Страница 6 из 11
Пребывание у Сиджвиков не затянулось. Хозяйке не нравилась застенчивая и чересчур гордая девушка, которая к тому же не любила её отпрысков и нисколько этого не скрывала. Миссис Сиджвик рассчиталась с Шарлоттой, и та с радостью вернулась домой, зная, конечно, что это всего лишь передышка. Впрочем, ей опять предоставилась возможность поменять утомительный наёмный труд на положение замужней женщины, ей сделал предложение начинающий пастор, ирландец Брайс, приехавший в Хауорт вместе со своим духовным патроном. То была – иронически посмеивалась Шарлотта – «любовь с первого взгляда» (но только со стороны молодого человека), хотя Шарлотте вроде бы понравился остроумный Брайс. Однако чересчур скоропалительно он предложил руку и сердце. Признанию же – так она думала – должна предшествовать длительная романтическая прелюдия.
Итак, Брайсу она отказала и мечтала о поездке к морю, которую давно уже предлагала Эллен и которую под разными предлогами оттягивали отец и тётка, не любившие обходиться без помощи Шарлотты. Всё же поездка состоялась, для чего Эллен пришлось чуть не силой увезти подругу в наёмной карете. Они поселились в приморском городке Берлингтоне. Встреча Шарлотты с морем была необычной. Увидев впервые синюю даль, она заплакала, махнув Эллен рукой, чтобы та отошла подальше, оставив её наедине со стихией.
Через месяц она снова в Хауорте и снова начинает искать место гувернантки, хотя сама мысль о подобной службе ей ненавистна. Да что гувернантки! Если бы ей предложили на выбор: вести праздную «дамскую» жизнь где бы то ни было или исполнять тяжёлую работу горничной, но дома, она бы выбрала последнее, а пока ей и так хватает забот: служанка Тэбби больна, поэтому Шарлотта и Эмили убирают, чистят, гладят, пекут. Но в Хауорте сейчас не скучно. В доме часто бывает молодой помощник преподобного Бронте, проходящий при нём нечто вроде, выражаясь современным языком, стажировки, – красивый, обаятельный Уильям Уэйтмен. Он не только красив, но образован и может поддержать интересную беседу. Шарлотта его рисовала, и, очевидно, сеансы были приятны для обоих. И ещё Уэйтмен был добр, он искренне огорчался болезнью одной из прихожанок, делая всё, чтобы поддержать духовные, да и физические силы умирающей.
Всё это располагало к нему Шарлотту (и Энн, приезжавшую на каникулы домой), но он уже был помолвлен, да и отношение его к Шарлотте не походило на «страсть», о которой она втайне, очевидно, мечтает, несколько наивно поучая Эллен, что «страстная любовь – безумие и, как правило, остается без ответа»21. Может быть, в этих словах есть зерно подавленного чувства.
Не утешало и то, что Генри Насси не забывал о ней. Он просит прислать стихи, если есть новые. Новых нет, отвечает Шарлотта, ей скоро двадцать пять, и уже «не к лицу» ей заниматься писанием стихов: «Настало время привести воображение в порядок, подстричь его и удалить все лишние ветки». Романтическая Ангрия с её «вечно пламенеющим закатным небом» уже не влечёт воображения, оно чувствует потребность обратиться к «новой стране, с более прохладным климатом, где рассветы серы и скромны, а возникающий день хотя бы ненадолго омрачён тучами», – так писала Шарлотта в «Прощании с Ангрией», увидевшем свет много лет спустя, после её смерти, когда были опубликованы её ранние труды.
В марте 1841 года нашлось место гувернантки с очень небольшим жалованьем, всего шестнадцать фунтов в год, и это при полном отсутствии досуга, который был так необходим. Хозяйка, правда, держалась приветливо, но требовала от гувернантки не только занятий с детьми, но и шитья по вечерам. Это было уже нестерпимо, и Шарлотта мечтает о чуде, которое вызволило бы её из рабства. А что, если три сестры Бронте откроют свою школу, тогда придёт конец зависимости от чужой воли и капризов, и она советуется с тётушкой, – вернее, спрашивает, не согласится ли та субсидировать это начинание. Тётушка колеблется, но не отказывается поразмыслить.
