Страница 118 из 130
В этой сфере Дефо мог опираться и на отечественную традицию, глубоко укоренившуюся в английской буржуазно-демократической пуританской литературе XVII в., - на так называемую "духовную автобиографию" - разного рода дневники, жизнеописания, исповеди, авторы которых, - как, например, Джон Бэньян в "Изобильной благодати" (1666) - подвергали пристальному самоанализу свое духовное "я", раздираемое противоречивыми побуждениями, борьбой греховных помыслов и соблазнов с раскаянием и просветлением {Этому вопросу посвящена книга: С. A. Siarr. Defoe and Spiritual Autobiography, Princeton Univ. Press, 1965.}.
Склонность к внимательному, даже придирчивому исследованию своих побуждений присуща Роксане в ничуть не меньшей степени, чем предшествующим персонажам Дефо. И хотя ее раскаяние не бывает ни длительным, ни глубоким, она все же искренне гордится своим протестантизмом: "Пусть я и шлюха, я все же шлюха протестантская, и - каковы бы ни были обстоятельства - не могла вести себя как шлюха католическая".
Протестантизм Дефо, который он в известной степени проецирует и в образ Роксаны, носит скорее политический, чем собственно-религиозный характер. В нем живут отголоски революционных общественных конфликтов XVII в. В сознании английского народа католицизм был ненавистным знаменем неограниченной феодально-абсолютистской монархии (недаром зависимость последних Стюартов от правительства Людовика XIV так усиливала их непопулярность в Англии!). Протестантизм ассоциировался с традициями английской буржуазной революции, казался оплотом английских "свобод". Критические суждения Роксаны о государственном строе и общественных нравах католической абсолютистской Франции во многом созвучны публицистике самого Дефо.
В "Роксане", как и во всем завершаемом ею цикле "историй", автора занимает прежде всего соотношение между характером и обстоятельствами, в которые поставлены его герои и героини. Он с равным интересом рассматривает и ситуации исключительные (многолетнее одиночество на необитаемом острове или жизнь в Лондоне, пораженном чумой), и ситуации массовидные, но не менее устрашающие по своим последствиям - нищету, бесправие, невежество, разврат, преступность, видя в них как гуманист-просветитель уже не столько акт "божественного произволения", сколько общественно-значимые явления, требующие осмысления и исследования.
Его восхищение неисчерпаемым потенциалом "человеческой природы" может показаться безграничным. Дефо славит находчивость, трудолюбие и нравственную силу Робинзона Крузо, мужество и выдержку лондонских горожан, устоявших против чумы; по-своему он любуется даже и пиратской отвагой Синглтона, и воровской изобретательностью и ловкостью Джека-полковника и Молль Флендерс. Но реализм Дефо проявляется и в той неизменной иронической проверке, какой он постоянно подвергает и поведение, и помыслы своих героев. Он показывает, как уживаются прекраснодушие и практицизм в сознании Робинзона Крузо, как недолговечны приступы раскаяния у Молль Флендерс, каким мастером пиратского "дела" становится благочестивейший квакер Вильям, хитроумно оградивший себя от возможной ответственности распиской в том, что его завербовали в пиратскую шайку насильно.
В "Роксане" это ироническое начало выражено особенно резко и придает особую выразительность лепке характера главной героини.
Автобиография этой "счастливой куртизанки" поражает своей откровенностью, хотя читатель, прельщенный заманчивым титульным листом, обманулся бы в своих ожиданиях, если бы рассчитывал найти здесь соблазнительные альковные сцены и фривольные подробности интимных отношений." В этом смысле записки Роксаны отличаются не только от эротических романов Луве де Кувре или Ретиф де ла Бретонна, но даже от многих рискованных сцен "Памелы" и "Клариссы" высоконравственного Ричардсона своей сдержанностью, даже сухостью. Они заставляют вспомнить любопытные суждения Байрона, который писал в своем дневнике: "...подлинный сладострастник никогда не углубляется мыслью в грубую реальность. Только идеализируя земное, материальное, физическое в наших наслаждениях, вуалируя эти подробности и вовсе о них забывая или хотя бы никогда не называя их даже самому себе - только так можно уберечься от отвращения к ним" {Байрон. Дневники. Письма. М., "Наука", 1965, стр. 77.}.
Для Роксаны, напротив, существенна, собственно, только "грубая реальность" заключаемых ею профессиональных любовных сделок. Для этой "жрицы наслаждений" ее ремесло - прежде всего доходное дело. Немолчный золотой дождь гиней, крон, пистолей, ливров сопровождает своим перезвоном все перипетии ее похождений. Начало и конец каждого эпизода ее воспоминаний, сопровождается, как правило, своего рода "инвентарной описью" или краткой сметой: Роксана или подсчитывает свои протори и убытки (как, например, после разорения и бегства ее первого мужа), или - что случается гораздо чаще перечисляет подарки и денежные доходы, полученные от ее покровителей. По остроумному замечанию М. Э. Новака, посвятившего особое исследование роли экономики в художественном творчестве Дефо, изображение брака Роксаны с ее вторым мужем, голландским купцом, "напоминает слияние двух финансовых корпораций" {М. Е. Novak. Economics and the Fiction of Defoe. Berkeley and Los Angeles, Univ, of California Press, 1962, p. 133.}, - так подробно исчислено все, что вносит каждая из двух сторон в общее "дело".
При всем своем женском тщеславии, Роксана гордится своими деловыми способностями ничуть не меньше, чем своими профессиональными "победами". Она с упоением повествует о маскированных балах и приемах, где она, под видом таинственной и обольстительной иностранки, сумела пленить лондонскую знать и даже, как можно угадать по ее намекам, самого короля Карла II. Но ее рассказ о внимании видного лондонского финансиста тех времен, сэра Роберта Клейтона, восхищавшегося ее деловыми способностями и руководившего ее денежными спекуляциями, проникнут, не меньшим самодовольством. Она "намерена быть мужчиной среди женщин", с гордостью провозглашает она, когда этот советчик, не подозревающий о ее тайном "ремесле", предпринимает попытку склонить ее к выгодному замужеству.