Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 4 из 9

В попытке разгадать кроссворд на карте я склонилась к голове Ушакова. Оказалось, он едва слышно бормотал что-то.

– Север там, – громко сказала я.

Он смолк, повернул карту градусов на пятнадцать, и мы грубо прикинули, как добраться до центрального перекрестка с домами более одного этажа. Там рассчитывали занять доступный подвал.

– Рядовой Котов!

– Я.

– Необходимо короткими перебежками пересечь полотно дороги. Там ближайший навал и часть плиты… видите?.. Котов!

– Есть, – недовольно бросил Котов через плечо и во весь рост направился к руинам.

– Котов, назад! – негромко крикнул Ушаков.

– Щас, – тихо ответил Котов, продолжая двигаться сквозь изрытое снарядами полотно трассы вперед к ближайшему остову постройки.

– Котов, ложись!

Услышав команду, рядовой растянулся лицом вниз на битой рытвинами полосе дорожной разметки. Стук ботинок отразило сухое эхо. Но стояла прежняя тишина, и Котов вновь демонстративно встал и не спеша отряхнул пыль с колен.

– Там нету никого! – крикнул он громко, взглянув в прицел автомата вверх на уступ.

Отвернулся и вразвалку, попинывая осколки асфальта, дошел до высокой кучи обломков.

Ушаков раздраженно сплюнул сквозь зубы:

– Взвод, за мной, пригнувшись!

Под топот собственных шагов мы вошли в бывший населенный пункт.

Ушаков встретил взгляд Котова. Ничего не сказал.

3

Мне шестнадцать.

Очередной сеанс Лермонтова. Один из многих.

– Тебе нравится кто-нибудь? С кем было бы хорошо?..

– Что? – не сразу понимаю я.

– Просто хорошо.

– Никто.

– Совсем?

– Я же говорю. Ну, может, птицы… – Я смотрю в его окно.

Посередине неба, едва видна – так далеко, – крестом парит птица. Она не знает обо мне. Свободна как огонь.

– Не воспитатели? Не подруги?

Я молчу. Хватит лить воду.

Лермонтов возражает убежденно:

– Так быть не может. Твоему виду не могут не нравиться люди. Они важны как воздух. Без них, людей, не возникло бы вида. Так и остались бы волки. Слыхала про собачью преданность?

Я морщусь. Слишком хорошо я вас знаю.

– Ага! – В его голосе преимущество.

– Я дикая, – предполагаю я. – Мне никто не нужен.

– Хоть и дикая, все равно…

– Ну нет! Дикие собаки вообще часто убивают людей.

– Потом едят?





«Че, дурак?» — Я молчу сквозь отвращение.

– Думай. Ты дикий вид. Убивать впустую нерационально, так? Догадываешься, зачем, вернее, за что убивают?

Я как рыба. В этой элементарной идее таится что-то извращенное. Мне не нравится это слушать.

– Мстят за то, что дикие. И никакого шанса. Они б отдали жизнь за тебя, а она тебе попросту не нужна. Это больно.

– Это тупо! – свирепею я.

– Но это правда. Задумайся, много у тебя общего с такой позицией?

«Пашшел ты».

III

Нас окружили развалины. Во всем Пескове не оказалось ни единой целой постройки. Село имело вид перепаханного артиллерией поля навалов строительного мусора большей или меньшей высотности. Каким-то чудом уцелевший пятачок вставал среди руин. На возвышении застыли невредимые качели на двух высоких столбах с перекладиной. Ждут. Мы обошли их по большой кривой.

Неотвязное чувство стороннего наблюдения не покидало. Будто прицел перебегает. Ты… теперь не ты… Ощущение поддерживало своеобразное эхо разрушенных улиц, которое кругами водило в мертвой тишине наши собственные звуки. Внезапно дробь шагов кидалась нам навстречу из-за разбитых стен, мы ложились, и разом все смолкало. Двигаясь, интуитивно мы пригибались под защиту разновеликих куч осколков. Нелепая предосторожность! Здесь стало очевидно: с высокой кромки уступа нас видно решительно отовсюду.

Проснулось сукровичное солнце, и наши силуэты очертило, словно углем на холсте. Мы жаждали укрытия как манны небесной. Между тем искомый магазин я учуяла сразу. Запах кисловатого заводского хлеба за годы насквозь пропитал доски полов и штукатурку, разбросанные теперь в границах полусотни квадратных метров. Подвал под магазином, как и надеялся начвзвода, остался цел. Но я не указала это место Ушакову. Там было столько жителей села, что нам рядом с ними стало бы тесно.

Когда начался обстрел, их логика была сходна с нашей. Муниципальная постройка. В подвале – надежность и простор. Там они и укрылись. Вскоре выход, представлявший собой простую, окованную толстой жестью дубовую погребную крышку над лестницей, привалило обломками двух верхних этажей. А после начался пожар. Теперь живых там нет.

Мы продолжали поиск. Проулок за проулком все то же.

– Никого, на хуй, – осматриваясь исподлобья, сказал рядовой Сотник.

– Потерял кого? – участливо спросил Котов.

– Разговоры! – негромко одернул начвзвода и пояснил невпопад: – Наша огневая точка на высоте триста пятнадцать и восемь, к западу от разлома…

– На хуй точку. Местные где? Эвакуированы?

– Эвакуированы, братан. Тут близехо. – Котов указал стволом в землю.

Сотник перешел на сиплый шепот:

– Кто-то бы все равно остался. А тут никого!

– Ушли! Подумали-подумали, и чух – в горку. А артиллерия садит так тихо-о-онечко, чтоб никого не зацепить.

– Скоты. Подонки гребаные. Душить их буду, мразей… – сквозь сцепленные зубы сплюнул Сотник.

– Котов, Сотник, отставить разговоры!

– Туда, туда, – настаивала я.

Ребята озирались, не понимая, что в этой развалине привлекло меня более остального.

– Туда!

Взрывной волной крошево стен свезло в сторону от фундамента, расчистив вход. Мы обошли перевернутую половину крыши, нависшие стропила которой походили на выеденную тушу кита. Взгляду предстала взрытая сырая яма под открытым небом и прямо в ней – полузасыпанные бетонные ступени вниз. Бойцы рассыпались, присели кто за чем.

Ушаков кивком отправил бойца проверить место. Оскальзываясь, рядовой Довгань спускался осторожно; я считала ступени под его ногами. Исчез во тьме, ногой выбил дверь и, казалось, пропал. Но вот вернулся торопливо:

– Чисто.

Не совсем. Он не прошел вдоль дальней стенки. Хозяйку не заметил. Она и теперь там. Ее ранило осколком, но она успела спрятаться в глубине. Не смогла после остановить кровь. Хотя подвал поистине огромный, узкий и длинный с разветвлениями, и мы вряд ли ее «обнаружим».

– Вперед, – разрешил Ушаков.

Бойцы оживились, будто кто-то начал дергать за ниточки резвее. Мы с Сотником вскрыли перевязочные пакеты и перебинтовали раненых. Один лежал с раздробленной ключицей, пуля прошла навылет. Я вспорола рубаху, обработала рану и примотала руку от локтя к животу, тогда он смог свободнее вдохнуть. Легкое не задето, и кровь остановили вовремя. Если не вслушиваться – порядок. А на деле плечо хрустело при малейшем движении, как ранний снег. Мы перешучивались про «до свадьбы…» и «в рубашке…», но оба знали: парню требовался хирург – чем раньше, тем надежней. Слишком много осколков.

Второй боец отделался ушибом и царапиной, распорол лицо о камень при падении. Бровь его оттягивала влево гигантская малиновая шишка, скулу под ней косо прерывала бордовая полоса. Пара десятков швов ото лба и до подбородка ему не помешала бы, но, в общем, и так сойдет. Этот молча плакал девичьими крупными слезами, стекавшими в рваный малиновый желоб в щеке. Выглядел поистине устрашающе, но на самом деле был куда стабильней первого.

Рядовой Гайдук уселся на бушлат, нежно поглаживал ладонью массивные бревна стен, измеряя расширенными зрачками пустоту черного прохода в глубь подвала.

– Если следили, как мы вошли, накроют нас т-ут, как свиней. Одной гранатой. Всех на хрен, – нараспев сказал он.

– Если б видели, сняли бы сверху. Проще. Что ждать, пока заляжем? – резонно возразил Ушаков. – Рисковать, вязаться в ближний бой. Смысл? Здесь сложный коридор и надежные двери. Одной гранатой не возьмешь…