Синие берега

Как быть с Марией? Не оставаться же в такое время ей, совсем еще девчушке, одной? Как быть с ней? - сокрушался, видела Мария, отец.

- Поедешь к тете, к дяде Федору Ивановичу поедешь, в Киев.

- В Киев? - удивленно взглянула Мария на отца.

- Да. А больше и некуда.

Больше и некуда, понимала Мария: единственные ее родственники - там.

- Но ведь Киев бомбили!.. Как же - туда?.. - все еще недоумевала она.

- И другие города бомбили. В первые часы войны. Ты знаешь. Читала в газете. Напали-то немцы неожиданно. А теперь попробуют пусть... Еще день-другой, их повернут лицом на запад. Так что в Киев - вполне безопасно, - рассудил отец.

С трудом посадил Марию в поезд - много людей, застигнутых войной вдалеке от дома, возвращались к себе.

И вот она здесь.

После Москвы, где родилась, выросла, Киев самый прекрасный город. И другие города - на Севере, на Юге, куда, случалось, надолго посылали отца-геолога и где ей доводилось бывать, - и другие города уютны, красивы. А милее Киева нет, не было! Мать - медицинская сестра - умерла в позапрошлом году весной. Полина Ильинична, у которой не было детей, не раз просила отца: "Отдай Марийку нам, нелегко же с ней при твоей кочевой жизни. Вырастим ее как надо. Отдай..." Отец отклонял эти просьбы. "Будет по-прежнему приезжать к вам на каникулы". И она приезжала. Нетерпеливо ожидал отец ее возвращения, и в нетерпении этом сказывались и опасения, и любовь к дочери, и ревность к "тете-дяде". Отец делал все, чтоб жизнь дочери протекала без лишних забот, как было при матери, потакал ее желаниям, даже прихотям. "Одна ты у меня, единственная, и я у тебя один, единственный".

Мария представила себе, как месяца через два отец приедет за ней и увезет домой, в Москву. К самым экзаменам. Похвалит, что не теряла времени и по всем предметам хорошо подготовилась. "Ах, папа!" Она уже видела его героем. На груди ордена, непременно ордена, сухая улыбка на скуластом обветренном лице. "Папа, миленький папа, где ты сейчас?!" Ничего плохого с ним, конечно, не случится. В этом была она уверена.

Солнце остановилось прямо против окна, и полуденный жар наполнял комнату. Тени уползли под шкаф, под диван, под книжные стеллажи, и потолок, стены, пол стали светлыми, будто прозрачными. Ожила ваза на столе - сверкнуло стекло, вспыхнули янтарные черешни, и показалось: подует в окно, и, живые, шевельнутся они, как на ветке. Жарко!.. Мария сомкнула шторы на окнах, в комнате наступил приятный полумрак, и тени снова залили все, и ваза с черешней потухла.

Мария взяла горсть черешен, стала есть. "Ладно, отдохну с дороги, завтра похожу по городу - целый год здесь не была! А там и за учебники", решила она. Направилась к дивану. Пока шла, раздумывала: нет, отдыхать не хочется. Ее властно потянула улица. Снова подошла к окну, раздвинула штору: ну и день! Отсюда, с Софиевской, недалеко до Владимирской горки, и до Днепра недалеко, а там и Труханов остров. Хорошо сейчас на теплом песке под солнцем! Сегодня она, так и быть, погуляет, сейчас вот выйдет, а завтра обязательно за дело. "Загляну к Лене... Как она, Ленка?.."

Мария надела легкое белое платье без рукавов, посмотрелась в зеркальную дверцу шкафа, закинула руки за голову, поправила косу. Мария осталась довольна собой. Снова зачем-то сдвинула шторы, положила в сумочку оставленный тетей Полиной Ильиничной ключ.

В город!

2

Мария повернула на соседнюю улицу, прошла немного, остановилась у подъезда. Здесь жила Лена, сверстница, с которой давно подружилась. Ей нравилась Лена, стройная, большеглазая, волосы ее весело, как витые стружки, спадали на плечи. Училась она так себе, и Мария, бывало, потешалась над нею. "Не успеваю готовить уроки, - объясняла Лена. - Люблю читать! Чертовщину всякую, а читаю..."

Звонок не действовал, Мария постучалась.

- Да! - громко откликнулась Лена. Мария узнала ее голос. - Кто?

- Я, Ленка! Я...

- Марийка, ты? - распахнулась дверь. - Ну, не может быть! - Лена удивленно раскинула руки. - Думала, теперь не приедешь.

