Страница 18 из 30
В своё время мы оба баллотировались в Думу – и оба не прошли. Здесь нужен особый талант и особое умение лавировать, а иногда и заискивать, которым, наверно, оба мы не обладаем. И как же хорошо, что этого ничего не случилось.
Десять лет назад, когда я так же, как сегодня, писал небольшую статью о Полякове, – уже тогда я высказал мысль, что не очень-то он вообще, как свойственно крупному писателю, прижился, даже возглавляя «Литературную газету», в писательской, а особенно в московской, ничего не прощающей и завистливой среде. Он как-то и в молодости выскочил в первый ряд, и никто ничего от него подобного не ожидал. Выскочил и вдруг принялся играть первые роли. Да и кто ожидал этого, когда по Дому литераторов бродили юноши из вполне интеллигентных семей, а тут счастливый выскочка с рабочей окраины! Правда, в советское время всё иногда могло происходить несколько по-другому, хотя о понятии «социальные лифты» и не говорили. Я вон тоже, при вполне, казалось, интеллигентных родителях, первый человек в семье с высшим образованием. Поляков тогда был поэтом, выпустил сборник, закончил пединститут имени Крупской, который теперь стал педуниверситетом.
Да все мы в молодости были поэтами! Правда, до сих пор, пожалуй, только Поляков, да ещё Станислав Куняев, с которым Поляков воюет по поводу Литфонда, могут часами бормотать в застолье зарифмованные горячие мысли изо всей антологии русской и советской поэзии. По себе знаю, как поэзия может помочь прозе, и своим студентам в Литинституте, будущим, конечно, знаменитым прозаикам, всегда говорю: читайте поэзию – и можете не читать Донцову.
Пожалуй, даже в этой юбилейной статье я не стану перечислять всего, что написал Поляков, публике это известно, а недруги знают наизусть. Многие его книги я читал, а пьесы, идущие в академических театрах Москвы, то есть на первых, ведущих сценах, видел. Здесь счастливое совпадение внутреннего интереса публики и той серьёзности слова, в отличие от сегодняшних драматических поделок, которая отличает классику от литературного ширпотреба. Всё-таки литература держится на слове, на умении говорить великим языком. В своих пьесах Поляков умеет ещё и говорить репликами и репризами. Собственно, здесь, в умении говорить и в умении думать, узел всего творчества Полякова. Своим студентам, повторяя Пушкина, я всё время твержу: проза – это мысль, мысль и мысль.
Какие мысли бродят в курчавой голове уже немолодого Полякова, мы прекрасно знаем по его книгам, телевизионным выступлениям, по его публицистике. Попутно скажу: и человечество в своей основе, и читающая публика в основном не любят предательства. Надеюсь, понятно, о чём я говорю. Особенно быстрого перерождения. Взрослый и седеющий Поляков по своим мировозренческим свойствам так и остался социалистом, как и полагается взрослому мальчику с московской окраины.
Игорь Волгин
Тридцать лет после приказа
В самом начале 80-х один мой родственник, работавший в ГлавПУРе (кто забыл: Главное политическое управление Советской армии) спросил меня «как литератора» – читал ли я Юрия Полякова и что думаю о его творчестве. Вопрос, пояснил вопрошавший, возник вследствие того, что в ГлавПУР поступила на заключение рукопись «Ста дней до приказа», и армейское начальство было крайне возмущено не только содержанием повести, но и самим фактом её появления.
Юрия Михайловича я знал тогда не столь близко, повести, разумеется, в глаза не видел, но, движимый чувством корпоративной солидарности, уверил своего собеседника в высоких достоинствах произведения. То есть использовал приём, в оценочном плане противоположный классическому «я Пастернака не читал, но…» и т. д.
Время доказало, что я не ошибся.
