Страница 30 из 31
Герцен и Белинский, опять же следуя Гегелю, неизбежность социализма выводили из начальной разумности истории, ее устремленности к великой цели (Володин… С. 168). Ближе к революциям 1848 года под впечатлением от далеко не «разумной» действительности они оба начинают более трезво смотреть на нее, приходя к выводу, что умозрительные конструкции могут значительно расходиться с реальной жизнью. Вскоре после революционных потрясений в Европе Герцен признает: «Беда в том, что мысль забегает всегда далеко вперед, народы не поспевают за своими учителями» (Володин… С. 182). Но это открытие не подвигает его к отказу от социалистической утопии, он всецело поглощен умонастроением возможности «учителями» человечества «переменить узор ковра» (Володин… С. 185).
Вот в таком состоянии межеумочности, двойственности и сошли в могилу пионеры русского социализма. И признавали, что их теории далеки от реальной действительности, что народ далек от их бреда, но страстное желание воплотить свои фантазии в жизнь напрочь лишало доводы логики.
Неоценимое влияние на мировоззрение Герцена, Огарева, Белинского, Бакунина оказали немецкие младогегельянцы, выведшие из гегелевской философии «философию действия», то есть практического руководства по воплощению социалистических идей в действительность, распространения идей социализма в массах, формирования кадров социального переворота и т. п. (Володин… С. 140–151). И начинается горячечная, необузданная жажда деятельности людей, познавших истину в последней инстанции, возбудить народ к всеобщему бунту, разрушению «гнусной» действительности и воплощению горячечного бреда одиночек в жизнь. Начинается топорный звон «Колокола»… Такова линия философской преемственности в истории отечественного социализма – линия субъективизма. Объективности ради необходимо отметить, что она имела предшественников еще в ХVIII веке. Так, Фонвизин, автор «Недоросля», высказал суждения, что Россия может избрать угодный ей путь развития, что она только еще рождается, тогда как Запад уже умирает; что разум всегда оказывается правым, а поступательное развитие общества представляет результат сознательной человеческой деятельности (Плеханов Г. В. История русской общественной мысли. М., 1919. Т. 3. С. 240–241). Любимый мотив монархистов, славянофилов и отечественных социалистов-утопистов ХIХ–ХХ веков! Страх перед капитализмом, буржуазией, посеянный во второй половине ХVIII века среди русского дворянства, исторически нарастал, достигнув апогея в творчестве большевиков.
Дидро думал, что в России нет дурных учреждений, и потому восклицал: «Как счастлив народ, у которого ничего не сделано!» Он же и другие иностранные прогрессисты считали, что отсталость России дает ей счастливую возможность с гораздо большей легкостью осуществить практические требования разума (указ. соч., с. 239–240). Эти суждения французского энциклопедиста и русских писателей ХVIII века созвучны основополагающим пунктам социалистической утопии русских социалистов: разум правит миром, историческая отсталость России как преимущество при переходе к более прогрессивной стадии общественного развития; страх перед капитализмом; Запад как больной, умирающий. Поэтому есть все основания предполагать, что на идейное развитие отечественных социалистов-утопистов немалое влияние оказала не только гегелевская философия, но и творчество французских энциклопедистов и отечественных умов ХVIII века, возмущенных ужасами крепостнического рабства и искавших пути его «облагораживания». Таким образом, социологический субъективизм радикально мыслящей российской интеллигенции, корнями уходящий в ХVIII век, занесен был умами европейскими: «разум – двигатель истории», то есть русский социализм имел сугубо рационалистическое происхождение.
Социалисты-разночинцы
Поражение в Крымской войне породило в стране общее недовольство. Стало очевидным, что крепостная система является общим тормозом общественного развития. Открыто роптало не только дворянство, но и низы – постоянным явлением стали крестьянские волнения. Правда, необходимо отметить, что крестьянские выступления зачастую не носили антицаристского характера, не были связаны с требованиями земельного передела, а были направлены «против притеснения администрации, против непомерных тягостей податной системы, против азиатского способа взыскания недоимок и т. д.» (Плеханов Г. В. Социализм и политическая борьба. Наши разногласия. Гос. изд-во полит. лит-ры, 1948. С. 24). К этому же разряду волнений нужно отнести и картофельные бунты. Но вопрос упразднения крепостного права назрел, и Александр II создал Крестьянский комитет, призванный разработать условия освобождения крестьян. Однако отмена крепостного права манифестом от 19 февраля 1861 года успокоения в общество не внесла. Недовольны были и крепостники, и крестьяне. Вопрос «Что делать?» задавал себе не только Чернышевский. На этот вопрос пыталось ответить и дворянство, в одночасье после манифеста ставшее сирым. Для наиболее богатой его части этот вопрос не был актуален, и оно по-прежнему продолжало роскошную светскую жизнь. Другие, подобно А. Фету, вложили свою энергию и средства в сельское предпринимательство. Большинство, за неимением навыков общественно-полезной деятельности, «догорало» в дворянских гнездах. Кто-то продолжал мотовство, пьянство, опускаясь, по сути, в среду деклассированных элементов. Определенная прослойка дворян, преимущественно из бедных, «без достаточного образования, но с достаточным запасом долгов» (Плеханов. Очерки по ист. рус. общ. мысли ХIХ в… С. 55) и в течение длительного времени враждебно настроенная к дворянам богатым (указ. соч., с. 6), наиболее критически мыслящая и знакомая с модными политическими течениями западноевропейской культуры, решила найти себя в борьбе с обидчиком-царем, сделавшим из них «лишних» людей, и стала создавать в различных городах подпольные кружки социалистического толка для борьбы с самодержавием. Вдохновленные революционными призывами Чернышевского из его подпольной прокламации «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон» (ответ на манифест от 19 февраля 1861 года), члены этих кружков сами стали изготавливать прокламации «топорного» содержания. Н. Шелгунов и М. Михайлов в марте 1861 года пишут прокламацию «К молодому поколению»: «Мы народ запоздалый, и в этом наше спасение. Мы должны благословлять судьбу, что не жили жизнью Европы. Ее несчастья – урок для нас… Мы верим… что призваны внести в историю новое начало… а не повторять зады Европы… Если для осуществления наших стремлений – раздела земли между народом – пришлось вырезать сто тысяч помещиков, мы бы не испугались бы и этого. И это вовсе не так ужасно…» (Утопический социализм… С. 315–316).
В этом же духе составлена листовка и другого представителя идеологии топора – П. Заичневского, автора «Молодой России» (май 1862): «Мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка приходится пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами в 90-х годах» (Утопический социализм… С. 331).
Из первых подпольных кружков вышла и тайная организация Н. Ишутина, возникшая в Москве в 1863 году и ставившая своей целью свержение самодержавия, уничтожение частной собственности, введение общественного пользования землей (Антонов В. Ф. Революционное народничество. М.: Просвещение, 1965. С. 64). Из этой организации вышел Д. Каракозов, стрелявший в Александра II в 1866 году. Оба – Ишутин и Каракозов – из бедных дворян (Антонов. Револ. нар-во… С. 70). Известно также, что ишутинцы резко выступали против конституции, при которой «народу будет во сто раз хуже, ибо она гарантирует личную свободу, дает дух и жизнь промышленности и кооперации» (указ. соч., с. 69).
Эти инвективы молодых революционеров, героев крови, против александровских реформ убедительно свидетельствуют об их полной идеологической зависимости от пионеров-учителей отечественного социализма перепевом их основных мелодий: преимущество отечественной отсталости при переходе от феодализма к социализму, ущербность буржуазных свобод, оправдание разгула террора, мессианская роль России и т. д.