жена Макдиси. Женщина страдала от обильных месячных, и Сабха принял ее в своей частной клинике в городке. Жест могли счесть оскорбительным – многие ультраконсервативные мусульмане не позволяли своим женам ходить на осмотр к врачам-мужчинам, – но Макдиси, кажется, был искренне благодарен. С тех пор доктора в тюремной камере встречали широкими улыбками.
Но вежливость и интеллект – неважное оружие, если надо подчинить себе людей в месте, подобном Аль-Джафру. Макдиси нуждался в телохранителе. В лице Заркави он обрел безупречного помощника – человека, поразительным образом сочетавшего рабскую преданность с абсолютной беспощадностью. “Он очень жесткий, – с восхищением говорил Макдиси о своем номере два, – и он иорданец до мозга костей, человек своего племени”.
Едва ли можно было представить себе двух людей, настолько непохожих друг на друга. Заркави был неспособен ни к теплоте, ни к оттенкам чувства. Человек со шрамом никогда не улыбался. Он не отвечал на приветствия тюремных служащих, не вовлекался в их болтовню. Если он и открывал рот, то изъяснялся на жаргоне отчисленного из средней школы подростка, росшего драчуном и мелким уголовником в одном из самых суровых районов Зарки. Со своей грубостью и отказом подчиняться общепринятым правилам он еще с детства прослыл антиобщественным элементом. Эти же его особенности помогли отполировать легенду, которая уже начинала бронзоветь вокруг Заркави на тридцать третьем году его жизни.
Макдиси предпочитал тонкий мир книг и идей, а Заркави был чисто физическим существом, с крепкими мускулами, которые он все больше накачивал, поднимая тяжести – ведра с камнями вместо гирь. Передаваемые шепотом истории о его криминальном прошлом – поножовщина и избиения, сутенерство и наркоторговля – делали его в глазах других опасным и непредсказуемым, способным на все.
Заркави смело, даже безрассудно, дрался в Афганистане, и репутация импульсивно жестокого человека последовала за ним в тюрьму. Он в открытую не повиновался властям в своих первых тюрьмах, он был жесток и унижал перечивших ему сокамерников, когда кулаками или примитивным оружием, а когда, как настойчиво утверждали слухи, и сексуально. Однажды в припадке гнева он схватил надзирателя за воротник форменной рубашки и подвесил его на крюк для одежды. В другой раз Заркави поднял товарищей на бунт; заключенные были вооружены примитивными дубинками и ножами, изготовленными из каркасов коек. “Мы пришли умирать!” – кричали они, и так бы оно и было, если бы не своевременное вмешательство директора тюрьмы, который согласился выполнить требования джихадистов.
Под опекой Макдиси Заркави прекратил наскакивать на окружающих, но его кипучая энергия просто приняла другую форму. Он начал учить наизусть Коран, проводя часы за чтением или уставившись пустым взглядом в книгу, раскрытую у него на коленях. Его абстрактный гнев обрел фокус: лютая, безоглядная ненависть к предполагаемым врагам Аллаха. Список врагов начинался с короля Иордании Хусейна, которого Заркави считал незаконным правителем искусственно созданной страны, ответственным за чудовищное преступление – заключение мира с Израилем. Список также включал прислужников режима: охранников, солдат, политиков, чиновников и бесконечное число всех, кто имел выгоду от текущего положения дел. Даже сокамерников он объявил кяфирами, или неверными. Для мусульман это слово не просто эпитет; будучи использованным в фетве, оно подразумевает, что человек лишился защиты исламского закона и может быть убит безнаказанно. В пределах тюрьмы охранники начали относиться к Заркави и его ближайшим последователям как к такфиристам – “отлучателям”.
Одновременно Заркави начал укреплять свои позиции как блюститель суровых порядков среди заключенных исламистов. Он требовал абсолютного повиновения и устраивал разнос тем, кто пропускал молитву или смотрел по телевизору новости, где дикторами были женщины без чадры. Несмотря на жестокое обращение с сокамерниками, Заркави завоевал их восхищение своим демонстративно бесстрашным неповиновением тюремному начальству. Когда в Аль-Джафр приезжали высокопоставленные чиновники, Заркави часто отказывался даже отвечать на их приветствия. И приказывал своим людям делать то же самое.
Однажды, когда Иордания согласилась допустить в свои тюрьмы инспекторов из Комиссии по правам человека, в АльДжафр прибыл высокий чин из министерства внутренних дел – проверить условия содержания и упросить заключенных не сообщать иностранцам ничего, что могло бы отрицательно повлиять на репутацию властей. Исламисты отказались отвечать на его вопросы и даже смотреть на него.
Выведенный из себя чиновник сначала распекал их, потом попытался задобрить, пообещав возможное сокращение сроков.