Шарлотта советуется с мисс Вулер. Учительница тоже готова помочь. Она предлагает снять школу в Дьюсбери-Мур и попытать счастья, но для того, чтобы привлечь учениц в Йоркшире, где так много частных школ, необходимо усовершенствовать свои познания, например, в языках. Как раз в это время Мери Тэйлор, завершавшая образование в Европе, стала присылать открытки, изображавшие старинные замки и соборы.
«Не знаю, что подкатило к горлу, пока я читала её письмо, – пишет Шарлотта Эллен, – такое я испытала яростное отвращение к сковывающей монотонной работе, такое сильное желание обрести крылья… такую настоятельную жажду видеть, узнавать, учиться… Мне нестерпимо было сознание неиспользуемых возмож-ностей»22. И хотя, по её словам, это восстание чувств длилось пять минут и она подавила его усилием воли, желание освободиться из «плена» осталось. Она опять пишет тётушке Брэнуэлл, убеждает, что настало время извлечь из их педагогического «таланта» пользу.
И тётушка согласилась. Пусть Шарлотта и Эмили едут во Францию и как следует изучат французский и все необходимые науки. В последний момент очень кстати пришло письмо от знакомых из Брюсселя. Там есть пансион супругов Эгер для молодых девиц, где сёстры Бронте смогут завершить образование. В феврале 1842 года Шарлотта и Эмили покинули Англию.
Пансион Эгеров производил благоприятное впечатление: помещения просторные, удобные и для занятий, и для отдыха; в прекрасном саду, где цветут розы, много укромных уголков, которые Шарлотта и Эмили выберут потом для прогулок. Режим учёбы и жизни пансионерок – самый либеральный: сна и еды достаточно, занятиями до изнеможения не угнетали, пансионерки были веселы и румяны. Бедные Мария и Элизабет! Здесь бы они не зачахли от голода, болезни и жестокого обращения. Шарлотта и Эмили усердно взялись за учёбу. Но они были здесь одиноки. Они были англичанки, они принадлежали к протестантской церкви и с подозрением относились ко всему «французскому» и католическому. Воспитанные в суровых правилах неустанного труда, аскетической самодисциплины и необходимости подчиняться велениям долга, они видели в свободном режиме чуть ли не растлевающее влияние католицизма, который с готовностью идёт на уступки плоти в ущерб духу. Странной им казалась мадам Эгер, мать четверых детей. Сидя в саду, мадам занималась шитьём для младенца, а пансионерки тем временем отвечали ей уроки. Всё это было очень непохоже на строгую дисциплину, которую насаждали английские классные дамы. Странное, но благоприятное впечатление производил и господин Эгер, муж хозяйки пансиона, преподаватель французской словесности, человек умный, вспыльчивый, очень требовательный к тем, в ком он чувствовал способности, и обаятельный. Таким, во всяком случае, его видела Шарлотта. Доведя её до слёз язвительными замечаниями, когда дело касалось французского языка, он с той же экспансивностью пытался загладить обиду и предлагал конфетку, словно Шарлотта ребёнок, и она, в свои двадцать шесть лет, действительно чувствовала себя ребёнком, его ученицей. Он же был Учителем.
Прошло полгода, и мадам Эгер, оценив работоспособность сестёр Бронте, предложила Шарлотте место учительницы английского языка, а Эмили – преподавание музыки. Вместо платы они получали возможность столоваться и продолжать собственное обучение. Шарлотта и Эмили согласились, но из Англии пришли печальные вести. Умер от холеры Уэйтмен, всё ещё пребывавший в Хауорте, и заболела тётушка. Надо было срочно выезжать домой. Шарлотта и Эмили уже готовы были к отъезду, когда пришло второе письмо, извещавшее о смерти мисс Брэнуэлл, и они спешно отправились в путь. Эмили уже не вернулась в Брюссель. Шарлотта уезжала с надеждой снова увидеть своего Учителя. В Англии их ждала последняя воля тётушки Брэнуэлл, в соответствии с которой три сестры Бронте получали средства, достаточные, чтобы открыть собственную школу, когда Шарлотта завершит курс наук в пансионе Эгеров.
