Страница 3 из 19
Валерка хмыкнул на эти мои слова, недовольно поморщился и скривился: видно было, что они ему совсем не понравились, покоробили даже, а может и оскорбили.
–…Я богачом никогда не был, “хомячком” изнеженным и избалованным; родился и вырос в простой московской семье, где вечно копейки считали, “пахали” от зори до зори, скандалы из-за лишней потраты устраивали, – подумав, произнёс он, на меня не глядя. – И дураком меня тоже никто никогда не считал. Так что твои замечания, Витёк, не по адресу.
После этого он демонстративно отошёл от меня, остановился с другой стороны шлагбаума в ожиданье машины, сигарету начал нервно курить, давая этим понять, что разговаривать со мной больше не собирается, что обиделся. И больше мы с ним в ту смену о личном уже не беседовали. Только о служебном, и очень коротко: “открой”, “запиши”, “проверь и впусти”. Да ещё утром сухо сказали друг другу “пока” – и разошлись, чтобы через два дня вечером у ворот опять встретиться…
2
Оба выходные беседа с новым напарником не шла у меня из головы. Как, кстати сказать, и он сам, 34-летний интеллигентный москвич приятной наружности, бывший инженер-электронщик. Мне было так странно и, одновременно, дико узнать, что он, не глупый по виду парень, вдруг взял и бросил по какой-то непонятной причине престижную и высокооплачиваемую работу в крутом столичном НИИ. Добровольно покинул место службы, то есть, о которой многие люди, поди, да даже и москвичи, и помыслить не смеют, куда всеми правдами и неправдами попасть стремятся – но всё тщетно… А теперь вот и вовсе из страны навсегда умотать собирается, прихватив семью. Это после шикарной Москвы-то! Зачем? почему? на кой ляд? – дивился я в растерянности. Что была за напасть такая чрезвычайная и непреодолимая, толкавшая его в столь опасное, как ни крути, и крайне рискованное предприятие?…
Не удивительно, что, придя через два дня на работу и встретив Валерку у будки охранников, уже переодетого в робу и готового служебные обязанности исполнять, я поздоровался как ни в чём не бывало, крепко пожал ему руку, сделав тем самым вид, что не помню его позавчерашней обиды, что даже и не понял её, не заметил, мимо себя пропустил. После чего быстро переоделся в подсобке и вышел на улицу ему помогать, уже проверявшему кузов въезжавшей на Горбушку «Газели».
С шести до одиннадцати вечера у нас традиционно было самое горячее время в смысле въездов и выездов, самое напряжённое: машины с грузами следовали одна за другой – успевай только шлагбаум поднимать и проверять документы. Присесть – и то было некогда, или по нужде отойти освежиться. Не говоря уж про всё остальное. Но после одиннадцати грузовой поток заметно снижался, и можно было расслабиться и перевести дух, покурить спокойно на свежем воздухе, по душам потрепаться. Что мы с Валеркой и сделали с удовольствием, устав от вечерней нервозности и суеты.
И как только мы с ним присели на брёвнышке возле ворот и сигареты спичками запалили, я опять к напарнику с разговором пристал, что с прошлой смены не давал мне покоя.
– Валер, – как можно проще и ласковее обратился я тогда к нему, дымком пахучим затягиваясь. – Признаюсь: у меня из головы твой рассказ не выходит. Всё силюсь и никак не могу понять: почему ты, образованный коренной москвич, вдруг взял и два года назад из института в бега подался?… А теперь вот и вовсе из страны уезжать намылился, да ещё и с семьёй, женою и дочкой, что смахивает на эмиграцию, на побег. От кого, Валер?! Разъясни!!!… Помнится, после революции в Октябре Семнадцатого князья, графья и многие помещики-дворяне наши тоже сломя голову помчались в Европу, Китай, Америку ту же, спасаясь от расправы комиссаров-жидов из ленинской гвардии. И их, бедолаг, понять было можно; понять, посочувствовать и пожалеть. Здесь, в России, если б остались, их бы ждала неминуемая гибель как представителей прежнего правящего слоя – по законам революционного времени, классовой ненависти и борьбы. Поэтому-то они и бежали массово, спасая жизнь свою. И правильно делали, повторю, молодцы… А ты-то, ты от кого спасаешься, навострив лыжи?! тебя-то кто здесь в Москве достаёт?! Ты же не барин, не князь, не помещик. И классовой ненависти к тебе со стороны простого народа и в помине нет… Странно и чудно мне это, такое твоё поведение. Честное слово! Я б на твоём месте жил, не тужил, Бога б благодарил ежедневно, – имей я и половину, и четверть того, что ты на сегодняшний день имеешь, и от чего вдруг когти рвать решил, родную пуповину добровольно резать. Расскажи мне, Валер, уважь, открой тайну: чего тебе на месте-то не сидится? Ни в институте блатном, ни под крылом родительским? И на какие-такие кренделя заграничные ты нацелился свои теперешние столичные блага променять? Неужели же жизнь в Германии так соблазнительно хороша, и того стоит?… Ответь, будь другом, вразуми и просвети меня, лапотника, Ванька владимирского. Меня, признаюсь, этот вопрос так растрогал и взволновал не на шутку, что уже пару дней хожу как шальной, не могу собраться и успокоиться…
Валерка, помнится, рассмеялся, услышав мой простодушный вопрос, да ещё и мою физиономию удивлённо-растерянную в лучах фонаря заметив.