- А вот приехала.

Девушки пылко обнялись.

- Не думала, не думала, - все еще не веря, что перед ней Мария, довольно качала Лена головой. Понизив голос, будто сообщала секрет, о котором можно было говорить только шепотом, сказала: - Город же фронтовой...

- Так уж и фронтовой!

- Фронтовой, Марийка.

- И Москва - фронтовой. Какая разница?.. Война везде.

Лена промолчала.

- Родителей эвакуировали в Челябинск, на завод. Они ж инженеры. А мне туда - чего? Не поехала. И не поеду никуда. Что с Киевом станется? Поступила на работу. В читальный зал библиотеки.

- А институт как? Мечтали ведь с тобой.

Лена удивленно уставилась на Марию.

- Институт? Ой, Марийка. Все еще соплюшка...

Взглянула на часы.

- Пропала! Опаздываю на работу.

- Заходи после работы, ладно? - попросила Мария.

- Что ты! После работы - еще работа. Потруднее и понужнее первой работы.

- Все какие-то загадки у тебя...

- Сказала же - дурешка, город наш фронтовой. Под вечер копаем противотанковые рвы на окраинах. Вчера знаешь где копали? Аж за Пуще Водицей. Вон где... Только до Киева гитлеровцам далеко, ближе, чем они сейчас, им не продвинуться, нам говорили. А копать все-таки надо...

У домов увидела Мария, когда вышли, бочки с водой, навалы мешков с песком. На стенах зданий изображены каштановые деревья, точь-в-точь такие, как те, что росли на улице, против этих зданий, только на стенах они немного полиняли от солнца.

- Посмотри влево, - шепнула Лена. - На крыше вон замаскированные зенитные пулеметы. Видишь?

Всего этого Мария не заметила, когда ехала с вокзала. Оттого, наверное, что думала о многом другом: об отце, о встрече с тетей и дядей, о подготовке к экзаменам...

Вот и библиотека.

- Ну, прибыла, - улыбнулась Лена.

Девушки попрощались.

Мария осталась одна. Она знала, недалеко - повернуть за угол, потом еще раз повернуть и - трамвайная остановка. Мария направилась туда. Мимо прокатила автомашина с открытым кузовом, на борту красный крест, потом еще одна, такая же - открытый кузов, на борту красный крест. В первой автомашине бойцы - головы, плечи, руки перевязаны бинтами, бинты в темных пятнах - кровь с пылью; и во второй автомашине бойцы в бинтах. Лица тех, что сидели на бортовых скамейках, угрюмые и худые-худые. Мария не отводила взгляда от машин, следуя за ними растерянными глазами. Машины скрылись в глубине улицы, а она продолжала смотреть в ту сторону - головы, плечи, руки в окровавленных бинтах еще плыли перед нею. И вдруг все потеряло значение - экзамены, солнечное лето, стоявшее над городом...

- Привыкать, привыкать надо, барышня, - услышала трескучий говорок за спиной. - Весь день везут, и вечер, и всю ночь возили. Машина за машиной. Жмет немец. Жмет...

Мария, ей казалось, спокойно обернулась. Но широко раскрытые глаза выдавали ее состояние, и тот, кто говорил, увидел это.

Перед Марией стоял в белом полотняном костюме долговязый мужчина лет сорока пяти с узким, в мелких оспинках лицом со втянутыми щеками. Фетровая шляпа пирожком слегка сдвинута влево, и тень прикрыла левый глаз. Правый, водянистый, сверкал на свету.

- Жалко ребятушек, жалко, - произнес долговязый. - Да что поделать...

Марии не понравились и фетровая шляпа пирожком, и сверкавший глаз, и особенно это "ребятушки", произнесенное с пустым сожалением. Захотелось отделаться от долговязого, он собирался еще что-то сказать.

Она вскочила в проходивший трамвай, ей было безразлично куда ехать.

Трамвай миновал центр. Мария смотрела в окно: полупустынные улицы на перекрестке бомбовая воронка, еще одна, еще две; вон развороченный дом, дома не было, от него осталась одна стена, задняя, ужасающе зубчатая и обгорелая, ставшая бессмысленной. Трамвай шел дальше. Половина квартала бугры битого кирпича; то тут, то там скрученные железные балки, обломки мебели, недогоревшие переплеты дверей, окон, битое стекло; под солнцем стекло вспыхивало, и казалось, что руины все еще горели. "И разбомбили как!.. - произнесла про себя. - В первую ночь войны".