Зло

Раствориться в смерти и даже этого не заметить.

«Так нельзя, нельзя, нельзя…» Но этот голос ускользал, сменяясь расползанием, утопанием…

«Все может получиться!»

Он протолкнул эту мысль сквозь отупляющую панику. Все может получиться, и, если действительно получится, ему необходим шанс удержать силу, данные, доказательства. Он хочет сам стать доказательством. Без этого все останется монстром самого Эли, а ему отведется роль пробного камня для идей Эли. И тогда он сам будет монстром – необходимой, неотъемлемой частью теорий Эли. Он попытался подсчитать плитки на потолке, но все время сбивался. Хотя сердце работало с максимальным напряжением, мысли стали вязкими, как сироп, и новые заливались раньше, чем успевали утечь прежние. Цифры наползали друг на друга и стали расплываться. Все начало расплываться. Кончики пальцев пугающе онемели. Не то чтобы они замерзли – казалось, его тело начало подтягивать энергию к центру и отключаться, с самых мелких частей. Хорошо хоть и тошнота ушла. Только ускоренный пульс предупреждал его о том, что тело отказывает.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Эли, подаваясь вперед на стуле, который придвинул к кровати.

Эли не пил, но глаза его сияли, лучились светом. Он не выглядел встревоженным. Не выглядел испуганным. Но, с другой стороны, это ведь не он вот-вот умрет.

Виктор как-то неправильно ощущал свой рот. Ему пришлось слишком сильно сосредоточиться, чтобы произнести нужные звуки.

– Плоховато, – с трудом выговорил он.

Они остановились на доброй старой передозировке сразу по нескольким причинам. Если попытка не удастся, будет проще всего объяснить происшествие. К тому же Эли сможет не вызывать «Скорую», пока они не окажутся в кризисной зоне. Если попасть в больницу слишком рано, то клинической смерти не будет – будет просто очень неприятная ситуация.

Оцепенение разъедало тело Виктора. Поднималось по рукам и ногам, забиралось в голову.

Его сердце остановилось, а потом снова забилось, но как-то неуверенно.

Эли снова заговорил – негромко и настоятельно.

С каждым разом Виктору становилось все труднее открывать глаза. А потом на секунду его пронзил страх. Страх смерти. Страх перед Эли. Страх всего, что может произойти. Страх того, что ничего не произойдет, – это чувство было внезапным и необычайно сильным.

Но вскоре оцепенение проглотило и это чувство.

Его сердце снова дало сбой, и появилась дыра, в которой следовало находиться боли, но Виктор был слишком пьян, чтобы ее почувствовать. Он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться на сопротивлении, но темнота просто его поглотила. Он слышал, как Эли говорит, и, наверное, это было что-то важное, потому что Эли повышал голос так, как не делал никогда, вот только Виктор тонул, утекал прямо сквозь собственную кожу, сквозь кровать, сквозь пол – прямо в темноту.

Два дня назад

Отель «Эсквайр»

Виктор услышал, как что-то ломается, и, опустив глаза, обнаружил, что слишком крепко стиснул стопку и раздавил стекло. Теперь он сжимал осколки, а его пальцы обвивали красные ленты. Раскрыл ладонь, и разбитое стекло полетело за перила и через семь этажей ссыпалось в кустарник, окружавший гостиничный ресторан. Он всмотрелся в осколки, впившиеся в ладонь.

Никаких ощущений.

Виктор ушел в номер и встал у раковины, выковыривая из ладони самые крупные осколки стекла. Кусочки сверкали на нержавеющей стали. Он чувствовал себя неуклюжим и оцепеневшим, неспособным извлечь самые мелкие фрагменты, и потому закрыл глаза, глубоко вздохнул и стал впускать боль обратно. Вскоре вся кисть начала гореть, а ладонь раскрасилась тупой болью, которая помогла определить, где именно застряли последние осколки. Закончив вытаскивать стекло, он застыл на месте, уставившись на окровавленную ладонь. Слабые волны боли прокатывались вверх по запястью.

ЭкстраОрдинарность.

Слово, которое запустило в ход – испортило, изменило – все.