Итак, она вернулась в Брюссель, и Эгеры встретили её очень приветливо. Наступило счастливое время для Шарлотты – и удачливое. Она боялась не знающих строгой дисциплины девиц, но, к удивлению мадам Эгер, застенчивая, маленькая англичанка сумела достойно утвердить себя в классе. Рано утром, до занятий, Шарлотта гуляла в прекрасном саду Эгеров и нередко встречала там хозяина, ухаживавшего за кустами роз. Он продолжал давать ей уроки французской литературы, она учила его английскому. Время от времени он дарил ей книги, очевидно, не придавая подаркам особенного значения, но для Шарлотты эти маленькие знаки внимания были началом неизведанных отношений, в которых она сама себе отвела роль послушливой и восторженной ученицы. Сначала в её преклонении не было ничего такого, что могло внушить опасения мадам Эгер. «Рисунком» своих отношений с её мужем Шарлотта воспроизводила тот романтический шаблон, который с лёгкой руки Гёте стал «бродячим» сюжетом в литературе и вызвал немало подражаний в жизни. Преклонение Миньоны перед Вильгельмом Майстером не только умиляло читательниц, оно казалось идеалом отношений мужчины и женщины. А разве сам Гёте и юная Беттина фон Арним, преданно устраивающаяся на скамеечке у ног великого Олимпийца, чтобы внимать его мудрым речам, не подали этот идеальный пример отношений Учителя и Ученицы грядущим поколениям романтически настроенных дев? Известно, например, что младшая современница Шарлотты Бронте, будущая американская писательница Луиза Олкотт избрала для себя роль Миньоны (если не Беттины) при Ральфе Уолдо Эмерсоне и тринадцати лет сочиняла в его честь возвышенные вирши и оставляла у порога Учителя букеты полевых цветов. Но Шарлотта Бронте полюбила Эгера, и это не укрылось от глаз супругов. И вот постепенно прекратились уроки литературы, затем уроки английского языка. Шарлотта с каждым днём чувствовала себя всё более одинокой. Учитель явно её избегал. На помощь ей приходило воображение. В мыслях она, очевидно, проживала волнующее развитие отношений, а так как действительность почти не давала ему пищи, оно питалось крохами воспоминаний о прежних разговорах и встречах. Она страдала. Как-то даже совсем решилась уехать и известила об этом мадам Эгер. Та сразу согласилась, но воспротивился мосье Эгер, он доказывал, что мисс Шарлотте надо ещё поучиться. Она послушалась, но легче ей не стало. В одном из писем этого времени она жаловалась на «монотонность и однообразие жизни», на «постоянное чувство одиночества среди множества людей» и даже на «лишения и унижения»23, которые приходится сносить молча. Так прошло несколько месяцев. У Эгеров родился пятый ребёнок. Мадам держалась с Шарлоттой холодно и отчуждённо. Она переменилась, однако, когда Шарлотта опять заявила о твёрдом решении покинуть пансион, стала самим дружелюбием; мосье, в присутствии супруги, сделал Шарлотте прощальный подарок, антологию французской поэзии. Они пожелали ей успеха на педагогическом поприще, и мадам проводила Шарлотту до Остенде. В январе 1844 года Шарлотта Бронте вернулась в Хауорт. В письме к Эллен она признавалась: «Я много страдала перед своим отъездом из Брюсселя. Думаю, сколь долго бы я ни прожила, я не забуду, чего стоило мне расставание с мосье Эгером. Мне так тяжко было причинить огорчение ему, такому истинному, доброму и бескорыстному другу»24.
21
E. Gaskell, v. I, p. 204.32
22
Там же, p. 216.33
23
E. Gaskell, v. I, p. 254.
24
E. Gaskell, v. I, p. 266.