Юрий Поляков – писатель, разумеется, актуальный. Но не в том смысле, в каком на эту почётную роль претендуют авторы как гламурного, так и детективного чтива. Он прежде всего писатель социально обеспокоенный. Начав с художественной констатации недугов, глубоко поразивших позднее советское общество, автор «ЧП районного масштаба» – в отличие от многих своих коллег – отнюдь не пришёл в восторг при виде порядков, указанное общество заменивших. Напротив, «насмешливый реализм» Полякова стал ещё трезвее и жёстче, а ирония – безоглядчивей. Будучи одним из самых убедительных изобразителей генетических пороков нашего недавнего прошлого, он в то же время не склонен радостно топтать идеалы, которые совпадают с чувством справедливости и правды и которые, по его убеждению, попраны торжествующим социальным свинством.
Подобное мирочувствование – нравится нам это или нет – проистекает из глубинных потребностей национальной жизни и сопряжено с историческими переживаниями нынешних дней.
Недавно, возвращаясь из зарубежной командировки, на пересадке в Праге я разговорился с соотечественником, технарём, – как выразились бы в старину, не чуждым литературы. Он был весьма лапидарен: из всех современных писателей отдавал предпочтение Юрию Полякову. С такой категоричной оценкой можно бы и поспорить, но факт остаётся фактом: Поляков – один из самых читаемых в России авторов. Я, конечно, имею в виду тех писателей, чей профессионализм и вкус не приносятся в жертву вожделениям невзыскательной публики.
Далеко не всегда я разделяю оценки, даваемые обозревателями руководимой Ю. Поляковым «Литературной газеты»: в первую очередь, по отношению к тем или иным текстам или именам. При этом, однако, ни у кого не отбирается право на противоположную точку зрения. Это важно, ибо то, что Ахматова называла «добрыми нравами литературы», не очень характерно для нашего пишущего сообщества. Стоит вспомнить того же «Козлёнка в молоке».
Слава богу, Юрию Полякову, прозаику и драматургу, не приходится повторять горькие слова Маяковского:
Ни Главреперткома, ни Главпура давно уже нет. Тем выше собственная ответственность писателя. Юрий Поляков, мне кажется, об этом не забывает.
Екатерина Глушик
Талант. Страстность. Поступок. И это всё о нём
Его романы – это энциклопедии русской жизни. Не каждому писателю удаётся через частное показать общее. Чтобы и детали времени, и собирательность образов и явлений.
Середина девяностых. Моя приятельница, язвительная дама со вкусом и стилем, доктор биологических наук, скупая на хорошее словцо в адрес кого бы то ни было, с каким-то истерическим торжеством картинно берёт со своего массивного старинного стола книгу и выкидывает руку в мою сторону:
– Возьмите, Катя, читайте! Если умрёте, я не виновата. Я вас предупредила. Я сама чуть не подохла от хохота.
Беру истрёпанную книгу «Козлёнок в молоке» Юрия Полякова. Издана в текущем году, но вид – словно лет двадцать ходила по рукам. Я оказалась едва ли не сотой читательницей этого экземпляра, как мне позднее с тем же торжеством сообщила Тамара Борисовна.
Имя Юрия Полякова было мне знакомо, читала его «Сто дней…», «Работу над ошибками». Но в девяностые я перестала читать вообще. Пошёл какой-то макулатурно-обличительный вал, поражающий убогостью вторичности и скудостью изобразительных средств. И я уже просто боялась открывать издаваемые книги: со страниц на тебя набрасывались пошлость, безграмотность, предательство, авторы свои комплексы выплёскивали на тебя, к тому же и обвиняя тебя во всём, в чём виноваты сами.
И «Козлёнок в молоке» был первой за несколько лет прочитанной мною современной книгой. Прочитанной, перечитанной, цитируемой.
Так я открыла для себя новое имя известного писателя – по наводке. Потом я бегала в магазин издательства: со станции «Маяковская» к Садовому кольцу, потом налево, огромное здание мрачного вида – типография, скупала этих «Козлёнков» на подарки. Для меня этот роман придал новую актуальность расхожей фразе «книга – лучший подарок».