Он нахмурился, выкручивая свои нервы, словно ручкой настройки. Боль обострилась, превратилась в покалывание, расходящееся от ладони к кончикам пальцев и запястью. Он еще подкрутил ручку и скривился: покалывание перешло в одеяло боли, обернув все его тело, – не тупой, а режущей. У Виктора начали дрожать руки, но он не остановился, мысленно поворачивая ручку до тех пор, пока весь он не начал пылать, ломаться, раскалываться.

Подкосились ноги, и он оперся о столешницу окровавленной рукой. Боль отключилась, словно выбив предохранитель, оставив Виктора в темноте. Он резко выпрямился. Кровь продолжала течь, так что ему следовало найти аптечку, которую они принесли из машины для Сидни. Уже в который раз Виктор пожалел, что не может обменяться способностями с Эли.

Однако первым делом он стер кровь со столешницы и налил себе новую порцию выпивки.

Десять лет назад

Локлендский медицинский центр

Из ниоткуда пришла боль.

Не та боль, которую позже Виктор научится понимать, держать и использовать, а простая, совершенно человеческая боль от неудавшейся передозировки.

Боль и темнота, которые превратились в боль и цвет, а потом – в боль и слепящие больничные лампы.

Эли сидел на стуле у постели Виктора, точно так же как в их квартирке. Только здесь не было бутылок и таблеток. Зато были попискивающие аппараты, тонкие простыни и такая сильная головная боль, какой Виктор Вейл еще никогда не испытывал, в том числе и тем летом, когда решил устроить набег на коллекционные вина родителей, уехавших читать лекции в Европу. Голову Эли опустил, а пальцы чуть сцепил, как во время молитвы. Виктор предположил, что именно это Эли сейчас делает, и захотел, чтобы он прекратил.

– Ты выждал недостаточно долго, – прошептал он, когда убедился, что Эли уже не общается с Богом.

Эли поднял голову:

– Ты перестал дышать. Ты почти умер.

– Но все-таки не умер.

– Извини, – отозвался Эли, начав тереть глаза. – Я не мог…

Виктор бессильно упал на подушку. Наверное, ему надо было радоваться. Ошибиться в сторону «слишком рано» лучше, чем в сторону «слишком поздно». И все же. Он подцепил ногтем один из датчиков на груди. Если бы все получилось, почувствовал бы он себя по-другому? Взбесилась бы аппаратура? Разлетелись бы осколками люминесцентные лампы? Загорелись бы простыни?

– Что ты чувствуешь? – спросил Эли.

– Чувствую себя ослом, Кардейл! – огрызнулся Виктор.

Эли вздрогнул – больше из-за того, что его назвали по фамилии, чем из-за самого тона. Выпив по три стопки, вдохновленные предстоящим открытием, пока таблетки еще не начали действовать, они решили, что, когда все закончится, Эли будет называть себя Эвер, а не Кардейл, потому что это звучит круче, а в комиксах у героев часто бывают внушительные аллитерирующие имена. И не важно, что они не смогли вспомнить ни одного примера: в тот момент это казалось очень важным. В кои-то веки у Виктора появилось естественное преимущество, пусть и самое малюсенькое и незначительное, – то, как его имя и фамилия срывались с языка. Ему приятно было иметь нечто такое, чего не было у Эли, но что Эли хотел бы иметь. И может, Эли на самом деле это не волновало, может, он тогда просто старался удержать Виктора в сознании, но все равно, казалось, его задело, что Виктор назвал его Кардейлом, и сейчас этого было достаточно.

– Я тут подумал, – начал Эли, подаваясь вперед. Его руки и ноги переполняла энергия. Он стискивал пальцы, колени подрагивали. Виктор постарался сосредоточиться на том, что Эли говорит словами, а не телом. – Думаю, в следующий раз…

Он замолчал: появившаяся в дверях женщина вежливо кашлянула. Она не была врачом (белый халат отсутствовал), но бейджик у нее на груди определил ее как нечто гораздо худшее.

– Виктор? Меня зовут Мелани Пирс. Я штатный психолог локлендской больницы.

Эли повернулся к ней спиной и устремил суженные глаза на Виктора, предостерегая его. Он небрежно махнул Эли, одновременно предлагая тому удалиться и подтверждая, что ничего не скажет. Они уже так продвинулись! Эли встал, промямлил что-то насчет своего намерения позвонить Анджи и закрыл за собой дверь.