Считай звёзды

«Маленький бродяга, ты понимаешь, к чему тебя это приведет?»

«Сегодня побил мальчика — завтра убил человека».

«Думаешь, синяки красят настоящих мужчин?»

Кто, по-вашему, такой «настоящий мужчина»? Вы говорите с мальчиком, отличающимся тихим характером, постоянно молчащим, и его молчание вы принимаете за наглость.

«Прекращай разбивать себе лицо в драках».

Он никогда не лез в драку. Точно не первым.

Самая тихая. Самая молчаливая. Безмолвная. Напряженная. Поездка домой. Мы выехали поздно днем. Без разговоров. Только Лиллиан о чем-то переговаривала с отцом перед тем, как сесть в машину, после мы все молчали. Даже музыка не помогла уйти от атмосферы, захватившей салон. Будто пустые, вымотанные, выжатые этой неделей. Пятница сделала свое — и мне неизвестно, как всё обернется дальше.

Меня высаживают у нашего дома. Лиллиан и Дилан живут дальше, поэтому отец оставляет меня на крыльце, а сам отвозит пассажиров, думаю, он будет стараться уговорить их. Но Лиллиан дала понять, что не останется. И почему-то мне от этого вдруг становится тяжело. Знаю, что дело не во мне, а именно в нежелании О’Брайена, но… Откуда тогда чувство вины?

***

Внешне этот дом сразу отталкивает, а в темноте ночи так вообще пугает, давая понять, что лучше не соваться. Одноэтажное строение с облезлыми стенами и кривым крыльцом. Окна дома выбиты уличной шпаной, а может и самим жильцом в момент его импульсивности. Двор забит мусором: бутылки, банки, мятые пачки сигарет, бак перевернут и там роется уличная псина, которая, увидев тормозящий автомобиль, рычит, убегая прочь. Не самый хороший район.

Митчелл смотрит на дом, сглотнув, хотя обещает себе держаться уверенно. Он поглядывает на Лиллиан, а та изображает спокойствие, пока тянется, чтобы поцеловать его в щеку:

— Спасибо за поездку, было здорово, — это правда. Женщине понравилось, вот только теперь горько от мысли, что придется вернуться в свой собственный кошмар, при этом так неискренне улыбаясь.

Дилан вылезает из салона на морозный воздух. Надевает рюкзак на плечи, невольно проверив в кармане наличие складного ножика. Хотя он не делает его неуязвимым, наоборот, подобное может и будет использовано против него. Как все те разы до этого. Парень невольно потирает запястье руки под тканью рукава. Отголоски прошлых повреждений никогда не оставят в покое, постоянно напомнят о себе из ниоткуда возникшей болью. Лучше избавиться от ножа. Сам целее будет.

— Я позвоню, — Митчелл целует её в губы. Лиллиан кивает, но знает, что завтра она не сможет ответить. Хорошо понимает, на что идет, не желая заставлять сына поступать против его воли. Конечно, между безопасностью и гордостью О’Брайен на данный момент выбирает гордость. И это один из самых эгоистичных его поступков, что обернется для него очередной потерей крови.

***

«Это нельзя делать, знаешь, насколько жизнь прекрасна? Сколько больных людей хотят жить, а ты не хочешь, раз уж вытворяешь такое со своим телом».

«Я не хочу умирать».

«Тогда, зачем ты сделал это?»

«Это был не я».

Вовсе не радуюсь утреннему солнцу, проникающему сквозь темно-зеленые шторы в комнату. Лучи играют на светлом паркете, привлекая мое внимание, но не отважусь покинуть кровать. Уже больше десяти, проснулась еще в районе семи, с тех пор лежу, исследуя взглядом свою комнату. Чувствую себя странно, думаю, всё дело в тяжести, что остается в груди после ночи, хотя обычно именно сон спасает от груза. Видимо, сейчас не тот самый случай. Сажусь, сбрасывая с груди воздушное одеяло, и спиной прижимаюсь стене, покрытой фотографиями. Смотрю на паркет, пальцами играя с длинными ушками игрушечного кролика, который смотрит на меня с пониманием, словно знает, от чего я так томно вздыхаю. Мы не говорили с отцом с пятницы. Уже воскресенье. Вчера не пересекались. Не люблю такую натянутую обстановку.

