Страница 2 из 22
В тот вечер читали свои стихи Бальмонт и Белый. И гость. Впервые его слушали сразу столько поэтов, среди которых были именитые. Всех поразила манера чтения Александра Блока, так не походившая на чтение других. «Читал А.А., – пишет Андрей Белый, – несколько в нос, медленно, просто, громко, но придушенным голосом, иногда глотая окончание рифм… Лицо его делалось при чтении соответствующим голосу: оно окаменевало и становилось строже, худее, очерченное тенями. Лишь потом я оценил своеобразную прелесть этого чтения, где ритм стиха, скованный метром голоса, получает особую, сдержанную, аполлоническую упругость».
В тот вечер исполнялись, как обычно, новые произведения. Блок впервые перед московскими литераторами прочитал стихи «Из газет» и «Фабрику». Они были уже набраны для подготовленного к печати московского альманаха «Гриф».
Оба эти стихотворения, как и многие другие, были навеяны Петербургом. «Петербург всегда оставался главным местом действия блоковской лирики», – делает вывод Вл. Орлов в исследовании «Петербург Блока».
Но душой в то время поэт был привязан к Москве, к своим единомышленникам. Москва ему показалась чистой, белой, древней. Так уж случилось, что признан Блок не в родном Петербурге, а в Москве.
После чтения стихов на вечере «аргонавтов» он писал матери: «Я читаю “Встала в сияньи”. Кучка людей в черных сюртуках ахают, вскакивают со стульев. Кричат, что я первый поэт России».
Заседание кружка «аргонавтов» происходило рядом с двухэтажным домом по адресу Арбат, 53, где провел медовый месяц Александр Пушкин. По другую сторону от пушкинского дома на Арбате вскоре был выстроен дом, которому суждено было стать последним пристанищем Александра Блока в Москве… Но об этом – рассказ впереди.
А тогда в январские дни жизнь внешне выглядела безоблачной, полной радости, смеха, веселья. Блок уезжал, а в городе оставались его стихи, которые должны были выйти в свет в виде книги под названием «Стихи о Прекрасной Даме». Издатель Сергей Соколов писал Александру Блоку 27 сентября: «Ваша книга вышла».
Судя по письмам, записным книжкам, дневникам, Александр Блок приезжал в Москву почти каждый год, иногда по нескольку раз. Поводы были разные.
Современники видели его в издательстве «Мусагет», ресторанах «Прага» и «Славянский базар», кондитерской «Эйнем» на Мясницкой улице, в Художественном театре, на московских бульварах…
В связи с постановкой пьесы «Роза и Крест» весной 1916 года был в Москве свыше недели. Из сохранившихся «Записных книжек» вырисовывается картина пребывания Блока в Москве в те дни. Утром, в день приезда, 29 марта, после встречи с труппой в Художественном театре поехал обедать на Брестский, нынешний Белорусский вокзал. «Старые воспоминания, – так объяснил это решение. – Вечером – снова в Художественном, посетил артиста Качалова…
Затем два дня “читал с комментариями” свою пьесу. Вечером смотрел “На всякого мудреца…” Ночь провел у Качалова, где пели цыгане». Вскоре в театре «пробовали делать куски», то есть начались репетиции. Блока поразила атмосфера репетиций: актеры приходили на работу, как на праздник. Актеры, в свою очередь, радовались встрече с Блоком. То были счастливые дни поэта. Жил на Тверской, в гостинице под названием «Мадрид и Лувр». В письме к жене писал: «Мне здесь хорошо. Не знаю, когда приеду, может быть, и к Пасхе. Комната большая, хорошая. Все, кажется, еще дороже, чем у нас. Сегодня снег пошел. Я приглашен каждый день обедать к Станиславскому, и с ним и без него…»
В пьесе «Роза и Крест» главную роль поручили актрисе Ольге Гзовской. С ней Александр Блок часами беседовал, объясняя смысл роли. Вместе их видели тогда часто, что дало повод режиссеру В.И. Немировичу-Данченко пошутить, что актриса «блокирована».
В оставленных ею воспоминаниях есть интересный эпизод, описывающий, в частности, отношение поэта к Москве. «Блок очень любил московские старинные улицы и переулки. Проходя как-то по одному их них, Блок посмотрел на маленькую церковку: в церковном дворике играли мальчики, зеленые березы кивали ветвями с молодой листвой, на них весело щебетали птицы, и сквозь стекла церковных окон виднелись огоньки свечей. Блок улыбнулся и сказал: “Вот странно, ношу фамилию Блок, а ведь я такой русский. Люблю эти маленькие сады, около одноэтажных деревянных домишек, особенно, когда их освещает заходящее весеннее солнце и у окон некоторых из них распускаются и цветут деревья вишен и яблонь”».
Пейзажи двориков, подобно описанному, можно видеть по пути от Художественного театра к дому актрисы на Малой Дмитровке, 22, где она тогда жила. Поэт провожал ее домой после репетиций.
На следующий год весной, после свержения самодержавия, Александр Блок опять приехал в Москву по делам театральным. Но мысли все чаще и чаще обращались в сторону от затянувшейся постановки пьесы «Роза и Крест». Блок мучительно пытался разобраться в сложных событиях, определить свое место в революции. В «Записных книжках» есть сделанная тогда в Москве запись, отражающая ту драму, что свершилась в душе Блока:
«Я не имею ясного взгляда на происходящее, тогда как волею судьбы я поставлен свидетелем великой эпохи. Волею судьбы (не своей слабой силой) я художник, т. е. свидетель. Нужен ли художник демократии?»
Москва жила в преддверии новой революции – Октябрьской. На бульваре, на скамейке, где Блок присел отдохнуть, он показался подозрительным двум солдатам. Один из них предлагал его арестовать для выяснения личности. Другой отговорил бдительного товарища, о чем поэт потом не без юмора рассказывал знакомым. Да, Москва была совсем не та, что еще год назад, когда он шествовал с дамой по московским улицам и переулкам…
Наступил Октябрь. Поэт ответил на вопрос, мучивший его, поэмой «Двенадцать», созданной на высочайшем творческом подъеме – за два дня! Появилась в начале 1918 года знаменитая статья, обращенная к интеллигенции, заканчивавшаяся призывом: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте революцию!»
А из родного Шахматова потрясенный управляющий докладывал, что имение не только описали, но и подвергли «разрухе», обязав донести на хозяина при первом его появлении… Гордый поэт говорил по поводу Шахматова, что туда ему и дорога, но во сне, не подчиняясь логике, оно возникало в муках, после чего появлялась в дневнике запись: «Снилось Шахматово, а-а-а…»
Пишут вот, что Блок «не стенал» над Шахматовом, а «славил революцию», забывая уточнить, что славил недолго и на страницах изданий партии социалистов-революционеров. Когда начались аресты левых эсеров, взяли и его, несколько дней продержав в ЧК: судьба поэта висела на волоске.
Ночью его допросили, но сразу не выпустили, подозревая в участии в заговоре левых эсеров. В общей камере поэта сразу узнали, уступили койку. Он ел из общего котла похлебку с кониной, давил клопов, не дававших уснуть, вел разговоры с товарищами по несчастью, удивлявшимися, что задержанный не принадлежит ни к какой партии.
Однако перелом в мировоззрении не связан с этим арестом, он произошел гораздо ранее, когда Блок перестал, по его словам, «жить современностью».
Двоюродный брат записал его исповедь: «Это произошло до весны 1918 года. А когда началась Красная Армия и социалистическое строительство (он как будто поставил в кавычки эти последние слова), я больше не мог. И с тех пор не пишу».
Революционная стихия кончилась, и поэт перестал слышать музыку жизни. После этого снова публично упомянул о музыке, но уже в другом контексте, в обращении к Максиму Горькому: «Только музыка способна остановить кровопролитие, которое становится тоскливой пошлостью, когда перестает быть священным безумием».
Перестав слышать музыку революции, лишился лирического дара, способности сочинять стихи. Чтобы существовать – служил, ходил на заседания, писал статьи, редактировал… Его «выкинули» из квартиры, где прожил много лет. Он страдал от темноты, холода, голода. Поэта стал преследовать образ «черного дня», так хотел он назвать будущий сборник стихов. Но они не шли к нему, как прежде. «Человек, звавший к вере, заклинавший нас “слушайте музыку революции!” – раньше многих других эту веру утратил. С ней утратился ритм души…» – свидетельствует один из друзей. Началась депрессия, психическое и физическое истощение.