– У вас, провинциалов, какой-то совершенно гипертрофированный взгляд на нашу московскую жизнь и самих москвичей, – сказал мне беззлобно и не кичась, густое облако дыма изо рта выпуская. – Вы у себя во Владимире думаете, что тут в Москве – рай, и живут и работают тут у нас сплошь одни только ангелы-небожители.
– Никто так не думает, Валер, не надо утрировать и опошлять, – слегка обиделся я. – И не надо нас, провинциалов, за полных кретинов считать: это не правильно. Кретинов и идиотов, я подозреваю, и у вас в Москве много: они везде есть. Это уж как водится. Но только я думал, да и сейчас так думаю, уверен даже, что уж в науку-то, где ты подвизался, чудаков и бездарей не берут. По определению, что называется. Там просто обязан быть весь интеллектуальный цвет русской нации сосредоточен… Это же не наш стекольный завод, куда кто хочешь устроиться может и секреты мастерства постичь – было б желание. А в ваш оборонный НИИ чтобы попасть, как представляется, мозги и талант нужен, знания глубокие, к аналитическому труду способности. И многое ещё чего. Туда же не возьмут на работу всякого, как я понимаю.
– Не правильно понимаешь, Вить, в корне не верно, – опять снисходительно заулыбался Валерка. – В нашей советской науке, поверь, такие бездари и ничтожества отираются, не приведи Господь, которых ещё и на ваших стекольных заводах не скоро сыщешь. И знания и талант, как ты говоришь, тут ни при чём: они не имеют ровно никакого значения. Главное, чтобы была “мохнатая лапа” – этакий золотой ключик московский, что с лёгкостью открывает любые двери и любые “замки”.
– Да ладно тебе, Валер, плести-то, “пургой” столичной меня “заметать”! – не поверил я, на собеседника недовольно глядя. – Ты хочешь сказать, что и меня в ваш особо засекреченный институт взяли бы, наш гусь-хрустальный техникум художественного литья когда-то закончившего, – если б у меня, к примеру, “мохнатая лапа” была, как ты утверждаешь, связи?
– Взяли бы, точно тебе говорю, – уверенный ответ последовал. – И жил бы ты в нашем НИИ, Витёк, как у царя за пазухой: весь в деньгах, в тепле и в почёте. Круче любого крутого учёного, одним словом, – академика или ещё кого! Мало ли их у нас в советское время было! Ходил бы в белом халате по этажам важно изо дня в день, чаи с баранками попивал, молоденьких девочек на чердаках и в подсобках трахал, которые от скуки и от избытка сил тебе бы сами в штаны залезали; весною – особенно. И ни черта бы годами не делал, палец об палец не бил как представитель новой советской знати, элиты общества, космоса. И ещё бы зарплату за тот свой узаконенный “порожняк” получал, гарантированно имел бы свои 200-300 советских рубликов ежемесячно – на пропитание и сносную жизнь. Факт! У нас так большая часть сотрудников до сих пор подъедается – без образования и мозгов, без навыков маломальских. До пенсии, ни черта не делая, доживает, до седых волос… Да и на пенсию уходить не торопится – ждёт, пока вперёд ногами с предприятия вынесут, да ещё и похоронят за государственный счёт. Поди, плохо!