Смотрю на тумбу. Лежит мамина нотная тетрадь. Всё равно пока не хочется выходить, так что беру её, начав листать. Каждый разворот — ноты и слова песни, иногда просто мелодии, которые могу, изучив ноты, проиграть в голове. Тетрадь не закончена, поэтому где-то на середине открываю последние исписанные страницы. И сознание посещает легкое непонимание. Вижу одну ноту. И ею мама заполнила целый разворот. Хмурю брови, всё-таки слезая с кровати, и медленно подхожу к пианино, начав искать продолжение этих страниц, но их нет. Это… Музыка? Мелодия? Нет. Просто нота с одинаковыми интервалами. Подношу ладонь к клавишам, начав пальцем давить на самую первую. Нота «до». Давлю. Звучит протяжно. Сохраняю интервал. Вновь давлю. Звучит. Жду. Давлю.

Итак, весь разворот. Одна нота. Тяжелая, низкая, и её звучание будто забивает дыхательные пути, мешая глотнуть больше кислорода. Что-то сжимается в горле. Прислушиваюсь, давлю. Почему это повторение вызывает головную боль? Словно вскрывает мне виски, заставляя ощутить тошноту?

Прекращаю. Хмуро вожу пальцами по клавише ноты «до», после чего изучаю записи мамы. Странно. Что её толкнуло записать такое? В этом ведь нет смысла.

Ближе к двенадцати совесть толкает меня выйти, но больше я переживаю за растения, поэтому первым делом покидаю комнату, чтобы полить их. Всю неделю они провели в одиночестве, не хочется, чтобы цветы чувствовали себя нехорошо. Несколько раз приходится вернуться в ванную, чтобы закончить со вторым этажом, после чего спускаюсь на первый, прислушиваясь к звукам. Отца не слышно, может, он еще не выходил? Остаток воды трачу на цветы в гостиной, затем иду на кухню, и именно на пороге этого светлого помещения останавливаюсь, глазами изучая мужчину, готовящего себе кофе. Он не выглядит сердитым, но… Его взгляд очень задумчивый, тяжелый, вовсе не сердитый. Хмурый? Да, вот только он в себе. Мешает сахар медленными движениями, явно слабо держит кончик чайной ложки. Стою. Думаю, что сказать, и не нахожу ничего лучше:

— Лиллиан решила остаться там?

— Да, — не жду, что отец ответит, но он делает это, и я не чувствую давления, которым обычно он пользуется, чтобы морально ослабить меня. Мужчина потирает ладонью лицо, задевая щетину на подбородке. Такое чувство, что он не спал.

— Почему она осталась? — из-за Дилана, конечно.

Мужчина не многословен, и не заставляю его говорить, просто прохожу к столу, позволив отцу пройти:

— Уберись здесь, — не приказ. — Я сегодня буду у себя работать, так что не готовь на меня, — отказывается кушать. Тревожный звоночек. Молча принимаю информацию, провожая мужчину взглядом, и выдыхаю из себя силы, поставив зеленую лейку на стол. Пальцами провожу по майке с кроликом, мысленно стараясь помочь себе собраться.

Почему начинаю чувствовать вину? Лиллиан сама так решила.

Звонок в дверь. Оставляю работу по дому, без желания шагаю в прихожую, по голосам понимая, кто нарушает мой покой. Открываю, сжатой улыбкой приветствуя Агнесс, Остина и Робба.

— Хэй, нигга! — Агнесс поднимает руки вверх, задевая свои кудри, и тянется ко мне, обнимая, поэтому приходится ответить на телесный контакт:

— Почему ты всё еще в пижаме? — Робб проверяет время на наручных часах Остина. — Неделя вне школы тебя расслабила, Райли Янг-Финчер? — спрашивает голосом майора Пейна из одноименного фильма, и они смеются. Улыбаюсь, хорошо понимая, что ребята не виновны в моем настроении, но всё равно я не совсем готова к компании. Улыбку с лица не убираю, надеюсь, она хоть немного напоминает мою обычную:

— А вы чего так рано? — откашливаюсь, сложив руки на груди.

— Мы тут скучаем, — Агнесс дергает Остина за край футболки. — Терпим его поцелуи от тебя, — парень смеется, а вот Робб морщится, видимо, Остин всерьез отнесся к моей просьбе, что поднимает уголки моих губ выше.

— А ты нас встречаешь так, — подруга недовольно цокает языком, поправив свой венок из ромашек на голове. Покачиваюсь с ноги на ногу, сдаваясь:

— Ладно, проходите, — делаю шаг в сторону. — Только не шумим, отец работает.

— Простите за вторжение, — Робб мог бы спокойно произнести это на японском языке. Остин входит вторым, ворча: